Butterfly

      Если бабочке однажды всё наскучит, то она улетит туда, куда захочет.       Юри не бабочка, но Йене всё равно страшно отпускать её ладонь.       Всё то время, проведённое вместе, казалось девушке несущественным, словно ей дали надкусить самое аппетитное пирожное со взбитыми сливками, а затем отобрали его, оставив голодать.       И если без сладостей Йена ещё могла продержаться, то без Юри, которая сейчас ярко улыбалась ей, затмевая солнце, её просто не существовало.       Она до сих пор помнила, как впервые встретилась с ней, в магазине, где скупила гору вредной, но ужасно вкусной еды и поспешила к кассе, едва не сбив с ног незнакомую девушку.       Извинений не последовало, только удивлённый взгляд. Широко распахнутые глаза девушки надолго отпечатались в памяти Юри. По-крайней мере, именно так она сказала Йене, уже чуть позже, когда они впервые заночевали вместе.       Йене огромных, почти титанических усилий стоило не сорваться и не испортить всё своим глупым признанием. Весь вечер она лишь улыбалась и скакала от одной темы к другой, словно боялась, что прямо сейчас всё вырвется наружу.       Не вырвалось, секрет остался при девушке. Как тогда казалось, всё это к лучшему.       Но сейчас, стоя на вокзале, переводя взгляд с Юри на её чемоданы, она ругала себя за то, что ничего не успела.       Ни сказать о своих чувствах, ни провести всё лето со своей новой "подругой", которая обещала позвонить, как только приедет домой.       Противное чувство прилипло к ней, как жвачка — к подошве.       Юри ничего не замечала, просто ждала своего поезда, который должен был увезти её к родителям, и изредка обменивалась с Йеной парочкой фраз.       Впервые между ними возникла такая неловкость, давящая на обеих, словно невидимая стена. Что-то внутри Юри подсказывало — последняя неделя лета должна была выдаться самой тяжёлой. И эту тяжесть она начинала ощущать прямо сейчас. Напряжение окружало её повсюду, начиная с тёмных глаз Йены, устремлённых на багаж, заканчивая циферблатом наручных часов, которые показывали уже три часа дня.       Поезд опаздывал, люди вокруг волновались, шептались между собой, обсуждали то ли поездку, то ли погоду, то ли творчество Майкла Джексона.       О чём именно они болтали ни Юри, ни Йена сказать не могли, были слишком заняты разгдядыванием незначительных мелочей.       А ещё обе пытались избежать посмотреть в глаза друг другу.       Хотя Юри могла поклясться, что раньше ничего такого не происходило. Разве друзья ведут себя так глупо, словно влюблённая парочка в начале отношений?       — Поезд приближается, — одними губами произнесла девушка и кинула на Юри быстрый взгляд, — тебе пора.       В её словах было столько грусти, что казалось, будто Юри везут на плаху, откуда она больше никогда не вернётся.       А может, она и правда больше не вернётся, судьба ведь, как известно, злодейка, любит рушить всё, что под руку попадётся.       Йена, что обычно вся светилась и улыбалась, как ребёнок, сейчас больше походила на грустную куклу, которую оставили пылиться на чердаке, вместе со всем остальным хламом.       Она пыталась убедить себя, что будет вспоминать только хорошее.       Как Юри хвалила её, когда та приготовила свой первый пирог. От её восхищенного тона в тот момент плечи невольно расправлялись, а улыбка не сходила с лица на протяжении ещё нескольких дней.       Или, как они с ней вместе сидели и чинили старый радиоприёмник, который упорно отказывался работать. Правда, они больше веселились, чем работали. В тот день Йена впервые поняла, что видит в подруге нечто большее, чем просто человека, с которым неплохо было бы поболтать и повеселиться. И в ту ночь эта мысль не дала ей уснуть, поэтому на следующую встречу с Юри она пришла вся помятая, с огромными чёрными кругами под глазами.       Йена могла бы вспомнить и момент, когда чуть не свалилась с роликовых коньков, на которые встала впервые. Ещё немного и она бы рухнула на асфальт, но мягкие руки Юри, обхватившие талию девушки, спасли её от ненужных травм.       Сама Юри на этих, как выразилась Йена, дурацких роликах, парила, а не каталась.       Именно тогда возникла ассоциация с бабочкой.       Лёгкая, вся воздушная, безумно красивая. А самое главное — может улететь куда угодно, оставив Йену, с её "каменным" телом там, внизу, где ей ни за что не дотянуться до прелестной бабочки.       — И правда, — Юри сделала было шаг к девушке, чтобы обняться на прощание, но внезапно замерла, словно резко осознала что-то, — пора.       Она, всё ещё не сводя с Йены взгляда, потянулась за чемоданами, помедлила.       Как будто ждала чего-то от девушки — слов или первых шагов ей навстречу.       Ни того, ни другого она не дождалась.       А поезд уже подъехал.       Вот сейчас Юри сядет в купе и уедет, думала Йена, нервно кусая нижнюю губу. Дурная привычка, оставшаяся ещё с младших классов, которую Юри, почему-то, считала очаровательной.       — Я... — Девушке пришлось начать движение. Пусть не особо хотелось расставаться с той, кто за пару месяцев стал так близок, что хотелось сжать в самых крепких объятиях, но иначе нельзя. — Позвоню завтра.       Йена по-прежнему молчала. Молчало и всё внутри неё. Сердце словно прекратило биться, а в голове мысли забились в угол, как будто боялись пошевелиться.       Первый шаг, второй, третий.       И вот, девушка уже отдаляется.       Йена почти ничего не слышит, только читает по губам и разбирает слово "пока". Юри говорит что-то ещё, но белая пелена застилает всё вокруг.       Йена глухая, слепая и, она вяло улыбается, очень трусливая.       Девушка смотрит на свои часы. Сломались.       На них по-прежнему ровно три часа дня, время, когда поезд должен был прибыть и не прибыл.       Твоя бабочка улетела.       Девушке никогда ещё так сильно не хотелось разрыдаться прямо здесь, на улице, чтобы каждый прохожий увидел, как ей больно. Чтобы они все разделили её боль и чувства. Может, тогда бы ей не было настолько больно?       Йене кажется, что, если бы каждый на этой планете почувствовал, как в сердце впиваются осколки битого стекла, то это бы облегчило её страдания.       Когда она понимает, насколько это эгоистично, то лучше не становится. Боль только сильнее сжимает её в своих объятиях, таких же, какими Юри могла бы одарить её, если бы та призналась.       Йена снова смотрит на часы, будто ищет там утешения для себя.       Всё ещё три часа дня.       Время, когда Йена должна была признаться во всём и не призналась.       Ровно в три часа дня бабочка улетела туда, куда захотела.