***
Пробуждение, болезненное, как и всегда. Хриплый полувздох, вырывающийся из моей груди. Острая боль, пронизывающая всего меня. Муть в глазах. Нехватка воздуха. Липкий страх, сжавший горло. Хрип, кашель, новый хрип, перемешанный с болезненным глухим рыком. Головокружение, тошнота, взметнувшаяся вверх мерзким комом горечи, удар будто по всему телу разом. Новый приступ. Новый круг ада, моей личной Преисподней, новый виток мучений и страданий. Новый приступ паники, новый приступ боли, помутнение и так до бесконечности. Когда это кончится? Очнулся ли я? Я с опаской покосился на тело, укрытое белой простыней. Передышка, такая необходимая сейчас, ведь еще немного боли, и я сойду с ума. Если не сошел до сих пор. Правая рука, лежащая на простыни. Белая, белее мела, с темно-синими венами, покрасневшими суставами и костяшками пальцев, сейчас мелко подрагивающих, как и вся ладонь сама по себе. Не могу сфокусировать зрение, правый глаз будто покрылся пеленой, не желающей проходить. Поморгал, вызвав вспышку новой боли внутри черепа, но никакого результата добиться не смог. Все еще больно, боль не классифицировалась конкретным местом или типом, такое впечатление, что я просто проткнут ржавыми раскаленными гвоздями в каждой точке своего многострадального и без всего этого тела. Я даже не могу кричать. Я просто не способен, горло высохло, подобно пустыне, а если я попытаюсь крикнуть, то, по ощущениям, провалюсь в беспамятство и новые муки. Хрипящие вздохи с нездоровым присвистом. Неужели мои? Где я? Не успел я додумать, как в палату зашли. Я не видел кто, но понял, что здесь нет никого, кроме меня. Прийти могли только ко мне. В поле зрения попала женщина лет… не знаю. Просто не вижу. Она была справа от меня и что-то спрашивала, а я даже не вижу её. Я попытался повернуться к ней, что удалось мне с огромными трудами, будто все тело отлито из свинца. — Как вы? Не слишком миловидная женщина в униформе медсестры лет тридцати с хвостиком. У нее что-то в руках, но я даже не вижу, что это. —…Ммм… Не могу произнести самых простых слов, язык будто окостенел от жажды и боли, беспамятства и мук, в которых я провел… а сколько я здесь? Она вдруг что-то сообразила, быстро попросила прощения и поднесла к моим губам стакан, наполненный водой. От неё шел такой опостылевший запах лекарств, которыми пропитана любая больница, любой мед работник, даже, наверное, я сам, после такого количества посещений больниц, что поначалу тошнота попыталась вновь взметнуться вверх, но каким-то чудом я удержался. Хотя, сдается мне, в моем желудке уже давно ничего нет, что могло бы выйти так наружу. Видя мои бесплодные попытки дотянуться пересохшими и потрескавшимися губами до спасительной влаги, медсестра (или кто она там, не суть важно в моей-то ситуации), аккуратно придерживая мою голову, наклонила стакан. Пока я наслаждался водой, я заметил кое-что, что заставило мое настроение упасть еще ниже. В бесплодных попытках дотянуться до стакана, чтобы попить самостоятельно, моя правая рука немного сместилась и довольно безвольно упала с моего тела рядом на койку, а в ней… в ней были воткнуты иглы, ведущие к капельнице, которую я смог опознать лишь по смутному силуэту. Вот оно что. Не поить меня пришли, а капельницу менять. Твою ж мать, да что со мной тогда вообще происходит?***
Сколько времени прошло, я по-прежнему не имел понятия. Более того, после ухода медсестры, не проронившей больше ни слова, я вновь впал в забытье. Я не мог назвать это сном, но периодически мое сознание тревожили невнятные образы и картины, на которых я не мог остановиться, как бы не пытался. Почему так… За окном барабанил дождь. Я не знаю, какой день сейчас и который час. Я не знаю, что со мной произошло, почему мне так плохо, почему я здесь. Я даже до сих пор не знаю, где именно это «здесь» находится. Понятия не имею, что сейчас творится с моими родителями. Хоть я и учился в другом городе, но регулярно вечером общался с ними путем видеозвонков, да и в течение дня они могли позвонить. Что они думают сейчас и чувствуют — боюсь представить. В палату вошла та же медсестра с мужчиной преклонного возраста. Ему лет 50, не меньше, взгляд цепкий и такой… как бы лучше выразить… врачебный, любой пообщавшийся с медработниками в таком же количестве, как и я, легко понимал, что передо мной не просто опытный спец, а кто-то, возможно, на порядок выше. После очередной смены капельницы и их тихого диалога, мы остались наедине с немолодым доктором, будто осунувшимся на моих глазах в этот момент. — Давайте знакомится, молодой человек. Я Олег Сергеевич, ваш лечащий врач. — …Кхе… Я… — Я знаю, как вас зовут, — немного поторопился он перебить меня, видимо, чтобы я не пытался и дальше вымучить из себя простейшие слова. — Вы помните, почему… Вернее не так, что вообще последнее вы помните? Я задумался, причем довольно сильно: собрать из осколков памяти в голове последние незапоминающиеся события было довольно проблематично, даже не будь травм, ведь зацепится памяти было буквально не за что. — Я… кажется, был на парах… хотел выйти куда-то из аудитории… Каждое озвученное воспоминание вызывало острую боль в груди и горле, будто в меня залили кипяток, который теперь плещется внутри. Врач успокаивающе положил руку мне на плечо, останавливая, негромко вздохнул и продолжил говорить: — Видишь ли, тебе стало… плохо, в тот момент, когда ты вышел из аудитории. Наряд скорой помощи посчитал, что у тебя произошел сердечный приступ и доставил сюда. Он помолчал, словно давая мне переварить информацию. Затем, собравшись с мыслями, возобновил рассказ, причем голос его тускнел с каждым словом. — Но все оказалось иначе. Сначала ты провел около полутора недель в коме, не приходя в сознание. А затем в течение нескольких дней пытался пробудиться… Каждое твое пробуждение, вернее, попытки, сопровождались огромной болью, отчего ты снова терял сознание, минимум на пару дней. Затем вновь пытался очнуться и так по кругу. Внутри тебя как будто огромные ожоги и раны, их природа нам не понятна и как лечить тебя… Он потер переносицу пальцами, после чего, заговорил снова. — Все это время мы делали различные анализы и проверяли, что же с тобой стало. Но даже несмотря на мой стаж, я такое вижу впервые. — …Что со мной? Я и сам не понял, почему не впал в истерику или отчаяние от таких новостей. Может, до чего-то я уже догадался сам, основываясь на собственном состоянии. Однако даже так первые несколько секунд я не мог поверить следующему: — Не знаю, я уже сказал, что вижу впервые такое. Судя по диагностике, часть твоего сердца просто неспособна работать вновь. Но этим дело не ограничивается: от удара затылком ты почти полностью ослеп на правый глаз, получил сотрясение мозга, в попытках прийти в себя нанес непоправимый вред нервной системе, так что она словно перегорела. Сейчас ты вряд ли сможешь передвигаться, если… если вообще когда-нибудь сможешь. Вполне вероятно, что ты будешь страдать от эпилептических припадков в будущем, ну и последнее: пока ты пытался… вернуться, ты кричал от боли настолько сильно, что твои связки надолго пришли в не самое рабочее состояние. Мне правда жаль, но, — начал врач и осекся. Невероятно… Я понял, почему он отводил глаза весь разговор — судя по всему, он все это видел воочию, слышал мои вопли от боли и… Понимал, что шансов выкарабкаться у меня нет. Больше нет, моя удача закончилась давно, трудно с этим поспорить, но теперь я был готовым трупом, жизнь которого не висит на волоске — она уже оборвана. — Я… теперь умру? Он надолго задумался и признался: — Вашей жизни самой по себе ничто в данный момент не угрожает. Но касаемо остального… лукавить не буду, к вашей привычной жизни вы вряд ли вернетесь, а на то, чтобы встать с этой койки, — он похлопал рядом с моей головой по лежаку, будто подчеркивая свои слова, — вам придется очень долго ждать, минимум полгода, при самых оптимистичных раскладах. Оптимистичный расклад, а? — Я могу остаться пока один? Пожилой врач кивнул, все так же не глядя в мои глаза, и вышел, не прощаясь. Не смогу вернуться к прежней жизни… Не смогу ходить… Часть сердца не работает… А что вообще от меня остается? Тот же пейзаж, что и ранее, только укутанный одеялом прохладной летней ночи: дневного щебета птиц уже не слышно, но где-то вдалеке слышно уханье совы. Ветер, освежавший днем, сейчас казался довольно прохладным, но странным образом не доставлял дискомфорт, приносил запахи, которых я в прошлый раз почему-то не чуял — запахи свежей зелени, простиравшейся на километры вокруг, запахи луговых цветов, сейчас мерно раскачивающихся под давлением ветра, далекий, едва ощутимый здесь запах речки, наверняка кристальной чистоты, как и все здесь. — Я ведь все еще тебя жду. Я повернул голову на голос, раздавшийся рядом. Он был приглушен, будто проходящим через толстое стекло, но оттого не стал менее дорог или менее приятен. Прежняя девушка стояла, накинув на плечи легкую куртку, и с небольшим недовольством смотрела на меня, однако это недовольство сделало её в чем-то еще красивее: слегка надутые щёчки, как у обиженного ребенка, сдвинутые на переносице тонкие брови, слегка укоризненный взгляд. Настолько мило, что я, не удержавшись, широко улыбнулся, глядя на неё. Глаза цвета расплавленного янтаря широко раскрылись, когда она увидела мою улыбку. В этот момент казалось, что они способны согреть не только эту планету, но и множество других, пока не открытых людьми. — Че-чего смотришь? — спросила она, плотнее кутаясь в куртку, которая, тем не менее, не смогла скрыть румянец на щеках. Я немного покачал головой, мол, ничего такого, все в порядке, на что она, немного тряхнув головой, мягко улыбнулась. — Вот ведь балбес, только и пялишься на меня… хотя, сама с тобой связалась. На сей раз она улыбнулась куда шире и вновь положила руку на грань между нами двумя, что я повторил, с некоторым трепетом глядя на неё. — Я все равно дождусь тебя, слышишь? Я буду ждать столько, сколько потребуется, — произнесла немного тише она и прислонилась лицом к стене. Я постарался успокаивающе посмотреть в её глаза, когда она вновь подняла голову. Я чувствую больше свободы здесь, чем раньше. Почему так? Одно я знаю наверняка — мы очень скоро встретимся, обещаю…***
Пробуждение хуже, чем в первый раз. Обеспокоенное лицо Олега Сергеевича, покрасневшие глаза и более заметные синяки на лице. За окном глубокая ночь. Он подошел к моей койке и сел неё, немного сгорбившись. — У вас опять был приступ. Вы отключились где-то три часа назад и снова… почти тоже, что и раньше, может, в несколько меньшем объёме. Со мной это теперь навсегда, не так ли, док? Вы знаете это, как и я. Но почему молчите, почему продолжаете искать ответы, которых не существует? Пора прояснить этот момент, поставить вопрос ребром. — Док… вы ведь соврали, что мне ничего не угрожает, не так ли? Зачем? — Вам не стоило этого знать, — после непродолжительной паузы сдался он. — Я думал, что нам удастся найти решение, но ваш случай единичный и уникальный. Я не знаю о его первопричинах, не могу понять весь спектр симптомов и их последствий, не знаю, как лечить вас дальше. Он выпалил это все на одном дыхании. Он давно думал об этом, с того момента, как я к нему попал, это все видно невооруженным глазом. Я не могу упрекнуть его в слабости. Каждый из нас — человек, со своим пределом. Стоит ли судить его за то, что он бессилен, что он сомневается и не знает, как двигаться дальше? Промелькнула мысль о том, что уж не мне обвинять его в чём-либо. Сказать по правде, я уже знал, что делать. Одно развитие событий, в такой ситуации оно иначе как «безвыходным положением» не называется. Я покойник, только с часовым механизмом, отсчитывающим мои последние секунды, минуты, часы, если повезет, то недели и месяцы. Я не хочу такого исхода. Я не хочу оставаться таким, а значит, есть только одна вещь, которой я способен прервать все это. — Я могу… просить вас об эвтаназии? Первые секунды врач пытался осмыслить сказанное мной, затем вскинулся, ища повод для возражения, но, осунувшись еще более, чем раньше, закрыл лицо рукой и хрипло вздохнул. — Вы должны понимать, в каком я положении… Черт, в нашей стране она ведь запрещена, но… но всё же: — Док, я не хочу жить так… как будто я овощ, среди нормальных людей. Я не смогу ходить, вы сами сказали, я останусь припадочным до конца жизни. Я неспособен буду ничего делать, так какой во мне вообще останется смысл, а? Отказ от лечения — всего лишь та же эвтаназия, но отсроченная во времени, и умру в итоге я не здесь, а на руках у семьи. Горло словно засыпали битым стеклом, а из глаз предательски капнула слеза. Это нечестно и неправильно, давить на него, неправильно так же, как и оставаться живым в таком виде. Пародия на человека, шарж, карикатура, темная фантазия, но не нормальная жизнь, просто существование. — Я понял вас. Подождите до утра, надо будет подготовить все. Надломившийся голос врача, совершающего, пожалуй, самый страшный грех здесь и сейчас, раздался словно внутри моей головы. Взяв мою жизнь под свою ответственность, он оставил эту ответственность до самого конца… моего конца, а? Грустная насмешка, словно насмешка над самой жизнью, как таковой. Я вечно и был этой насмешкой, но теперь… Теперь мне пора вернуться…***
Мрачное серое утро, облака, не дающие свету пройти сквозь них. Седина врача в тон халату, наверняка увеличившаяся с моим попаданием под его надзор. Прости меня, Олег Сергеевич, и спасибо, спасибо за то, что не дал мне остаться в таком виде на земле живых. Два укола с интервалом в полчаса — обезболивающее и сам смертельный укол. Медленно угасающее сознание, тепло, которое я забыл при жизни. Ирония, проделки Костлявой или что еще — теперь все это неважно.***
— Ты что в этот рюкзак положила, кирпичи никак? — А что, совсем обессилел за ночь? Задорный хохот девушки среди полей, находящихся где-то, где легко и приятно дышать, где звуки природы ласкают слух, солнце греет твое тело, а лукавая улыбка любимой девушки согревает внутри что-то, что казалось потерянным невероятно давно. — Слушай… Я неторопливо повернул голову, когда она немного отстала и позвала меня. — Извини что спрашиваю такое сейчас, но… Как ты думаешь, есть ли что-то после нашей смерти? Сказать по правде я, — замялась она, глядя себе под ноги. — Дурочка, — мягко улыбнулся я, потрепав её по макушке, — смерти бояться глупо. Она, конечно, за всеми придет, но… Но сейчас я здесь, с тобой, с тобой я готов остаться хоть навсегда. И останусь. Пока я с тобой — все хорошо, не так ли? Я пытливо заглянул к ней в лицо, дождался кивка и продолжил: — А жизнь после смерти… Я где-то слышал, что смерть — лишь граница непознанного пока ни одним человеком. Кто может знать, что ждет за ней из обычных людей... Я пожал плечами и внимательно посмотрел на неё. Легкий ветер трепал её одежду и волосы, словно заигрывая, а чудесные глаза были несколько задумчивы, с некоторой тенью страха. Однако что-то решив для себя, она улыбнулась, подскочила ко мне и шепнула: — Ладно, ты меня убедил… За что потом получишь награду. Хитро подмигнув она легко потрусила вперед, махнув мне рукой. Мы здесь пока одни, посреди бескрайнего и бесконечного лета, где нет боли или страданий. Мы счастливы так, как только могут быть счастливы молодые люди, полные энергии и желания жить. Наш шаг легок среди вечной зелени и мягкого света солнца. Но кто знает, где закончится наш путь…