Lasciatemi cantare

— Лэнс, помоги мне поднять продукты на борт! — Лэнс, ты мне нужен! Я не донесу радар сама! — Лэнс, помоги ребятам! Нам нужно спешить, у нас по плану ещё визит в соседнюю галактику.  — МакКлейн, ты что, завис? Быстрее, Аллура ждёт!  — Ланс, прошу тебя, мы отправляемся с минуты на минуту! Команда спешно погружалась на корабль: визит на очередную освобождённую планету подошёл к концу, а за сегодняшний день им нужно было посетить ещё как минимум одну, чтобы уложиться в график. Все сновали туда-сюда, что-то носили, что-то погружали на корабль и выгружали из него, короткими выкриками обменивались командами. Но Лэнс не слышал. Лэнс слышал только сердце, грохочущее в груди, как сумасшедшее и завораживающий, до слёз знакомый струнный звон. Он казался миражом, призрачным эхом из самых сладких его снов — снов о доме. Сперва он звучал далёкой песней, но с каждым аккордом набирал силу, и, как с большой волной на морской берег выносит ракушки и разноцветные камни, так с этим таинственным звоном из глубин мальчишеской памяти всплывали воспоминания: гирлянды доспевающих бананов на чердаке, добродушные улыбки на смуглых лицах, океан, сверкающий в закатных лучах, как гигантская жемчужина… Гитара, что плачет и смеется в сильных руках кубинца. Гитара, на чей звон так похоже звучание этого инопланетного инструмента. Лэнс отчаянно оглядывается по сторонам в поисках источника звука и наконец находит его. Неподалеку, в широкой тени одного из деревьев, поет молодая инопланетяночка. Инструмент в её руках имеет знакомую грушевидную форму, но гриф у него длиннее, чем у земной гитары, да и струн на нем семь, а не шесть, но Лэнс не обращает внимания на детали: для музыкального инструмента главное — звучание. Как во сне, Лэнс приближается к девушке, присаживается рядом на корточках, завороженно наблюдая, как тонкие пальцы перебирают струны. Вот бы прикоснуться к ним хоть на мгновение, ощутить знакомую вибрацию, шершавый металл на подушечках пальцев… — Тебе нравится? У инопланетянки такой мелодичный голос, что Лэнс не сразу понимает, что она больше не поёт. Все ещё околдованный музыкой, он рассеянно поднимает глаза на собеседницу и медленно кивает. И куда вдруг исчезло все его обаяние? — Тогда возьми, — девушка улыбается и протягивает ему инструмент.— Ты милый, мне не жаль для тебя. — Лэнс, нам пора! — доносится из замка, но Лэнс снова пропускает мимо ушей. У парня перехватывает дыхание и стучит в висках. Неужели мечта сбывается? Не способный поверить в своё счастье, Лэнс переспрашивает внезапно севшим голосом: — М-можно? Девушка оживлённо кивает: — Бери! Ты храбрый воин, тебе нужна награда, а мне ещё одну сделает отец. Лэнс трепетно принимает гитару из девичьих рук, и радость захлестывает его тёплой волной. — Спасибо, — шепчет он, поглаживая гриф дрожащими руками.— Спасибо! Юноша порывисто обнимает инопланетянку, крепко целует её в щеку, подхватывает подарок и, едва не сбивая с ног местных жителей, кидается к замку, который уже начало заволакивать дымом сгорающего топлива. Уже поднимаясь на поде, Лэнс оборачивается к щедрой незнакомке и, сложив руки рупором, кричит срывающимся от радости голосом:  — Твой голос самый прекрасный из всех, что я когда-либо слышал! Далеко внизу девушка довольно улыбается и смущенно поглаживает место поцелуя изящными пальчиками. Красочная планета и её жители скрываются за массивными дверями замка, и холодный полумрак корабельных коридоров принимает Лэнса в свои объятия. Но с губ юноши не сходит глупая улыбка: кожу приятно царапает деревянный корпус гитары.

***

— Она сказала, что не будет со мной дружи-и-ить, — слезы обиды обжигают его щеки не хуже раскаленного полуденного песка, и кажется, ничто его больше не сможет радовать: ни бананы, ни разноцветные рыбы, которыми кишит океанское дно чуть поодаль берега, ни даже водные гонки с братьями до самой темноты. Но на плечо ложится знакомая тяжелая ладонь.  — Твое сердце разбито, мой мальчик, — произносит дедушка своим глубоким бархатным голосом. — К сожалению, такое частенько случается. Но знаешь ли ты, amiguito, что лучше всех исцеляет душевные раны? — Какао? — сквозь всхлипы спрашивает он. Дедушка смеется, и его белоснежная улыбка блестит, как гладкий жемчуг на маминых бусах. — Equivoco, amiguito, equivoco. Его глаза лукаво блестят, и он тянется куда-то за спину. Мгновение спустя в руках он уже держит свою старую гитару. — Ты уже много раз слышал, сколько мы повидали с этой старушкой, — ласково погладил дедушка потемневшую от времени деку. — Но говорил ли я тебе, amiguito, сколько раз она спасала мне жизнь? — Спасала тебе жизнь? — от былой печали не остается и следа. Ведь как можно грустить, когда дедушка заводит очередной рассказ о своей захватывающей молодости? — О, да! Много раз мое сердце смертельно ранили, но она снова и снова возвращала меня к жизни. Он в восхищении всматривается в смуглое дедово лицо, ожидая продолжения, но тот только ласково смеется, широкой теплой ладонью приподнимает его подбородок. — Музыка, amiguito, — говорит он, и его черные глаза торжественно сияют. — Вот лучшее лекарство от любых душевных ран! А потом он дергает струны, и терпкая кубинская песня летит над волнами далеко вперед, теряясь за горизонтом вместе с заходящим солнцем.

***

Они вернулись в Замок под утро (если автоматическое увеличение яркости освещения можно так назвать) измотанные и расстроенные: сил не хватало даже на споры и обсуждение проваленной битвы. Дружеский визит в освобожденную галактику обернулся ожесточенной битвой с кораблями галра и десятком уничтоженных планет. Жилых. — Только вырвались, — бормотала Аллура, горько качая головой. — Только освободились и тут такое… У Лэнса сжалось сердце, когда принцесса спешно покинула отсек управления, стараясь как можно незаметнее смахивать слезы со щек. — Аллура… Лэнс подался было за ней, но Широ сжал его плечо механической рукой. — Не надо. Ей лучше пока побыть одной. Он обернулся, чтобы посмотреть на лидера, и едва не задохнулся от подступившего к горлу кома: так устало и грустно смотрели на него мягкие серые глаза. Плохой день. Тяжелый день. Лэнс со вздохом снимает шлем. Все они сегодня изранены. И криокапсула тут не помощник. Гитара заговорщицки мигает ему струнами с другого конца кровати, и он бережно берет ее в руки. Струны тихо гудят от прикосновения, вызывая в памяти бархатный дедов баритон: « Ты знаешь, что делать, amiguito» Лэнс горько усмехается, качает головой в несогласии. «No, abuelо, — думает он. — Кто же поет, когда вокруг такое?» Но пальцы словно тянет к струнам невидимая сила, и когда первый аккорд заполняет все пространство каюты, его руки на миг накрывают широкие морщинистые ладони. И он поет. Осторожно пробует родной испанский на вкус: вдруг загорчит, со всей этой непроглядной тоской-то? Но на языке вместо этого оказываются орехи с бананами и захватывает дух от того какой у него, оказывается, звонкий голос. Пальцы смелеют, бегут по грифу быстрее, а звенящая песня поднимает в памяти все больше деталей. Это бабушка и ее старые бусы из плодовых косточек, это братья и игры в прибрежных пещерах. Мама и ее красивые густые волосы и ласковые руки, всегда теплые и крепкие объятия. Дедушка и его лукавые лучики в уголках глаз, глубокий грудной голос, которым заслушивается даже морской прилив. Его голос почему-то срывается и во рту чувствуется привкус соли, как от морской воды. Сердце невыносимо сжимается, и Лэнс, цепляясь за гриф, замолкает: ждет, пока губы перестанут дрожать. А потом его отпускает и в груди разливается сладкая грусть, словно со слезами из сердца ушла вся боль. Лэнс улыбается, допевает куплет до конца. Пусть душевные шрамы болят сколько угодно. Теперь у него есть обезболивающее. *** Лэнс шел по коридору, довольно напевая. Операция по расселению межгалактических беженцев прошла успешно: всем хватило и места, и внимания. И, как Лэнс и надеялся, все завершилось большим праздником на главной планете системы. Команда наконец получила заслуженную передышку. Ханк взахлеб рассказывал местным шеф-поварам о своих кулинарных экспериментах. Широ и Пидж улыбались и тихо беседовали о чем-то, прогуливаясь по нарядным аллеям вдали от шума празднества. Кит впервые за долгое время выглядел довольным, на его обычно сосредоточенном лице теперь горел азарт: он соревновался с повстанцами в метании ножей. Аллура тихо улыбалась рассказам Корана о своих похождениях до службы при дворе. Ну, а Лэнса оккупировали разноцветные инопланетные детишки, наперебой упрашивая спеть под гитару. И Синий паладин, как в счастливые довоенные времена, весь вечер веселил детвору шуточными кубинскими песнями. Девушки то и дело бросали в его сторону любопытные взгляды и тут же смущенно отводили глаза, стоило Лэнсу многозначительно подмигнуть в ответ. Они вернулись в Замок за полночь, улыбчивые и довольные, и разбрелись по каютам, разнося по коридорам свой теплый шуршащий смех. Лэнс улыбнулся, погладил гитару по шершавому корпусу. Хороший день. От приятных размышлений его отвлек легкий шорох ткани и нерешительные шаги. — Ланс… Юноша обернулся. У дверей в гостиный отсек стояла Аллура. — Да, принцесса? — Я хотела сказать спасибо, — девушка неловко приблизилась. — Ты молодец, что провел с детьми время. Никто так не нуждается во внимании, как они. — Хех, без проблем, — Лэнс смущенно взъерошил волосы. От похвалы внутри внезапно потеплело. — Мне это только в удовольствие. Я люблю детишек, они всегда такие веселые и милые. Так что я к Вашим услугам, Ваше Высочество. Он шутливо поклонился, но Аллура как будто не заметила его озорства: даже не поджала губы в легком осуждении. — Послушай, Ланс, — все так же неуверенно произнесла принцесса. В руках она неловко теребила краешек своей прозрачной накидки. — Что это за язык, на котором ты поешь? — Это испанский, — гордо заявил Лэнс. — Мой родной язык. — Он очень красивый. — О, да, а петь на нем еще круче. Спасибо. Они замолчали. Аллура подалась было вперед, собираясь сказать что-то еще, но тут же отступила назад. Уголок накидки в ее руках был теперь был завязан в тугой узел. Лэнс почувствовал, как беспокойство медленно оседает на дне живота. — Просто, — взволнованно начала Аллура, — он так напоминает альтеанский, и я… Ее голос дрогнул, и она стыдливо прижала пальцы к губам. — Прости, — девушка с трудом выдавила извинение и, развернувшись на каблуках, поспешила прочь. — О, Аллура… «Я так тебя понимаю». Крепкая юношеская рука ухватила ее за локоть, потянула на себя, заставляя повернуться. Она тщетно пыталась закрыть от Лэнса заплаканное лицо, но в следующий миг это оказалось не нужно: он крепко обнимал ее свободной рукой, так что она уткнулась ему в плечо и облегченно выпустила из груди рыдание. Она так долго держала эти слезы в себе, так невыносимо долго… Он что-то прошептал на своем красивом языке, и слезы сдавили ей горло сильнее. Она вцепилась ему в плечи, как будто это могло облегчить ее тошнотворную боль, от которой даже вздохнуть было сложно. Мягкое, хрупкое тело страшно тряслось у Лэнса в объятиях, поэтому, бережно прислонив гитару к стене, он сжал девушку еще крепче. Беспокойство внутри него затянулось морским узлом. Сколько же она носила в себе всю эту боль? Аллура беспорядочно бормотала извинения, путая языки. — Не надо, не надо! — горячо возразил Лэнс. — За это не просят прощения. Знаешь, как говорит мой дед? «Если человек плачет, значит у него живая душа». Аллура слабо улыбнулась ему в шею. Лэнс вслушивался в выравнивающееся дыхание девушки, и в груди у него поднималась досада. Ведь он ничем не может ей помочь! Если бы мудрый abuelo был рядом. Он точно знал бы, что делать. Его взгляд упал на гитару. «Расскажи ей свою боль, amiguito, — говорил однажды дед, впервые доверяя ему сыграть на своем легендарном инструменте, — и она поймет». «Ты знаешь, что делать, amiguito» — Пойдем, — сказал Лэнс, поднимая с пола инструмент. — Я кое-что тебе расскажу. Ободряюще улыбаясь, он обнял принцессу за плечи и повел в гостиный отсек. Война изранила ее сердце. Но у него есть лекарство.