прах

      Во время крушения здания ему не слышны крики людей. Не виден ужас в их глазах. А ещё, кажется, он перестал ощущать боль. Физическую.       Просто душевно он давно уже горит.       Пыль летит в глаза, ничего не видно и дышать чертовски трудно, а рядом ещё и ребенок лет десяти, которого вытащить из горящего (и из-за этого разваливающегося) здания он не успел. Все произошло слишком неожиданно, казалось, будто кто-то дотронулся до постройки, и она развалилась, как карточный домик. Всё, что он успел сделать, — это накрыть ребенка собой, принять удар на себя.       На самом деле тот факт, что он выжил, сумев при этом спасти мальчишку, был настоящим чудом. В ушах звон, в ногах пульсация — их насквозь прокололо балкой и досками, ребра трещат, будто сейчас треснут, хрустнут, раскрошатся на мельчайшие острые осколки. Едва находя силы, Кацуки выбирается из-под облавы, передавая спасенного мальчугана матери и скорой помощи и отказываясь от услуг последних.       Это ничто по сравнению с тем, что происходит каждый чертов день. Исцеляющая девочка поможет со всеми этими ранениями, но усмирить его нрав она не в силах, хотя упорно и пытается, каждый раз доводя его до белого каления.       — Тебе стоит пойти на этот шаг, — нарушая эту царящую как два часа гробовую тишину, говорит Чиё, пристально глядя в хмурые глаза Кацуки. — Несомненно, ты нужен людям, ты отличный герой, в конце концов, герой номер три. Хватит убегать и хранить эти чувства — избавься от них.       Кацуки скрипит зубами, сдерживая свой гнев, что вырывается небольшими искрящимися хлопками взрывов в руках. Каждый раз одно и то же. Просто уже духу не хватает сдерживать себя, чтобы не сорваться.       — Я сам разберусь, что мне делать. Какая-то старуха мне в этом не указ, — грубо отчеканивает он, хватая свою пыльную и порванную куртку, висевшую на спинке стула.       А дома он устало и с ненавистью смотрит на свадебное приглашение, мятое, уже местами рваное и обожжённое. Кацуки так и не смог с ним распрощаться. Это приглашение вызывает дикую боль в области сердца и в ребрах, застревая в горле удушающим комком и отдаваясь звоном в виски. Кацуки задыхается, разбивает кулаки в кровь об стену и после всего этого отхаркивает ало-голубые лепестки розы. Бакугоу выворачивает наизнанку и сжигает невидимым для него огнем. Эта боль превращается в вырывающиеся розы цвета неба, шипы которых вонзаются в бледную холодную кожу. Руки дрожат от боли, не хотят слушаться, едва поднимаясь до лица и срезая ничтожные бутоны.       Проснуться утром и увидеть на своей подушке голубой лепесток розы было неожиданностью, беспощадно бьющей острой болью в солнечное сплетение. Голубая роза, что ассоциировалась у него с небом, — символ недостижимого и невозможного, прекрасно характеризует его вдруг возникшие чувства. Он и не думал, что с осознанием придет и смерть, распространяющаяся ядом по телу и убивающая сначала мучительно медленно, будто жалея, а после — безжалостно резко.       На протяжении месяца Кацуки терпит саморазрушение. И сейчас он понимает, что у него осталось около двух дней на жизнь, а потом розы разрастутся, укутают его в шипастый кокон, и он сгинет в небытие. Жалкая смерть прогнившего человека, которого все это время спасала улыбка любимой. Ему нравится дразнить её, нравится сражаться с ней на равных, ведь он знает, что ей не нужна его жалость. Это и делает её прекрасной в его глазах. Но она, Очако, никогда не смотрела на него так, как смотрела на чертового Деку. В её манящих карих глазах всегда читались любовь и забота, и когда Изуку смотрел на неё так же, она горела счастьем. Кацуки знал, что Урарака никогда не будет с ним: из мира иллюзий его резко сбивает с ног реальность в виде голубых лепестков и роз, напоминающая, что даже во снах ему не быть с ней. И ему приходилось терпеть. Бороться со своими эмоциями и чувствами с одновременно с уничтожающей болью ради того, чтобы ещё раз сделать глоток воздуха ради Очако, которую всегда хочется видеть, которой всегда хочется касаться.       Но свадебное приглашение стало точкой отсчета. Смотреть на их счастливые, до такой степени тошные отношения было невыносимо, а получить этот праздничный конверт было равносильно уничтожению. Он не вмешивался в их отношения, не пытался уничтожить столь крепкую связь, оставаясь для обоих хорошим другом. Но где-то в глубине души Кацуки питал надежду, что Очако ответит взаимностью, и этот замкнутый круг ада наконец-то разорвется. А глядя на то, как Урарака счастлива с Деку, не с ним, одновременно бесило его и радовало: в груди появлялось нечто смешанное, покалывающее и тёплое ощущение чего-то непонятного, и Бакугоу до отвратительности раздражало.       И дико нравилось.       Наверное, это и есть любовь.       Но столь скорая свадьба ударила под дых, вонзила в сердце множество игл и утопила его в океане отчаяния, придавив ко дну. И Кацуки не пытается выбраться. Он изначально знал, что все этим и закончится: они будут вместе, будут счастливы, а он исчезнет из жизни дорогих ему людей.       Морща лицо от невыносимой боли, он уставился в зеркало, разглядывая, как его слегка исхудавшее тело смотрится в бордовой рубашке и черном костюме: пожалуй, все-таки заметно, что одежда на нём немного висит, но, к сожалению, ничего другого у него нет. Тусклые красно-оранжевые глаза отдают мертвым льдом, а бледная кожа кажется совсем бесцветной, на контрасте с которой сильно выделяются синева вен и шрамы, полученные во время геройских миссий. Герой-мученик, прекрасно!       Кацуки принимает таблетку, надеясь, что она сможет на некоторое время унять болезнь. Он не собирается приходить на церемонию, слушать эти чертовы клятвы и видеть, что Очако Урарака счастлива не с ним. Он приходит в ресторан, замечая, как она радостно смотрит на него. Она идёт к нему и крепко обнимает, а его кости, кажется, сейчас вовсе сломаются на части.       — Я рада, что ты все-таки пришёл, Каччан! — она хмурится, разглядывая его с ног до головы, а после пристально смотрит в его пустые глаза, словно ища в них ответ на немой вопрос.       И Кацуки даже знает на какой.       Он прислоняет указательный палец к её губам, как раз в тот момент, когда она собирается что-то спросить. Он старается улыбнуться, но из-за не проходящей боли выходит лишь подобие улыбки. Бакугоу нежно берет её за руку и ведет в центр зала. Между ними — едва удерживающиеся сантиметры. Плавный шаг в сторону — белоснежное платье красиво колышется, и взгляды их прикованы друг другу. Очако видит целый мир, а для Кацуки Урарака — и есть весь мир, ускользающий песком меж пальцами: между ними вырастает невидимая, но ощутимая для него преграда шипастых голубых роз.       Действие лекарства прекращается, его едва хватает на час. Бакугоу не хочет, чтобы она увидела его слабость, узнала про его болезнь и считала себя в этом виноватой. Он не должен стать её горем, преградой к счастью. Удушающий ком возникает в его горле, грудь наполняется чем-то тяжелым, острым и обжигающим, но Кацуки аккуратно наклоняет Очако к полу в такт играющей музыке, стараясь запомнить это приятное мгновение в его жизни. Ему хочется прикоснуться к её губам своими, но он не может, это слишком жестоко с его стороны, и потому нежно целует её в лоб. А бутон голубой розы, который находился в кармане на груди, прикрепляет к её волосам, как причудливую заколку.       — Что ж, Круглолицая, тебя там, наверное, этот чёртов Деку заждался, — Кацуки усмехается, стараясь за усмешкой скрыть ноющую боль. — Ещё увидимся.       Наглая ложь.       Но разве он мог поступить иначе?       Кацуки не решался на отчаянный шаг — удалить болезнь хирургическим вмешательством, что постоянно ему советует Исцеляющая девочка. Он метался, разбивал в своей квартире все, что можно и нельзя, бился в агонии, превращая кулаки в мясо. Но не решался.       Он просто не может.       Уничтожить все эти чувства означает уничтожить Очако в своей жизни. Стереть. Забыть. Избавиться. Как от ненужного хлама. Как от камня под ногой.       Уничтожить только потому, что она счастлива не с ним.       Бакугоу не может. Не хочет.       Очако не заслужила такого.       Только потому, что она не с н и м. Не заслужила.       Бакугоу не играет в гребаное благородство. Просто Бакугоу слишком эгоистичен, чтобы отпустить любимую девушку лучшего друга.