(not) ready to go

Шото представлял все по-другому. С клокочущей в чужих глазах яростью, с разгромленной дракой квартирой и, конечно, криками. С Кацки всегда были крики. Шото собирает свои вещи в полной тишине. Бродит по неожиданно большим комнатам всегда казавшейся тесной квартиры, и ищет осколки их жизни, которые еще могут пригодиться в его. И находит на удивление мало. У них с Кацки почти нет личных вещей. Издержки то ли профессии, то ли характеров. Кацки сидит на кухне, сжимает до побелевших костяшек собственные предплечья и пустым взглядом просматривает статистику преступлений в их районе за прошлую неделю. Или месяц, год, два — Кацки сидел так, когда Шото пришел, и застывший взгляд, единственное, что он от него сегодня получил. Иди к черту, Тодороки Шото. Шото думает, что лучше бы все вышло как обычно. С криками и дракой. С разбитыми костяшками и ожогами по всему телу. С горящими глазами напротив. Вот только тогда их «обычно» так и не закончилось бы. Шото собирает свои вещи молча и почти безразлично. Больше всего ему жаль футон. Шото купил его, когда они только съехались, и теперь с трудом засыпал где-либо еще. Может быть, он взял бы его с собой. Но раньше к тому всегда прилагался Кацки — со своим ворчанием, почти обжигающим дыханием и биением сердца под его, Шото, ладонью. Футон он тоже оставляет. Уходя, Шото задерживается всего на пару секунд, кладет свои ключи на тумбу возле выхода, и наконец выходит. Почти одновременно с хлопком двери раздается грохот. Шото замирает у порога, прокусывает нижнюю губу до крови, но не слышит больше ни одного взрыва. Опостылевшая уже тишина почти душит. Во рту растекается солоноватый привкус, ранку чуть жжет, но это чувство все равно гораздо слабее, чем могло бы быть от удара Кацки. Или его поцелуя. Шото спускается по лестнице, ни разу не оглянувшись на закрытую собой дверь. По стенам справа от него ползет иней.