Механизм магистра Форца

Никто не знал, откуда Он появился. Говорили, что Он — беглая дочь магистра Форца — того самого, чей особняк в ведьмовом круге старых ив нагоняет страх. Все слышали, каковы дочери магистра Форца? О! Он делает им каркас из костей младенцев (ничего не подумайте, матери сами продают их магистру Форцу!) и бережно плетёт нервы из шёлковых нитей. Он шьёт им тело из бело-розовой, как зефир, кожи (происхождение кожи — секрет) и прячет средь мышечной ваты куски своего огромного сердца. У дочерей магистра Форца чудесные глаза — он не скупится на красоту. Вы видели фрау Вальд? На её лице — окровавленная повязка. Её глаза — у новой дочери магистра Форца. Вы видели их, видели? Как они чёрными лебедями, вереница за вереницей, выплывают в ивовый сад и там танцуют, невиданно-нежные? Если какая-то порежет искусную свою кожу — порванная ткань засочится кровью. Велик талант магистра Форца! — а вот и сам он катится на своей коляске — зашивать руку милой дочери. Он любит их — и потому прячет от людей. Слишком легко обидеть тех, чьё тело кукольное, а сердце — человечье. И никакого сомнения не было у господ, проводящих дни у садовой ограды, что Он — любимое чадо магистра Форца. Это девушка — высоко-стройная, гибкая — старый мастер не пожалел шарниров! — со строгим лицом и тёмно-голубыми очами — девушка! Быть может, магистр Форц дал ей слишком свободолюбивое сердце… Оттого она, не побоявшись изранить тонкую плоть о шиповник, и сбежала из сада? Сбежала — и теперь носит пиджак, небрежно завязывает на шее платок (прячет шов?) и рассуждает о вещах, что прочла в книгах отца-создателя? Ах, если бы взять её за руку! Но, говорят, её ватно-шёлковое тело не отличить от человечьего и на ощупь. Впервые герр Гофман увидел Его (Её?) в компании молодых девиц — племянниц госпожи Фрайштайн, его покровительницы. Он полулежал на софе, как уставший Нарцисс, устремив печальный взгляд в гладкое зеркало подноса. Одна из дев любовно гладила золотую пряжу волос, другая — обняла ноги, припав щекою к лилейным косточкам лодыжек. — О! Герр Гофман, — воскликнули обе, — как хорошо, что вы пришли. Господин N рассказывал нам необыкновенные вещи… Ведь так? — Для меня они обыденны, — ответил юноша так чисто, будто горло Его было выковано из серебра. Взгляд строгих, потусторонних очей обжёг герра Гофмана. Тот вспыхнул, обессиленный и обескровленный. Живое сердце колотилось от кукольного взгляда. — Будем знакомы, герр Гофман, — сказал Он и протянул поражённому герру молочно-белую руку. Пальцы были теплы — и словно в пудре. Герр Гофман не понял — не сумел опровергнуть недобрые толки. Не понял он и когда прикоснулся губами к алебастровой коже. Девицы смешливо ахнули, юноша не дрогнул. Только изящно вырвал ладонь у оторопевшего, растоптанного герра Гофмана. И тот обезумел. Всюду — где только ни появлялся Он — следом за ним, тенью страшной и вожделеющей, крался герр Гофман. Он отчаянно завидовал салонным дамам, коим было дозволено вставать перед Ним на колени. Но стоило опьянённому герру выйти из-за колонны, ненадёжного своего укрытия, Он хмурил брови и уходил, прервав рассказ на полуслове. Под стук удаляющихся каблуков герра Гофмана казнили — и он казнился сам. Однако чем больше преступный герр Гофман наблюдал за возлюбленным юношей, тем больший мрак наваждал его сознание. Казалось бы, тому виною Его рассказы — беспокойные, тёмные — порождённые оккультными трактатами из библиотеки магистра Форца — но герр Гофман дрожал, слушая, как чистый, невозмутимый голос вещует о железных птицах, что кормят кровью из расклёванной груди железных своих птенцов, а после пожирают их. Дамы ахали и искали алхимические метафоры в Его речах, но герр Гофман знал — такого не сыскать и в запретных манускриптах чёрных лож. Герр Гофман сатанел и глушил страсть в вине — сидя за дальним столом, он любовался белоснежными чертами сквозь алое стекло — и, вот чудо! — Его белизна оставалась неизменна, только очи полнились пурпурово-красным. И горло вместо платка обвивало багровое, пульсирующее щупальце. Герр Гофман смотрел, как щупальце, калеча прелестную шею, спускается в рукав — и шумно выдыхал… Он уходил, боясь быть замеченным, но понимал — пьян он был не настолько, чтоб вместо нежного лица увидеть моровые язвы. Так, сжившись с алой завесой — будь то вино, газовый шарф или витраж в будуаре, герр Гофман открывал, ужасаясь, истинный облик обожаемого существа… Боже! как неверно представлял он себе механизм магистра Форца! Если то, конечно, был он. Бедный герр Гофман! — как странно и страшно терять рассудок, гадая о природе неизвестного… Он повторял слова, услышанные от Него однажды: «Ничто непостижимо» — и мог лишь предполагать, что за дивный коралл — совокупность живого и неживого — являет собою Он. Но однажды, приглашённый на приём сердобольной фрау Фрайштайн (увы, всем было известно о его душевной болезни), герр Гофман одиноко бродил в дальней зале — кабинете покойного герра Фрайштайн, где в избытке — то здесь, то там — таились затейливые чучела. Криволапые росомахи и навеки юные олени со спущенною замшей рогов потешались над ним, несчастным. Не прибыл Он — и герру некого было искать среди гостей. Ещё один тёмный поворот… Ах! В атласном кресле, в спинку коего вросла медвежья голова, сидел Он. Герр Гофман вздрогнул и застыл в кругу таксидермированных созданий — сквозь прозрачно-алый тюль, укрывающий чучела, он вглядывался в человеческо-щупальчатую массу, прекрасную в своей задумчивости. — Вы плохой следопыт, герр Гофман, — вдруг молвил Он, — покажитесь. Смущённый и неловкий, герр Гофман отдёрнул занавес — и тотчас онемел. Обнажённые плечи и ненавидящий взгляд заставили его опуститься на колени. — Полагаю, бессмысленно обманывать того, кто-видит-сквозь-алое. Отчего вы не бежите? Разве в глазах у вас не бескожие полипы? Герр Гофман робко коснулся тонкого запястья — и вместо пыльного бархата ощутил липко-склизлое, рыхлое мясо. Не поморщился. — Я думал, вы — живая работа сумасшедшего кукольника. Я полюбил тело, сшитое из младенческих трупов и кладбищенского тряпья, так почему не могу полюбить то, чему нет названия? Он улыбнулся. — Кукольный механизм… Вы недалеки от истины, пытливый, постылый Гофман. В голосе Его — едва уловимый триумф. Алый платок мелькнул в изящных пальцах. Ласково, осторожно Он завязал его на глазах герра Гофмана. Долгий поцелуй был тяжек и кровав. Герр Гофман думал, что целовал тонкие, бледные губы — но чувствовал рыхло-топкое, скользкое нечто, сочащееся алой слизью в его полуоткрытый рот. И пальцы на месте аккуратных рёбер нашаривали страшные, немыслимые провалы в гнилом мясе — и мерзкие щупальчатые крючки впивались в его плоть, утягивая под отошедшую кожу, в бесконечно отвратительное, ирреальное тело… Чмокающие присоски, вскрыв впалую грудь, ошпарили старое сердце. В змеином кольце лазорево-киноварных, диковинных щупалец, оно билось, как василисков детёныш в базальтовом яйце — всё тише. Тише. Алая повязка пала на пол. Миг — и она растворилась в багряно-скользком кровавом море. Огненный круг, крутись, крутись! Чей извращённый ум создал Его? Отдайте глаза создателю — он не ведал, что творил… Огненный круг, крутись, крутись!