И губ твоих сливовый вкус

Решиться идти к дяде оказалось тяжело, Цзинь Лин оттягивал этот момент, как мог. Он понимал, что взбучки за свое поведение не миновать, и какой его проступок покажется дяде серьезнее — освобождение Мо Сюаньюя или исчезновение без предупреждения — не знал. И то, и другое в глазах дяди наверняка казалось достойным самого сурового наказания. И Цзинь Лин терялся в догадках, каким это наказание может быть. Воображение рисовало самые ужасные картины, вплоть до отбирания собаки, лишения еды и заковывания в цепи в подвале. Подвал в Пристани Лотоса был самый подходящий, годами погребающий в своих недрах несчастных, неосторожно ступивших на путь тьмы и попавшихся на глаза дяде. Цзинь Лин один раз случайно забрел туда, и целую неделю ему снились кошмары. Конечно, Цзинь Лин не верил, что дядя действительно может его там запереть — он и не бил-то племянника ни разу, на самом деле — но страх был сильнее разума. Цзинь Лин долго ходил из угла в угол, потом мялся у двери в комнату дяди, которому как обычно отвели соседние покои, и уже решил отложить все до утра — вдруг дядя за ночь подобреет и обойдется лишь гневным молчанием по пути домой, — но вздрогнул от резкого окрика. — Хватит топать, голова от тебя болит. Или заходи, или вернись к себе. Цзинь Лин вздохнул и робко просочился в приоткрытую дверь — виноватым он себя не считал, но все равно опасался. Голова у дяди болела явно не от топота племянника — он сидел за столом с чашечкой вина в руке, а пустой кувшин валялся у его ног. Цзинь Лин недовольно скривился. — Напился. Дядя фыркнул. — Чтобы напиться, мне потребуется больше одного кувшина — не пятнадцать лет, знаешь ли. Он и впрямь выглядел трезвым. И злым. С мрачным довольством дядя заглянул в чашу, качнул содержимое и опрокинул в себя. С громким стуком поставил на стол. — Пришел, наконец? А я все ждал, когда в тебе проснется совесть, и ты явишься с извинениями за то, что натворил. Но тебе хватило наглости спрятаться за Цзинь Гуанъяо! Да еще и приволок этого… Мо или кто он там! Голос дяди все повышался и повышался, а под конец он и вовсе саданул кулаком по столу. Чашка упала набок и скатилась на пол, оставляя за собой блестящую лужицу. По комнате расплылся кисло-сладкий запах сливового вина. Цзинь Лин скрестил руки на груди и надулся. Показывать перед дядей свой испуг было нельзя, иначе он совсем раскричится — больше всего дядя ценил силу и стойкость. Так что Цзинь Лин напустил на себя самодовольный вид и постарался, чтобы голос не сильно дрожал. — Мо Сюаньюй не плохой человек, и привел его Лань Ванцзи, а не я. Ему претензии и предъявляй. — Смотри, не лопни от важности, а то набрался от этого Ланя. Дядя скривил губы в неприятной усмешке, размазал лужицу вина по столу и облизал пальцы. — Дядя, — одернул его Цзинь Лин. — Да, дядя, и что? Ты как будто постоянно об этом забываешь. Этот Мо тоже твой дядя, ты уже называешь его так? Твой темный, мертвецкий дядя. Цзинь Лин обиженно поджал губы — у дяди был злой язык, и пользовался он им умело, всегда находя болезненные точки. — Тебе пора бы перестать в каждом встречном подозревать Вэй Ина. Он не вернется, забудь про него. Дядя расхохотался, и от этого смеха Цзинь Лину стало жутко. — Ты же ничего не знаешь. Может, он уже вернулся? Может, Мо Сюаньюй и есть он? Подозрения, возникшие раньше, только укрепились, но все еще оставались лишь подозрениями. А дядя своей одержимостью порой его пугал до мурашек. Цзинь Лин расстроился. — Твои слова звучат так, как будто ты уже сошел с ума. Да разве бы тот жуткий Старейшина Илина, о котором ты рассказывал, стал бы меня спасать? Цзинь Лин прикусил язык, но было поздно, дядя все услышал. — Спас? Так тебя пришлось спасать? И во что же такое ты вляпался опять? — Дядя. — С тобой, пожалуй, сойдешь с ума. Ты знаешь, сколько кустов я облазил, ища твое остывшее тело? Дядя снова начал кричать и даже толкнул ногой кувшин, едва не завалившись назад. По коридору кто-то пробежал, испугавшись криков, и только это заставило его замолчать. На Цзинь Лина дядя не смотрел, но его гневно раскрасневшееся лицо леденило кровь. Совсем запсиховав, Цзинь Лин тоже раскричался. — Да что бы со мной случилось? У меня есть лук и меч, и я умею ими пользоваться. И со мной была Фея! — Да ты сбежал, ничего не сказав, исчез с этим… Мо, а что я должен был подумать? Цзинь Лин и не предполагал, что дядя может о нем так волноваться. Он сам постоянно говорил, что Цзинь Лину пора повзрослеть, стать самостоятельным, сам отправлял его на опасные ночные охоты, хотя и находился неподалеку — Цзинь Лин знал об этом, но считал, что дядя все еще не уверен в его способностях. А он переживал. Горло сдавило от чувств. Цзинь Лин бросился к нему, упал на колени и обнял за шею. Дядя сильно обнял в ответ, уткнулся в волосы, согревая теплым, пахнущим сливовым вином дыханием, его руки были крепкими, а тело твердым. Цзинь Лин вжался в него, повалил на пол и спрятал лицо на груди. — Все со мной в порядке, я жив и цел. Не надо со мной, как с маленьким. — Обманываешь и влипаешь в неприятности ты как взрослый, конечно. Дядя ощупал его плечи, погладил спину, словно убеждаясь, что действительно в порядке, и оставил руки на изгибе поясницы. — Дождешься, однажды я все же сломаю тебе ноги. Лучше носить тебя до нужды на руках, чем готовиться к похоронам. — Ну, хочешь, накажи меня. Успокоившись, Цзинь Лин снова нашел в себе силы шутить. Лежать на дяде было хорошо, удобно и спокойно. Цзинь Лин больше не обижался на него и не злился. Да и соскользнувшие на ягодицы горячие ладони не располагали к спорам. Цзинь Лин поерзал, почувствовав бедром твердое, и рискнул опустить одну руку вниз. Через одежду трогать дядю было не страшно, а возбуждающе сладко. Ответная дрожь не вырвавшегося стона словно толкнула, придала отчаянной смелости, Цзинь Лин откинул край мешавшей мантии и распустил завязки штанов. Гладкая, чуть влажная плоть будто сама ласкалась о пальцы. Цзинь Лин гладил, изучал неровности, трогал тяжелую мошонку, обводил по краю нежной головки. Дядя коротко постанывал, закрыв глаза, его губы манили, приглашали, соблазняли. После той ночи, когда Цзинь Лин остался в его постели, дядя больше не прикасался к нему по-взрослому, держался на расстоянии, хотя не отказывал в поцелуях и объятиях. А Цзинь Лин томился в неудовлетворенном желании, варился в безумных снах, просыпаясь злым и недовольным. Упускать этот шанс он не собирался. Целоваться Цзинь Лину нравилось. Губы дяди были мягкими и ласковыми, хоть он их всегда сурово поджимал. А вкус сливового вина сластил, до опьяняющего головокружения, до томной слабости, до острой жажды пробовать еще и еще. Цзинь Лин перекинул ногу через напряженное бедро и потерся. Удовольствие нарастало, Цзинь Лин ерзал всем телом, ладонь легко скользила по горячему и большому, твердому члену, дядя мял его ягодицы, гладил спину, тянул за волосы — хотелось большего. Хотелось снять одежды и почувствовать его тело, прижаться обнаженной кожей, впитать его запах. Стоны распирали грудь, просились наружу, но оторваться от хмельных губ не хватало сил. Дядя отстранился первым. Его глаза горели жгучей, яростной страстью. — А накажу. Я тебя накажу. Дядя оттолкнул его, уложил грудью на стол и задрал мантию, накрыв голову. Сдернул штаны и целых два удара сердца ничего не происходило. Взгляд дяди ощущался почти физически. Цзинь Лин сжался в ожидании, не веря, что дядя действительно может его ударить. Воздух холодил голую кожу, и совершенно не к месту Цзинь Лин вспомнил фривольную картинку в купленной тайком у уличного торговца книжонке. Как там, он стоял на коленях, не скрытый от требовательного взора, и предвкушал расплату за свое непослушание. Ласковое прикосновение все же заставило вздрогнуть. — А-Лин. От дрожащего низкого голоса дяди Цзинь Лину стало жарко и сладостно. Он откинул мантию и повернул голову, посмотрел через плечо. Лицо дяди раскраснелось, сквозь приоткрытые губы вырывалось тяжелое дыхание, а взгляд, полный темной похоти, был направлен на обнаженные ягодицы. Дядя гладил неожиданно чувствительную кожу, иногда опуская свои широкие ладони на бедра, между ними, задевая поджимающиеся от легких прикосновений яички, проводил пальцем между половинок — и был так увлечен этим, что внутри поднимались восторг и торжество. Дядя — взрослый, сильный, красивый — так хотел его, что не мог держать себя в руках. Цзинь Лин негромко рассмеялся. Дядя поймал его внимательный взгляд, коротко усмехнулся. — Маленький развратник. Цзинь Лин отвел руку назад, сомкнул пальцы на прикрытом мантией, но заметно выступающем члене и вернул усмешку в ответ на заглушенный закушенной губой стон. — Это ты, старый извращенец, меня научил. Дядя потемнел лицом и убрал его руку. Цзинь Лин почти успел испугаться, что все испортил, и его сейчас выгонят. Но дядя наклонился и, не сводя шального взгляда, облизал его пальцы, каждый, так медленно, что у Цзинь Лина закружилась голова. Он зажмурился, чтобы не видеть этой томительной пытки. Дядя прижался грудью к спине, а руку перевел вперед, сплетая их пальцы, прошептал в ухо. — Еще не всему. Это было обещание, и Цзинь Лин задрожал. Он раскрыл рот, ожидая поцелуя, но дядя только мазнул губами по щеке и облизал ухо. Наслаждение прокатилось по позвоночнику, Цзинь Лин задышал чаще, вдыхая аромат разлитого вина, впитавшегося в одежду. Дядя целовал и покусывал шею, и за распространяющимся по телу острым возбуждением вторжение пальца оказалось неожиданностью. Цзинь Лин сжался. В этот раз было не так неприятно, как в первый, но внутри все равно немного саднило и тянуло. Он недовольно хныкнул и дернулся. Лучше бы дядя потрогал его член. Но дядя потерся носом за ухом и убрал руку. — Сомкни ноги. Цзинь Лин послушался, еще не понимая, что дядя задумал, и ошеломленно распахнул глаза, когда головка скользнула между сведенных бедер по яичкам и дальше. Дядя ритмично задвигался, мягко поглаживая пальцем между ягодиц. Член терся о член, мошонку, нежную кожу, Цзинь Лин хватал ртом воздух и цеплялся рукой за край стола, второй рукой сжимая пальцы дяди в попытке не ускользнуть совсем в глубокое и яростное наслаждение. Другой край неприятно упирался в живот, мантия при каждом толчке задевала его плоть, только раздразнивая сильнее, и Цзинь Лин ни за что бы не хотел оказаться в другом месте. Он задыхался от удовольствия, такого неправильного, запретного, но такого сильного и яркого. Дядя тяжело дышал сзади, его так и не снятая одежда натирала кожу, и это было настолько потрясающе, что стоны сами рвались из груди. Отпустив его руку, дядя намотал рассыпавшиеся волосы на кулак и с силой потянул, заставляя задрать голову почти до боли, прикусил шею и облизал горящий след. Цзинь Лин гортанно застонал. — Не смей больше так убегать, слышишь? — хрипло и отчаянно попросил его дядя, и перевел руку под живот, приближая разрядку. Цзинь Лин кивал, не понимая и половины слов, но соглашаясь со всем. Он бы поклялся никогда не выходить из своей комнаты, если бы дядя потребовал сейчас, когда ласкал его головку рукой в такт толчкам. Сквозь звон в ушах Цзинь Лин слышал звонкие шлепки соприкасающихся бедер, его мотало по столу все сильнее и сильнее, и он полностью отдался этому безумному водовороту ощущений и чувств. Наслаждение накрыло с головой, почти лишая сознания. После тихого вскрика по ногам побежало теплое, быстро остывая, и дядя навалился сверху, сквозь тяжелое шумное дыхание целуя его плечи, шею и волосы. За мгновение до того, как стало совсем невыносимо оставаться в неудобном положении, дядя отлепился от него и помог выпрямиться. Ноги дрожали и отказывались держать, Цзинь Лин плюхнулся на пол. Дядя быстро заправился, поправил одежду, и сразу стал серьезным и строгим. Он наклонился, закинул руки Цзинь Лина себе на шею и поднял, понес в спальню, уложил на кровать. Кое-как расцепил его руки, поцеловал каждую и тепло заглянул в глаза. — Ничего не закончилось. Дома я накажу тебя как следует. Цзинь Лин улыбнулся, предвкушая и ожидая.