Две стороны

— Сыр пармезан натрите на терке, — читает Кёнсу и хмурит лоб, размышляя над тем, сойдет ли за сыр желтоватый комок ароматизаторов, который он нашел в магазине. Чонин стоит в нескольких шагах, опершись спиной о морозильную камеру, и довольно улыбается. Шумный холодильник за его спиной покрыт магнитами из их с Кёнсу путешествий: креветка на пружине из Пусана, обезьяна из провинции Канвондо и даже Микки-маус из парка аттракционов. На полу валяется коврик, привезенный из Китая. А сам Кёнсу готовит воскресный ужин. Нос у него в муке, а щека — в сливочном соусе. И Чонин счастлив. — Бекон мелко нарежьте и обжаривайте в течение пяти минут. Приходится отпрыгнуть от холодильника, чтобы Кёнсу не споткнулся о столь мелкую преграду на пути к упаковке бекона. До неукротимый кулинар, и Чонин не забывает об этом упомянуть, разваливаясь на стуле и сонно щурясь: — Ты напоминаешь мне танк, когда готовишь, — он улыбается еще шире и едва не смеется. Кёнсу не обращает внимания на остроумные замечания и только задумчиво почесывает лоб. Он нарезает ломтики бекона, прикусив щеку изнутри, и Чонин поднимается, становится за узкой спиной и наблюдает. Нож плавно скользит по деревянной доске. И Чонину кажется, что это самое изящное, что он когда-либо видел. Его мерное дыхание щекочет шею До, когда он придвигается ближе. Тогда Кёнсу вздрагивает. Он морщится, забывая о ноже, и недовольно оглядывается. Чонин едва успевает дернуть за чужую руку с ножом, и лезвие падает из бледных пальцев, не успев порезать. — Вот черт. Поднимая нож с пола, До дуется. Какая муха его укусила? Чонин же пожимает плечами и решает подождать за столом и не отвлекать шеф-повара, пока он не зарезался. — Осторожней, хён, — почти шепчет. У Кёнсу есть дурацкие привычки: поправлять очки, морща нос; стучать ручкой по столу, заполняя счета; добавлять в кофе три ложки сахара и бурчать, что вышло слишком сладко. Игнорировать Чонина. Накрывать стол только на одного. Одна тарелка, одна чашка, одна вилка и скромная порция спагетти. Для Кёнсу Чонина просто не существует. Вообще-то у людских хранителей нет имени. Их называют ангелами, добрыми духами, заступниками, здравым смыслом или интуицией. Но у Этого имя есть. Его зовут Чонин. Точно так же, как воображаемого друга До Кёнсу, у которого когда-то были проблемы в школе и совсем не было настоящих друзей. — Алло, Чанёль? Кёнсу прижимает телефон к уху, и его ужин стремительно остывает. Он каждый раз спрашивает, хотя кроме Чанёля в такой час не может позвонить никто. Очередная привычка, на которую Чонин лишь раздраженно фыркает. — Нет, я не занят, — из динамиков выливается воодушевленный поток слов, затем вопрос. — Ужинаю, — и снова прорванная дамба бестолковых предложений. Вопрос. — Нет. В фирме дела не очень. Завтра, давай увидимся завтра. Чанёль и Кёнсу встречаются уже второй год. И это долгий срок. Достаточно долгий для того, чтобы До был спокоен за свою личную жизнь. Но Чонину это не нравится. Программист из фирмы, сотрудничающей с компанией До, — неплохой парень. Он высокий, обеспеченный, умудрился понравиться родителям и заставил их принять ориентацию своего сына. Но в прошлый раз, вкручивая лампочку, он разгромил половину квартиры Кёнсу и еще неделю обижался на заслуженные поджопники. К тому же он неуклюжий и постоянно наступает Чонину на ноги. — Как-то ты без энтузиазма согласился, — замечает Чонин, когда телефонный разговор оканчивается, а Кёнсу снова скребет вилкой по тарелке. — Раньше у вас все было… с огоньком. Несмотря на годы опыта в этом вопросе, Чонин смущается таких тем и тушуется, разглядывая свои смуглые пальцы. Он был со своим человеческим другом в детсадовские годы, когда Кёнсу делился супом с круглолицей девочкой. Был с ним в годы первой влюбленности в парня из параллельного класса. Чонин помнит даже ту молоденькую учительницу по математике, из-за которой До поступил в технический университет. И Чонин прекрасно помнит, что Кёнсу умеет быть другим. Чувственным, улыбчивым, паникующим из-за несочетаемости трусов и носков, ждущим новой встречи и напевающим идиотскую мелодию под нос. Он не робот из финансового отдела. Это Чонин помнит наверняка. — Вам с Чанёлем стоит встряхнуться, потому что сейчас это уже не чувства, а какая-то привычка, — он плюется мыслями, боясь, что они застрянут в горле вместе с зудящей болью. — Может, на выходных съездить с Чанёлем в торговый центр? — Кёнсу задумчиво смотрит в календарь на экране телефона. — Не помешала бы новая рисоварка. Чонин вскакивает с места и уходит в спальню. Ему до дрожи не нравится Пак Чанёль рядом с Кёнсу, но еще больше не нравится этот самый Кёнсу, тонущий в рутине. Чонину очень страшно. А До продолжает ужинать в одиночестве. Только спустя несколько часов Кёнсу вваливается в спальню. До этого — куча бумаг, взятых из офиса на дом, расчётов и договоров, несколько телефонных звонков и десятки электронных писем. От него пахнет сигаретами и кофе. И Чонин ненавидит эти запахи, запутавшиеся в волосах Кёнсу, но ложится рядом на несвежие простыни и приобнимает. Потому что знает: До дрожит от усталости и неестественной любви к своей однотипной и изматывающей работе. Так Чонин проводит почти каждую ночь: топит в черных волосах свои пальцы и плетет замысловатые узлы, чтобы через несколько часов Кёнсу перед зеркалом тяжело вздохнул, говоря: — Опять гнездо какое-то на голове. Он выливает на макушку оставшийся мусс для волос и думает, что слишком много вертится во сне, а Чонин смеется, сидя на крышке унитаза и отчаянно зевая. Чуть позже они тащатся на работу. Кёнсу ругается с кем-то по телефону и раздраженно прыгает через лужи. Чонину тоже до смерти не нравится подниматься в пять утра и выползать в холод и сырость улицы. Но он лениво идет следом, хватает До за плечи, когда тот оступается, и закрывает его от брызг, которые вылетают из-под колес машин. В стеклянном офисе Кёнсу снова пропадает под грудой бумаг, а Чонин крутится на стуле. Он только изредка ходит за До, чтобы тот не обжегся о кофейный аппарат, и бормочет на ухо: — Ты хороший работник, хён, даже не вздумай волноваться, — за Кёнсу приходится бежать, чтобы не отстать совсем. — А этого Ли уволили из-за того, что он бездельник. Это срабатывает. До выпивает три чашки кофе вместо обычных четырех и немного успокаивается. А еще решает зайти в магазин по пути домой, хотя для этого отведен четверг, а сейчас только понедельник. Между стройных рядов продуктов Чонин с завистью посматривает на тележку влюбленной парочки, проходящей мимо: небольшая тележка завалена шоколадом, чипсами и свежими морепродуктами. На дне их с Кёнсу корзины — упаковка с рисом, две упаковки с рамёном и туалетная бумага. Все самое нужное, все четко по списку. Чонин вздыхает и взглядом цепляется за стойку с шоколадными батончиками. Уже через восемь с половиной секунд он стоит около ровных рядов с яркими упаковками и машет Кёнсу. — Хён, давай возьмем что-нибудь вкусное на десерт? До вообще-то ничего не нужно в отделе со сладостями, но он зачем-то подходит ближе и бездумно смотрит на батончики с орехами. Кёнсу не любит их вкус за химическую приторность, и все же постоянно покупает. Раз за разом, одни и те же конфеты. Они еще месяц лежат в холодильнике и заставляют До кривиться от одного вида яркой упаковки. Чонин изучает сомнение на лице парня: он хмурится, и очки сползаю по носу; острые плечи приподнимаются, позволяя сделать глубокий вдох раздражения. — Кажется, Чанёль на прошлой неделе съел мои запасы. Поставив корзину на пол, Кёнсу тянется. — Нет, хён, в этот раз мы должны взять со вкусом зеленого чая. И обнаруживает правее еще более отвратительные батончики в зеленой упаковке. Их никто не берет, и ситуацию не спасает даже скидка. Но на кассу Кёнсу плетется с упаковкой риса, двумя упаковками рамёна, туалетной бумагой и конфетами со вкусом зеленого чая. Чанёль приходит после восьми. У него в прихожей есть собственные тапочки, а в ванной — полотенце с железным человеком. Но Пак все еще живет в своей квартире, а Кёнсу в своей. И это вряд ли когда-нибудь изменится, по крайней мере, Чонин так думает. У Чанёля напряженные отношения со здравым смыслом и его хранителем по совместительству. Пока ушастый Пак попадает в передряги, его не менее ушастый хранитель, закинув ногу на ногу, листает модные журналы. Именно поэтому Чанёль вечно ходит в синяках и ссадинах, а Чонин ворчит, что его коллега не выполняет своих прямых обязанностей. — Понятия не имею, откуда взялся этот синяк, — жалуется Пак, сидя на кухне Кёнсу и разглядывая свои кривые ноги. — Я пнул тебя в коленку вчера, чтобы не переключал больше мое любимое шоу на своих айдолов! — Вопит Здравый Смысл Чанёля, но морщится от этого только Чонин. Кёнсу даже не смотрит в сторону разбитой коленки Пака, он наблюдает, как чаинки тонут в подкрашенной воде и кусает губы. Его что-то беспокоит до того, что между ребер зудит и в висках щемит. — Как дела на работе? — Чанёль почти взволнован: он ерзает на стуле и трет ладонями бока своей чашки. — Сокращение кадров. — Хм, понятно. Не думаю, что тебя это коснется. А даже если так, я подыщу тебе работу в нашей фирме. Они выпивают чай вприкуску с разговорами о работе, а после целуются. Долго. До того, что у Чонина перехватывает дыхание. Чужие руки скользят по знакомому телу. Пальцы Чанёля — где-то под футболкой Кёнсу, где Чонин наизусть знает каждый изгиб, каждый изъян. Он словно сам ведет по выступающим позвонкам и влажной коже между лопатками, скребет ногтями по ребрам, целует пониже ключиц. На кровать Кёнсу толкает Чанёль, но слабый стон — скорее шум выбитого из легких воздуха — слышит Чонин. Чанёль опускается вниз, его пальцы сбивают дыхание До, заставляют его жмуриться и кусать губы. Кёнсу выглядит возбуждающе, когда тусклый свет ночника выхватывает из полумрака капли пота на его висках и шее. Только теперь Чонин может урвать момент, чтобы коснуться мягкого живота, который тут же сводит легкий спазм. Кёнсу вздрагивает, его руки покрываются мурашками из-за неощутимого движения, из-за Чонина, и у того холодеют пальцы. Он никогда не понимал, почему от Кёнсу что-то внутри плавится, почему так приятно смотреть с ним идиотские фильмы и почему так больно и до одури хорошо видеть его с Чанёлем. Когда Пак стаскивает До на край кровати, когда закидывает его ногу себе на плечо, слепо целуя где-то под коленкой. Когда Чанёль толкается в первый раз, от чего Кёнсу запрокидывает голову и скулит, поджимая пальцы на ногах. Когда движения становятся быстрее, ритмичнее. Когда «еще немного». Тогда Чонин наклоняется к Кёнсу и ловит стоны из его губ. Ему просто кажется, что это часть его работы — сохранять Кёнсу в своих мыслях. Всего Кёнсу. Чонин хранит Кёнсу, вопящего на американских горках и помятого после бессонной ночи, одетого с иголочки на работе и растрепанного, с темными кругами под глазами — дома. Кёнсу, гнущегося под резкими движениями Чанёля и потягивающегося на прохладных простынях в субботнее утро. Чонин особенно бережно хранит Кёнсу, разбитого, похожего на комок взрывоопасного пороха. Спустя еще десяток вечеров, До возвращается в квартиру с картонной коробкой. А в ней — ручки, папки, точилка и фотография в простой рамке. В ней — кажется, вся жизнь До Кёнсу. — Я, сука, понятия не имею, почему, Чанёль! — он кричит в трубку, будто между ним и Паком плохая связь. Чонин сидит на их диване, поджав колени к груди, и пытается быть еще более незаметным, чем обычно. В Кёнсу что-то громко рушится, и Чонин боится оказаться под обломками. — Они просто сказали, что больше не нуждаются во мне! Я пахал на их компанию десять лет, — голос, который раньше был мелодичным, серебристым, как водная рябь, теперь срывается и крошится о стены. — Я не могу не кричать! Какое к черту «найдешь работу» — мы по уши в кризисе. — Хён, — тихо зовет Чонин. Хён. Это все, что он может придумать, потому что приглядывать за людьми не так уж просто. Потому что присматривать за Кёнсу в тысячи раз сложнее. За его неудачу больно почти физически, ведь Чонин знает: эта работа — все для До, причина его существования. — Хён, — повторяет он уже громче, будто за слово можно ухватиться, как за спасательный круг. И Чонин бросает его, этот спасательный круг. Хён. — Прекрати называть меня так! — Кёнсу кричит, Чонин обнимает, зажмурив глаза. — Нет, не приезжай, Чанёль… Они договаривают уже спокойнее, пока До отпускает приступ отчаяния, пока Чонин держит его в руках. Пак обещает поговорить с директором своей фирмы и написать знакомым. Он растерян так же, как и Кёнсу, поэтому оба кладут трубку с облегчением. Однако Чанёлю не удается найти для своего парня работу. Он несколько раз ходит к директору фирмы и разговаривает с бывшими однокурсниками, он даже звонит матери и спрашивает, не нужна ли ей помощь в кафе. Кёнсу ищет работу три месяца, но ничего, кроме временной подработки промоутером, не попадается. Ему уже нечем платить за квартиру, и из доступных продуктов остаются только полуфабрикаты. А потом на линии жизни кто-то ставит точку. Точку невозврата. Листовки летят в мусорный бак, потому что Кёнсу уже плевать, что его уволят с очередной подработки. Ему тридцать, а он раздает буклеты вместе со школьниками и получает за это гроши, которых даже на еду не хватает. Чонин говорит, что это всего лишь черная полоса, небольшая неудача перед огромным успехом. Но До не хочет его слышать. Кёнсу останавливается перед пешеходным переходом и близоруко смотрит на красные цифры. Сорок четыре. И машины, скользящие мимо. Болтающий Чонин. — Приглашают на работу в пиццерию неподалеку. Думаю, тебе это подходит, — он упрямо смотрит на листовку, а затем скидывает ее Кёнсу под ноги. — Они меняют персонал раз в сезон. Даже пробовать бесполезно, — самому себе отвечает До и даже не наклоняется, чтобы поднять бумажку. На противоположной стороне дороги светятся две красные двойки, и Кёнсу прячет руки в карманы, готовясь переходить. Чонину остается только тяжело вздохнуть и скучающе посмотреть по сторонам. Двойки меняются на единицы, когда он замечает черное пятно, мелькающее между белых полос. Светофор считает нули. Ветер свистит где-то между черных проводов так громко, что не слышен визг шин. Тогда Чонин бросается на Кёнсу и с силой дергает его за плечи. Поскользнувшись, До падает под ноги торопливым людям, которые его даже не замечают. Два ноля. — Вот черт, чистые штаны, — ворчит Кёнсу, а черный автобус проносится мимо, раскрашивая асфальт темными полосами. Крик оказывается громче ветра в проводах. Именно этот звук — точка невозврата. Чонин все так же держит До за плечи. Его пальцы дрожат от напряжения и белеют. А Кёнсу продолжает смотреть на грязную дорогу, освещенную зелеными цифрами на светофоре. Он смотрит, пока выжженные темные пятна не скрываются под первыми каплями дождя, пока не перестают кричать люди, пока не приезжает автомобиль скорой помощи. Пока его не поднимают на ноги. Кёнсу уже не понимает, кто его тянет наверх и говорит что-то вкрадчивым голосом. А кто вытягивает обратно в мирок между двумя улицами на пешеходном переходе. — Там были ваши родственники? — голос торопится. — В автобусе или на переходе. Вы меня слышите? Если вам понадобится помощь, позвоните по этому номеру на горячую линию. А сейчас, пожалуйста, покиньте эту территорию — здесь работают врачи и следователи. Во влажную ладонь Кёнсу вкладывают небольшую бумажку. Затем кто-то тащит его в сторону дома — по крайней мере, До не помнит, как оказывается в крошечной квартире, под горячим душем и уже совсем без слез. Нет, его родственники не пострадали в аварии. Но где-то там Кёнсу обронил последнюю надежду. Следующие дни тянутся невозможно медленно, пока До не решает остановить время совсем. Он опрокидывает на пол аптечку, вытряхивает из нее белые коробочки, а потом как-то отчаянно выдавливает себе на ладонь десяток бесцветных таблеток. Кажется, будто кто-то зовет его, срывает голос, дрожит от желания достучаться. Но Кёнсу не слышит, он бездумно смотрит на свою маленькую руку и уже не боится, что она утонет в темноте. — Значит, это единственное, чем я могу распоряжаться сам? — он почти смеется. — Могу только убить себя, что за слабый идиот. Чонин старается, толкает руку Кёнсу, беспомощно зовет его. Он, видимо, самый плохой хранитель людей, потому что ничего другого — черт возьми — придумать не может. Только наблюдает, как его человек умирает. Уже несколько месяцев. А потом Кёнсу смотрит на Чонина. И, кажется, впервые его бесконечная темнота взгляда встречается с глазами Чонина. Это так глупо, потому что в следующую же минуту горсть таблеток летит на язык, под зубы, в горло. И их хруст ломает Чонину ребра, когда Кёнсу едва бормочет: — Зачем тогда я вообще был здесь нужен? — Хён, если ты умрешь, то зачем буду нужен я? Когда До падает на пол кухни, в которой стоит холодильник, завешанный их совместными воспоминаниями, Чонин срывается с места. Ему страшно и дико без Кёнсу, потому что он сделал еще не все, что может. Чонин набирает номер, указанный на бумажке, которая лежала в кармане До. Он не знает, кто отвечает ему по ту сторону старого смартфона Кёнсу, — какая-то девушка с приятным голосом и обеспокоенным выражением. — Здравствуйте, вы позвонили на горячую линию. Мы постараемся вам помочь. В чем заключается ваша проблема? — Кёнсу-хёну нужна помощь, вызовите доктора. Он без сознания! — Чонин кричит так, что горло начинает саднить. — Алло? Говорите. Я вас слушаю. — Пожалуйста, помогите мне. Но девушка лишь повторяет, как испорченная кассета: «Алло, расскажите о своей проблеме. Алло, вас не слышно. Алло». Чонин бросает трубку и звонит безликому контакту, коротко записанному как «Чанёль», долго стучит по экрану пальцами. — Кёнсу? Что с тобой? — Приезжай скорее или вызови скорую, бесполезный Пак Чанёль! Чонин ненавидит Чанёля еще больше, потому что тот не чувствует Кёнсу и никогда его не чувствовал. Но теперь такой, как Пак, — его единственная надежда. Тогда Чонин разбивает телефон об пол, синий экран почти сразу гаснет, а динамик успевает поймать шипящие звуки: — Кёнсу, ты в порядке? Я приеду сейчас и... Все, что может Чонин, — гладить мокрый холодный лоб Кёнсу и сжимать его рубашку на узких плечах. Все, что может Чанёль, — обнаружить все-таки дорогого человека на полу в темной квартире, позвонить в скорую и ждать, дрожа на пороге крошечного коридора. — Это так смешно, — через несколько недель говорит Кёнсу, глядя на трещины в потолке собственной комнаты. — Даже умереть теперь не так просто. Он вторую неделю говорит с самим собой, чувствуя, будто это имеет для кого-то какой-то смысл, и каждый час отчитывается перед Чанёлем по телефону. Чонин больше молчит и только кивает. Ему слышится звон в ушах, словно после сильного удара по голове. Но жизнь Кёнсу постепенно возвращается на круги своя. До работает в богом забытом офисе, заваривает себе кофе трижды в день, иногда пьет таблетки от сердца, которые выписал доктор. По утрам Чонин спасает его лоб от столбов, а ноги — от луж. Вечерами они ходят в магазин и готовят ужин на одного. Порой в выходные они ездят в торговый центр, чтобы Чонин выслушал все саркастичные замечания Кёнсу о новой коллекции галстуков. Они стоят в метро и ждут, когда из темного тоннеля покажутся яркие полосы света. Ноги Кёнсу слегка заступают за предупреждающую линию, а Чонин за рукав тянет его назад. — Хён, отойди от края платформы. Это опасно. Чонин почти привык к тому, что До отвечает, в его груди почти ничего не раскалывается и не рассыпается от по-зимнему хриплого голоса. — Это всего лишь глупое беспокойство — миллионы людей заходят за эту черту и остаются целыми и невредимыми, — бубнит он себе под нос, заставляя Чонина по-детски улыбаться. — Для меня важен только один хён из целого миллиона. Кёнсу уже почти оправился после череды неудач, но у него начали сильнее мерзнуть руки. Поэтому Чонин все чаще держит их в своих ладонях и выдыхает на них теплый воздух. Даже спустя несколько месяцев Кёнсу приходится кутаться в бесконечные слои одежды, чтобы не замерзнуть. Но Чонин героически терпит и ждет, пока До застегивает миллион своих кофт и курток, натягивает на шею шерстяной шарф, а уши прячет под шапку. Он выглядит сыном чрезмерно заботливой мамочки, хотя в пятницу ему исполняется тридцать два. Они идут по заснеженной улице и прячут красные щеки под воротники курток. Кёнсу фырчит на снежинки, падающие на лоб и брови, и шлепает уже мокрыми ногами по лужам. Ворчание высыпается из него, как снег из серых туч над головой: — По прогнозу сегодня должно было быть плюс пять. А это что такое? — Прогнозы — это очень скучно. Зато посмотри, как красиво, — Чонин высовывает лицо из куртки и подставляет его мокрому снегу, жмурясь и морща нос. — Грязно, холодно, мокро. Можно заболеть. По прогнозу врачей из клиники, в которую ходит Кёнсу, он может прожить еще лет сорок, при условии регулярного приема таблеток. Но Чонин уже тогда чувствует, что это предсказание не точнее прогнозов погоды. Когда он стоит, и снежинки обжигают красное лицо холодом. Когда Кёнсу торопится вверх по улице. Когда он пропадает за пеленой мокрого снега. Чонин говорит себе: «Я ошибаюсь». Он кричит это, потому что До справился, он снова захотел жить. И потому что Он не может распоряжаться смертью. Кёнсу умирает в четверг. Его сердце просто схлопывается в одиннадцатом часу вечера за просмотром шоу. В этот момент Чонин лежит на его груди и считает тихие удары. Их оказывается одиннадцать тысяч шестьсот восемьдесят. Его любимый человек растворяется в миллионе других людей. Перестает иметь значения, как и все они, за три часа. А Чонин ничего не может с этим сделать. Теперь ничего. Хранителей не хоронят вместе с их людьми. Они остаются одни, без цели, без пользы. До хоронят в воскресенье, в день, ничем не отличающийся от сотни других. Мир после его смерти не рушится, не изменяется даже на малую часть. Только Чонину теперь страшно без Кёнсу. Страшно до тех пор, пока... — Привет, меня зовут Ким Чонин. Ты давно трейни, хён? Широкая улыбка ползет по смуглому лицу, а парень напротив смотрит исподлобья. Ему семнадцать, он очень хочет петь, но боится, что никому это будет не нужно. Чонин же угловатый и до смешного пугливый, но именно он избавляет Кёнсу от необъяснимого страха быть бесполезным. — Ты был необходим, чтобы были нужны другие люди.