***
— Бог мертв, говорит нам Ницше. Я вглядываюсь в лицо смерти и вижу себя. Как думаешь, хён, что принесёт нам завтра? — Похмелье, головную боль и стыд, — Сокджин ловко отставляет от налакавшегося хуже некуда Намджуна последнюю стопку, — это все завтра, а теперь… — он смеряет его тёплым взглядом, будто укутывая в пушистое почти воздушное покрывало, — пошли спать. Он мягко обнимает полуcонного лидера за плечи, нашёптывая, что до кровати ползти совсем чуть-чуть, но еле дышащий тонсэн просто повисает на его руках, отправляясь в сонное царство раньше срока. И так всегда: Сокджин силится взвалить этого разлолбая на свои могучие плечи и дотащить до первой попавшейся мягкой поверхности, и, хвала небесам, сегодня это диван гостиной, не занятый полуночником Юнги или Тэхёном. Аккуратно уложив «тушку» отдыхать, Джин плетётся к себе и валится с ног, так и не приняв душ. Все ж таскать на своём горбу пьяного тонсэна дело не лёгкое даже для широкоплечего красавчика. Перед сном он ещё раз проверит, на месте ли лидер, потому что сваливаться с дивана и разрушать все вокруг давно вошло в норму. Старший чмокает его в лоб и обе щеки, очаровательно улыбаясь появившимся на них ямочкам, и желает добрых снов. Плут-Намджун такому ритуалу бесконечно счастлив, потому что каждый раз отчетливо чувствует эти касания, только виду не подаёт — спугнуть боится. Странные отношения «этих двоих», как за глаза прозвали из одногруппники, похожи на вздор: то они ведут себя, подобно влюблённой парочке, ходят везде вдвоем, чуть ли не за ручку, и всегда вместе — не разлей вода, то искры метают в обе стороны, стоит оказаться рядом. Джин, тот ещё актер, своё недовольство выражает ярче и как-то болезненнее, бьет точно в цель и при этом всем эмоции держать в себе иногда не умеет, выставляя на всеобщее обозрение свои «реальные» мысли и чувства, а вот лидера просто так не возьмёшь — кремень, молчит, упёртый, и не вытянешь из него ничего, чего он сам не захочет сказать. В чем заключалась метаморфоза этих «отношений» мало кто понимал, даже сами НамДжины — это имя им отлично подходило, потому что порой описать то, что творится вокруг них иначе и не выйдет. (Аве, преданные фанаты!)***
Каждая их «пьяная» посиделка заканчивается примерно одинаково: лидер пьёт и очень много говорит. Философствует. Слова льются из него непрекращаемым потоком и, подобно течению горной реки, резко и безоговорочно оставляют внимание хёна на самых неожиданных «поворотах». Сегодня «темой дня» была смерть, завтра — лирика, а послезавтра это и вовсе может быть какая-нибудь чушь, которую эти двое своими доводами раздуют до размеров маленькой страны. Сокджин иногда молчит, больше слушая и тихонько упиваясь умением Намджуна лаконично, красиво, точно и качественно излагать свои мысли. Лидер, внимая старшему, не замечает время, потому что беседы с ним сродни глотку чистого воздуха, которого так мало последнее время. Однажды он так и скажет, что именно разговоры с Джином помогают ему держаться на плаву и переживать весь этот подъем, успех, ответственность и бесконечное внимание. Они понимают друг друга и оттого липнут физически, ментально или сразу в обоих ключах. Туры, концерты, самолёты, разные страны. Клипы, съёмки для телевидения, трансляции. Да все вокруг. Выматывает, опустошает. Изводит, до последнего выжимая все соки. В каждом. График — настоящее сумасшествие: сегодня ты в Корее, завтра снимаешь рекламу в Японии, а потом летишь в штаты, и хорошо, если между этими всеми «делами» будет хотя бы по восемь часов сна — лучший подарок. Пуленепробиваемые после каждого такого «забега», как и любой человек, приходят домой и валятся с ног, находя силы принять душ, и просто спят, еле доходя до своих кроватей. И если бы фантазеры, представляющие, как те жало друг другом упиваются, пока моются вместе, знали суровую истину, то расстроились бы не меньше парней, ведь на личную жизнь даже внутри компании времени особо не хватало: передернул и пошёл, так обычно шутят и мирятся, потому что их единственные возлюбленные — это Арми (после мам и пап, конечно)), и марку нужно держать. После переезда в огромный дом у каждого есть своя комната, где они обустроили не просто уютный уголок, а целый мир. Этот созданный по индивидуальным меркам и отлично сидящим по размеру, словно сшитый под заказ, быт прекрасно описывал своих хозяев, в любой детали отражая их характер. И несмотря на то, что вот, казалось бы, все круто: популярность, большой особняк, куча разных вещей и спонсорских шмоток, гаджетов, побрякушек, не хватало чего-то ещё. Возможно, тёплого плеча рядом… Пребывание в золотой клетке здорово откладывается на самоощущении, самомнении и дальнейших планах на жизнь, поэтому обычные человеческие отношения, простые разговоры, бытовые мелочи и общение по душам — это то, что помогает чувствовать себя живым в век стремительно несущегося будущего. Мечта оказаться на море была их общей. Море — это тишина. Море — это сладкая дрёма. Море — это умиротворение и покой. На море каждый — сам с собой.***
Намджун никогда не отличался особой сентиментальностью. Не является секретом и то, что есть такая порода людей, кому это не свойственно. В чьём-либо окружении или в тишине при свете ночника они остаются такими же — непроницаемыми, отчуждёнными и на своей волне. Сокджин же… черт его разберёт. Порой он подобен нежному лепестку лилии смотрит так нежно и трепетно, обволакивает взглядом, поглощая внимание целиком, будто одурманивает собой, своим запахом — и слов никаких не надо: совершенство. Даже в слезах Сокджин остаётся идеальным, и когда мокрые капли стекают по жалобному личику не 26-летнего парня, а ребенка, нисколько не страшащемуся боли, кажется, ещё чуть-чуть, и никто не сможет противостоять… хён посылает сигнал бедствия, и здесь всегда появляется Он. Чуткий и внимательный лидер. Это его обязанность. Это его долг. Это его роль в группе. Успокаивать, направлять на путь истинный и утешать. Всех ли? В присутствии Джина, Намджун которому не свойственно показывать чувственные эмоции, моментально меняется, будто зная, что и как нужно сделать, чтобы быть рядом. Эта особая способность лидера часто вводит в тупик его самого, а среди остальных возводит воздушные замки из подтруниваний на тему «тилли-тилли-тесто! Намджун — жених, Сокджин — невеста!». Короткие объятия, похлопывание по плечу, бодрая одобряющая улыбка и любая невербальная поддержка при стрессовых обстоятельствах исходит в нужный момент, тогда, когда старший уже на пределе. Намджун всегда спокоен и твёрд. Он сгребает его за широкие плечи, желает прикоснуться к поникшей макушке, погладить губами за ушком и прошептать, что все в порядке… но позволяет себе лишь притянуть заплаканного хёна поближе, не сняв непроницаемую маску, внутри лишь желая оказаться в другом месте и в другое время. Вдвоём. Как обычно люди успокаивают друг друга, будучи наедине? Объятиями? Поцелуями? Прикосновениями? Теплом? Лидер не пробовал и не думал до того момента, пока не начал замечать за собой странную привязанность к старшему. Желание защитить, утешить и сделать своим прогрессировало из года в год, разрывая мозг своей несуразностью изнутри. «Корейцы вообще никого не трогают, чтобы успокоить, это же нам не свойственно. Что я делаю? Допустим, люди иногда так действуют. Хотя мы ж парни… Броманс, все дела, скиншип… Но черт, не обнимать же, когда плачет?!»*. Сначала Намджун думал, что это все из-за разницы в возрасте, что он тянется к старшему, потому что тот более опытен и больше знает. Они оба были у истоков группы и много времени проводили вместе — оттого и чувствует он его иначе, чем других. К тому же, Сокджин эмоционален… И соблазнителен в своей беспомощности.***
Джин месяцами таскался к продюсеру, чтобы написать одну маленькую песенку, свою «эпитафию». Как бы гадко не было шутить на подобную тему, но сам он порой смеялся, что музыканту, создавшему текст на прощание, большего и не нужно. Нет, он не хотел уходить из группы, бросать бизнес и уж тем более, когда дела пошли в гору, перестал думать о времени, выделенном в клипах, и количестве строк в песнях. Его устраивало все, потому что счастье спрятано в каждом моменте — этому его тоже, как и занятиями лирикой, научил Намджун. Соседство с Юнги тоже не проходило даром, и Джин взялся за ум — освоил гитару, игру на которой забросил много лет назад. Он иначе почувствовал музыку, полюбил её, и, кажется, нашёл свою музу: днями напролёт сочинял, сочинял, бросал. Отвлекался на «Марио» и снова сочинял. Потом смотрел на работу Намджуна или Шуги и стыдился, осознавая, насколько он неидеальный и не талантлив так, как они. «Люби себя, люби себя, люби себя» шептал, будто молитву. Любит. Сокджин принял себя, свои нарцистиечские разговоры, дедовские шутки и ненастный желудок. И теперь хочет, чтоб полюбили другие. Эти бесконечные мелодии, извлекаемые им постоянным пеликаньем на гитарке, засели в сердце и совсем не хотели оттуда выбираться. Его песню одобрили, естественно, подогнав под рамки группы, и отправили в добрый путь. Счастье в душе, а по соседству, в той самой интересной душонке под метр восемьдесят — тишина. Ни привета, ни ответа. Лидер занят сочинительством, сведением звука и монтажом. И Джин молчит. Наблюдает, и стоит увидеть, услышать Его, беззвучная гладь воды колышется от встрепыхающегося сердца. Когда он несёт горячий чай и ставит его бережно на краешек компьютерного стола, ему хочется почувствовать сбитое, напряженное, сконцентрированное дыхание на своём лице. Ему хочется нечаянно коснуться ладони, нервно сжимающую компьютерную мышь, и помочь расслабиться… Они никогда не заходили дальше рабочих разговоров, особенно, когда лидер был погружён в концепт будущего альбома. Оставались только диалоги по душам после пары рюмок — большая редкость, ведь дел невпроворот. К тому же, сложилось так, что пять мемберов были на их руках. И не то чтобы агенство официально обозначило позицию Сокджина как «правой руки» лидера, немного маркетолога** и «помощника» по наведению порядка в группе, он лишь чувствовал себя обязанным заботиться и помогать. Потому что старший. Потому что это его долг. Потому что так он ближе к Намджуну. Потому что он сам не понимает, что испытывает к этому человеку. «Эпитафию пора выбить на моем надгробии», задумывается он, когда видит, во что превратили лидера стилисты да пару часов. «Черт возьми, зачем ему делают эту прическу! Вот же bad boy… может сразу в bed…». Сокджин откровенно пялится на похорошевшего лидера и сглатывает, когда замечает, прожирающий изнутри, смотрящий прямо на него, пронзающий глубоко в самое сердце, черный туманный взгляд. «Что с тобой, Джин?», спрашивают эти глаза, завлекая в свою бездну, давлеющим естеством заламывая пальцы и подгибая колени, заставляя отличиться от всего и быть во власти дьявола. Всегда так. Лидер на то и главный: излучает уверенность, не боится, отважно бросая страхам своё «фи». Восхищает. Снова сцены, отработанные до автоматизма движения, охи-вздохи толпы поклонников, скомканный голос, надрывное пение на прощание, и оборачиваясь Джин не сразу замечает, что прямо по курсу на него опять смотрят все те же жгучие глазища уверенного в себе на все двести Намджуна. Даже в его лапищах здоровый букет цветов кажется приличной ношей, и то, как это «подношение» оказывается в нежных ручках старшего, видят все. Прекрасная и живописная картина того, как эти красивые цветы оказываются в руках самого красивого парня. Не хватает лишь финального поцелуя в традиции старых американских фильмов. Кривенькие пальчики старшего незаметно теребят обертку, на лице появляется глупая улыбка, за ней — смех и бесконечная благодарность ярко-карего миндаля глаз. Лидер все ещё наблюдает, даже когда отходит дальше по сцене, и не говорит ни слова — он произносит их бесшумно. Где-то на ментальном уровне твердя те самые главные слова, которые так жаждет услышать каждый. «Ты — моё сердце. Моя жизнь. Мои слёзы. Мои страхи. Моя боль. Это все Ты, Сокджин». Так зачем человеку бояться и плакать, когда все его страхи сосредоточены в другом?***
Мимолётная улыбка, касание кончиками пальцев и ощущение гладкой раскалённой кожи под ними не забыть. Джин смотрит на букет, пока относит его, всматривается в себя, снова на цветы и спотыкается на мыслях об очаровательных ямочках, тяжелом взгляде, в котором будто зашифрована нежность, и с годами она все ярче и её все больше. Так чувствуется. Так видится Джину. Или он хочет, чтоб было так? Это же просто цветы. Просто просьба донести их до края сцены. Почему Намджун не сделал это сам? К чему вся эта разыгрываемая сопливая драма, приправленная нескрываемым всеобщим удовольствием? Сокджин опять вспоминает поездку к морю. Как пару лет назад они с лидером сидели в прибрежном кафе, вкусно ели и любовались удивительной красоты закатом, долго разговаривали. Он бьет себя по лбу за оговорки на интервью о своей любви к лидеру, где, не скрывая восхищения, называет его своим 'celebrity crush', выражая, как он думал, всеобщее обожание. Старший вспоминает о своём глупом поведении во время трансляции и проигранного «поцелуя», или когда назвал мозги лидера сексуальными… Или когда Намджун, не соблюдая формальностей, позвал по имени его… Это тягучее «Сокджин.» сластью въелось в язык, вкусно. Джин обдумывает многое, связанное с Намджуном, с эмоциями, которые они разделяют, и не может перестать улыбаться. Все это кажется чьей-то злой шуткой, игрой, вымыслом. Их ничего не может связывать кроме работы и философии на двоих, потому что один влюблен в себя, а другой — в свою музу, любующуюся лишь своим отражением.***
Цветы. Цветы. Цветы. Это уже перебор. И хотя растения ни в чем не виноваты, Сокджин кожей ощущает подобие напряжённости после шоу не от Намджуна, но от себя. Они не говорят. Старший почти не ест и сразу же просит отвезти его домой, ссылаясь на головную боль. Одногруппники в это время мило шутят, менеджеры сверлят недоверчивыми взглядами, сканируя до костей на предмет возможно произошедшего «смертного греха». Какого из, любопытно? Сокджин успокаивает себя, твердя, что это просто букет, а кто-то слишком ленивый или слишком мужик чтобы отнести его и положить самостоятельно. Это глупая случайность, интрига, минутка фансервиса, но почему каждый раз, когда этот их «фансервис» возникает, старшего будто током прошибает от этих глаз, от этих уверенных и собственнических выпадов, которые Джину до покалываний на пяточках нравятся, от которых сносит крышу и ведёт покруче самой восхитительной еды. Почему он так льнет к лидеру и стеснительно дергает ножкой, почему ведёт себя, как глупая девчонка, и убегает, стоить им остаться наедине? Почему тем же вечером орет на Намджуна, обвиняя в неуважении и напоминает, что старший, и что вообще многим жертвует, чтобы быть здесь и держать группу. Джин истерит недолго, и все равно не замечает усталого, полного непонимания и обиды вздоха, а когда успокаивается, чувствуя, что выкипел окончательно, и слова не молвит, потому что кроме него на кухне уже никого нет. Этой ночью он возненавидит цветы.