Harry Styles — Meet Me in the Hallway
Чонгук стоит у преподавательского стола, низко опустив голову и сжав кулаки от обиды и злости. Преподаватель постукивает пальцами по светлой деревянной поверхности и задумчиво смотрит на него сквозь стекла изящных очков. Чонгук злится, потому что не понимает, по какой причине его сейчас отчитывают. Это унизительно, это ранит его гордость — он знает, что его работа была лучшей. Он был лучшим всегда. Ему обидно, потому что это его любимый преподаватель. Он уважает его опыт и ценит его советы, и слушать все это от него — еще хуже. Чонгук чувствует, что близок к слезам, поэтому с усилием сглатывает колючий комок в горле и сильно кусает нижнюю губу. — Чонгук, я ни в коем случае не хочу сказать, что ты плохо старался, — мягко говорит мужчина, словно не со второкурсником разговаривает, а с маленьким неразумным ребенком. Чонгук продолжает кусать губу, разглядывая носки своих поношенных тимберлендов. — Твоя работа лучшая, в техническом плане ни одного недочета. Тот, кто не знает тебя, будет в восторге, потому что ты играешь превосходно, Чонгук, нет смысла с этим спорить. — Тогда я не понимаю, в чем проблема, — сквозь зубы отвечает Чонгук, и это грубо, он знает, но он действительно готов расплакаться, потому что ему и так нелегко, а выслушивать нотации от человека, который всегда его хвалил, бьет по самолюбию острее ножа. — В том, что это просто техника. Отработанная до мелочей, но сыгранная без чувств. В твоей музыке нет души, Чонгук. Я знаю тебя, и я знаю, как ты можешь. Ты можешь гораздо, гораздо лучше, — преподаватель со вздохом поднимается, обходит свой стол, становясь напротив него, и кладет тяжелую теплую ладонь на его плечо. — Тебе нравится заниматься музыкой, Чонгук? Чонгук замирает, даже не веря, что ему задали этот вопрос. Черт возьми, конечно, ему нравится! Даже не просто нравится, музыка — его жизнь. Он пошел против воли родителей, только чтобы заниматься ею, он тратил бесчисленные часы на то, чтобы овладеть этим искусством, он готов потратить еще больше. Эта волна негодования поднимается в нем, с кончиков пальцев ног до горла, снова превращаясь в колючий комок, готовый вылиться в слезы. Чонгук сжимает пальцы в кулаки так, что мягкая кожа на внутренней стороне ладоней начинает гореть. — Я люблю музыку, — тихо отвечает он. Преподаватель удовлетворенно кивает в ответ на его слова и убирает руку с его плеча, устало потирая переносицу. — Ты посвящаешь всего себя тому, что любишь, Чонгук. Так это работает. Ты можешь написать идеальное произведение, которым будут восхищаться, но оно не будет иметь совершенно никакой ценности, если не сможет затронуть чувства тех, кто его слушает. В этом весь смысл, понимаешь? Музыка должна связывать людей — музыкант вкладывает что-то свое, чтобы слушатель это получил. Мне жаль это говорить, но ты, Чонгук, не вкладываешь в музыку ничего. Чонгук вздрагивает, будто от резкой пощечины, и что-то в его груди сжимается. Ничего? Бессонные ночи, постоянное нервное напряжение, отдаление от друзей, ссоры с родителями, вечная практика — вот жертва, которую он положил на алтарь музыки. И это ничего не значит? — Музыка должна выворачивать тебя наизнанку, — подводит итог мужчина, возвращаясь обратно за свой стол и пронзительно глядя на съежившегося Чонгука. — Вы не поставите мне оценку за работу? — едва слышно спрашивает Чонгук. Это не то, что должно волновать его больше всего, но это то, что грызет его изнутри. Его губы горят от того, что он их искусал, а плечи мелко подрагивают. Преподаватель откидывается на спинку своего кресла, с сожалением качая головой. — Ты можешь лучше, — уклончиво отвечает он, и Чонгук рвано кивает, подхватывая свой рюкзак и вылетая из кабинета, не желая оставаться там дольше. Его сердце колотится, как после пробежки, и он безумно злится, когда уходит из университета, но злость эта сменяется тоской, когда он немного успокаивается. От университета к его квартире есть две дороги, и сегодня он решает пойти той, что длиннее. Слезы все еще стоят в его глазах, когда он медленно бредет по мощеной дорожке сквера, думая о словах своего преподавателя. Он говорил, что Чонгук может лучше, но правда была в том, что он уже выжал из себя все возможное. Он утирает мокрый нос рукавом толстовки и спотыкается о какой-то камешек, и, наверное, это уже просто становится последней каплей. Чонгук останавливается посреди дороги и старается глубоко дышать, но глаза наполняются слезами, и он внезапно чувствует себя слишком маленьким, очень жалким, недостойным того, к чему так отчаянно стремился. Это всего лишь одна оценка, которую он не получил, это даже не особо отразится на его успеваемости, и он бы не обратил на это внимания, если бы не слова преподавателя о том, что он ничего не вкладывает в музыку. Чонгук просто не понимает. Он старается изо всех сил. Он всегда старался, но, видимо, этого было недостаточно. Чонгуку очень хочется оказаться в маминых объятиях, чтобы его напоили горячим чаем, чтобы убедили, что он все делает хорошо, но даже от этого — даже от теплых отношений с матерью — он когда-то отказался ради того, чтобы заниматься любимым делом. Чонгук был совсем, совсем один. И в этот момент, когда ему кажется, что он не способен даже шагнуть вперед без того, чтобы рассыпаться на части, он слышит музыку. Чарующее, какое-то неземное звучание саксофона доносится из глубины парка, и Чонгук завороженно вслушивается в разносимую ветром мелодию, чувствуя, как мурашки проходятся по рукам. Ноги сами несут его к источнику музыки, он старается дышать глубже, чтобы впитать в себя больше, чтобы песня потекла по его венам, проникла под кожу. Вот причина, по которой он так этому предан, — музыка может разбить тебя вдребезги, а в следующее мгновение она же тебя излечит. Чонгук влюблен, восхищен, готов идти за мелодией хоть на край света, кто бы ни был Крысоловом, куда бы ни вела таинственная дорога. Но на край света идти не приходится — музыкант стоит недалеко от тротуара, под одним из деревьев, вокруг него собралась небольшая толпа, к которой присоединяется Чонгук, и вот он очарован уже не музыкой, а тем, кто ее создает. Он незаметно проскальзывает вперед, занимая место в первом ряду, и, приоткрыв рот, смотрит на молодого музыканта. Парень одет просто, почти бедно — Чонгук обводит взглядом потрепанные ботинки, широкие черные штаны, коричневую кофту под потертой старой кожанкой. Волосы скрыты под шапкой, открывая вид на широкий лоб. Чонгук смотрит и не может поверить, что он реален, — изящные пальцы, чувственные губы, полуприкрытые глаза, обрамленные длинными кукольными ресницами, музыка повсюду, будто не из саксофона доносится, а сочится сквозь ветви деревьев, опадает с неба невидимым дождем, скользит между ног немногочисленных свидетелей этого чуда. Чонгук никогда не видел чего-то настолько прекрасного — будто кадр из фильма, в котором любовь, пряный осенний вечер, тихие перешептывания и мягкие поцелуи, в котором тишина громче слов, а музыка важнее тишины, в котором все окутано проникающим под кожу теплом. Ему повезло оказаться героем, пусть и одним из массовки — безликой тенью с приоткрытым от восхищения ртом. Мелодия обрывается слишком резко, словно удар поддых, Чонгук вздрагивает и оглядывается, желая убедиться, что это ему не приснилось. Раздаются аплодисменты, — слишком жидкие, с горечью думает Чонгук, — люди начинают расходиться, и он позорно сбегает, когда всего на мгновение пересекается взглядом с музыкантом. Он бы отдал ему все деньги, которые мог, но с собой у него не было ничего. Едва ли можно найти сумму, достойную такой музыки, Чонгук даже здесь не способен отдать достаточно от себя. Когда он идет домой, все вокруг становится похожим на сказку. Мягкий желтый свет фонарей вдоль аллеи, выхватывающий золотые пятна в потоке темного асфальта, редкие прохожие, легкий ветер, тихий шелест листьев. Все искрится и светится, но Чонгук все равно думает о том, что никогда не видел ничего ярче в своей жизни, чем усталая, но счастливая улыбка уличного музыканта. И причина того, что он плакал, стоя посреди парка, становится неважной, мелкой, снова теряется под весом его любви к музыке. Он чувствует, как колотится в груди сердце, в каком-то особом, волшебном ритме и понимает, что он готов учиться и работать в сотни раз больше, если наградой будет то, что он сможет создать нечто хотя бы наполовину такое же прекрасное, если сможет дарить людям то, что подарил ему сегодня этот парень — веру в себя, веру в чудо. Когда Чонгук засыпает этим вечером, ему снится что-то легкое — симфония, сотканная из нежных нот, пропитанная светом улыбка — осколок солнечного лета, затерявшийся в стылых осенних ветрах, и темные бархатные глаза, внимательные, будто их обладатель видит тебя насквозь. На следующий день Чонгук не встречает музыканта, не встречает и через день, и волшебство, в которое он окунулся в тот осенний вечер, теряет силу.***
Когда Чонгук видит уличного музыканта снова, в карманах у него полно мелочи, а настроение гораздо лучше, чем было в тот раз. Он ушел с пар раньше остальных, потому что раньше остальных справился с проверочной работой, и погода сегодня непривычно теплая и золотистая — он всю дорогу давит в себе порыв начать собирать кружевные листья деревьев, рассыпанные по земле, словно причудливый ковер, сплошь состоящий из заплаток. Чонгук щурит глаза на солнце и улыбается, и он никогда никому не признается в том, что сердце теряет ритм, когда до него доносятся звуки саксофона. Он срывается на бег, игнорируя мощеную аллею и лавируя между деревьев, чтобы сократить дорогу, она внезапно кажется бесконечной, сухие листья шуршат под ногами, и сердце Чонгука колотится от бега, конечно, от него. Чонгук вылетает к месту, где играет музыкант, и испуганно охает — здесь человек семь максимум, и его появление оказывается достаточно эффектным, чтобы привлечь внимание каждого из них, в том числе и самого музыканта. Он опускает саксофон, проходится острым алым языком по четко очерченным губам и внимательно смотрит на Чонгука, и в любой другой раз Чонгук бы сбежал в это же мгновение, но сегодня хороший день, и у него хорошее настроение, и улыбка, которую он дарит незнакомцу, достаточно очаровательная, пусть и смущенная немного. Чонгук старается не обращать внимания на то, как пылают уши, потому что знает, что их все равно не видно за отросшими прядями волнистых волос. И когда музыкант улыбается ему в ответ, тепло прокатывается по всему его телу, от кончиков пальцев ног до кончиков ушей, и он старается подавить дрожь, но чувствует себя околдованным. Улыбка длится ровно секунду, прежде чем он возвращается к своей игре, но Чонгук запоминает ее наизусть, будто этой секунды хватило, чтобы высечь ее у него под кожей, там, где хитросплетение вен проносит поток бурлящей крови к сердцу. И — он уверен — вместо крови там сейчас ноты, бесконечная тягучая мелодия, которую парень создает своим дыханием, своими умелыми пальцами. Чонгук тонет в ней, и ему совсем не страшно. Все снова заканчивается слишком быстро, люди, не торопясь, расходятся, и незнакомец смотрит на Чонгука, будто чего-то ожидая, но Чонгук стоит на месте, не решаясь подойти. Мелочь оттягивает карманы его куртки, и ее слишком мало, но все еще лучше, чем ничего. Парень отворачивается, принимаясь упаковывать саксофон в чехол, когда Чонгук делает несколько шагов вперед. — Простите, я… — он сжимает в ладони мелочь, сглатывая вязкую слюну и вместе с ней — все свое смущение. — Могу я отдать вам?.. Парень оборачивается, удивленно глядя сначала на деньги, потом на лицо Чонгука, а потом вдруг усмехается, мягко качая головой. — Мне не нужно, — отвечает он, вновь склоняясь над инструментом, и Чонгук теряется, то сжимая, то разжимая кулак. Музыкант напевает что-то себе под нос, потом встает, отряхивает пыль со своих нелепых широких брюк и снова натыкается взглядом на Чонгука, та же беззлобная усмешка появляется на его губах. — Ну, что? — Но разве вы не… — бормочет Чонгук себе под нос, нервно облизывая сухие губы. Ощущение, что он позорится, не покидает его головы. — Вы- вы так бедно одеты… — Извини? — изящно выгибает бровь музыкант. — Ты вроде тоже не в куртке от Гуччи. — Но я обычный студент! — неизвестно зачем оправдывается Чонгук, бледные щеки нещадно краснеют, выдавая всю степень его смущения. Парень проходит мимо него, легко хлопая его по плечу. — А я необычный уличный музыкант, — он подмигивает вконец смутившемуся Чонгуку и уходит, продолжая напевать что-то бодрое, и Чонгук смотрит ему вслед до тех пор, пока тот не превращается в точку на границе горизонта, и все это время он думает о том, что если бы лето было человеком, то оно бы выглядело именно так. Он снова находит музыку. Он все еще не понимает, что имел в виду преподаватель, когда говорил, что он не вкладывает в нее свою душу, потому что сейчас он делает все точно так же, как делал раньше, просто эмоции, волной бьющие из него, наполняют безликие ноты смыслом, и это чувствуют его слушатели. Когда он зарабатывает высшую оценку за работу и гордую улыбку преподавателя, он думает, что это не его заслуга. Точнее, не только его.***
Это становится традицией — каждый день по пути домой Чонгук останавливается недалеко от столпившихся вокруг музыканта людей и слушает песни, которые он играет. После той неудачной попытки сунуть ему мелочь Чонгук не делал попыток с ним заговорить, смывался сразу, как тот заканчивал. Несмотря на то, что в институте Чонгука знали как бойкого и уверенного в себе парня, он был довольно робким и неуклюжим, особенно когда речь шла о ком-то настолько симпатичном. Поэтому он старается даже не думать о том, чтобы познакомиться с ним, несмотря на то, что ему просто до безумия этого хочется. Он знает, что выставит себя настоящей катастрофой, если только подойдет ближе. Он уже выставил. Неудача разобьет ему сердце, и ему придется попрощаться с этими музыкальными вечерами, которые он начинает предвкушать в тот самый миг, как открывает утром глаза. Потому что, если и есть что-то, что притягивает его сильнее обезоруживающей красоты музыканта, так это музыка, которую он играет. Каждый день новая — каждый день неизменно пробирающая до самого сердца. Чонгук думает, что влюбился бы в ее исполнителя, даже если бы не видел его лица. И теперь он понимает, что имел в виду преподаватель, когда говорил, что музыка должна затрагивать чувства слушателей, выворачивать их наизнанку. Слушая протяжные, будто плачущие мелодии саксофона, Чонгуку кажется, что сквозь него проходит поток света, бесчисленное количество эмоций — радость, печаль, эйфория, любовь. Словно он способен на все. Словно нет ничего, что не было бы ему неподвластно. Он думает — как люди могут не верить в волшебство, когда волшебство творится на их глазах? Когда, стоит парню поднести к губам инструмент, мир окрашивается другими красками, становится хрупким, почти хрустальным, звонким, как капля дождя, разбивающаяся о кончики пальцев. Чонгук мог бы бесконечно описывать то, что он чувствует, если бы мог подобрать слова. И, прослушивая свои старые работы, он осознает, что они действительно не заслуживали оценки. Пустые, словно белый лист бумаги, как будто незаконченные, скорее просто набор нот, чем музыка. Ему хочется думать, что теперь у него получается лучше, потому что теперь он так вдохновлен. В день, когда они разговаривают второй раз, Чонгук сильно задерживается после пар, и он знает, что музыкант, скорее всего, уже ушел, но все равно чувствует разочарование, когда прибегает к месту, где он обычно играет, и видит там группу танцоров. Уже довольно холодно, чтобы танцевать, но они все равно одеты легко — Чонгука пробирает дрожь, когда он смотрит на футболки с коротким рукавом. Вокруг них гораздо больше народу, все свистят и аплодируют, и Чонгуку внезапно становится обидно за саксофониста. Он топает ногой, как маленький ребенок, и разворачивается. Домой идти не хочется, и он не раздумывает долго, прежде чем направиться к ближайшему ларьку с хоттоком, чтобы заесть свое плохое настроение и заодно немного согреться. Он заказывает себе три хоттока, дуя на окоченевшие пальцы и едва сдерживая порыв протянуть их ближе к огню, на котором они жарятся. — Пахнет восхитительно, — раздается голос рядом с ним, и Чонгук подскакивает от неожиданности, резко оборачиваясь и натыкаясь взглядом на склонившегося над прилавком саксофониста. Тот поворачивает к нему голову, лукаво улыбаясь, и Чонгук начинает задыхаться в этот момент — определенно обострение астмы, которой он до этого никогда не болел. Но глаза парня так блестят, что, кажется, способны осветить весь мир. — Обожаю хоттоки. Чонгук вздрагивает и обнаруживает, что не способен произнести ни слова. Просто смотрит — и не может поверить в то, что существуют настолько прекрасные люди. Парень выпрямляется, убирает изящными пальцами челку, лезущую в глаза, поправляет шапку на голове, когда Чонгук, наконец, стряхивает с себя наваждение. — Сделайте шесть вместо трех, — говорит он продавщице, вытаскивая деньги из переднего кармана рюкзака. — А ты любишь поесть, — беззлобно подмечает музыкант, улыбаясь, улыбка немного тускнеет под прямым взглядом Чонгука. — Три для тебя, — просто отвечает он, расплачиваясь и забирая горячие свертки с едой, чтобы протянуть половину опешившему парню. Тот удивленно хлопает ресницами, но не заставляет себя ждать — берет предложенную еду и следует за Чонгуком. Чонгук очень смущен и внимательно смотрит под ноги, чтобы не споткнуться, не уронить хоттоки, не вызвать конец света — не дай бог опозорится перед парнем. Они садятся на одну из скамеек, освещенных фонарем, и у Чонгука есть возможность рассматривать его лицо, но нет смелости это делать. — Зачем ты купил мне еду? — с интересом спрашивает парень, с аппетитом кусая оладушек и издавая полный удовольствия мычащий звук. — Господи, это просто божественно. — Ты уличный музыкант, — отвечает Чонгук, сосредотачиваясь на своей еде. Нервозность скручивает его пальцы, они сидят так близко друг к другу, что он чувствует исходящее от него тепло. Парень ничего не отвечает, и они едят молча, наслаждаясь вечером — звуками большого города, тоже музыка, в которую можно влюбиться. Чонгук чувствует себя полным любви. Спустя некоторое время парень встает, вытирая ладони о свои брюки, и обезоруживающе улыбается Чонгуку. — Спасибо за еду, кролик, — подмигивает он Чонгуку и добавляет, прежде чем развернуться: — Меня зовут Ким Тэхен. Чонгук не знает, как это получается, но даже имя этого парня звучит как музыка. Чонгук хочет исполнять ее вечно.***
Чонгук покупает ему хоттоки каждый день. Окей, это значительно бьет по его финансам, несмотря на то, что он пытается это скрывать, но он не может отказать ему (и себе) в этом удовольствии. Ему нравится сидеть в парке на скамейке с Ким Тэхеном, обмениваясь с ним редкими фразами, ему нравится с Ким Тэхеном молчать, потому что это комфортная, уютная тишина, ему нравится то, как Ким Тэхен улыбается и благодарит его за эти оладушки. Чонгук готов спускать на это все свои деньги. Тэхен играет гораздо реже, потому что становится холоднее, поэтому Чонгуку хочется думать, что он приходит в парк из-за него. Или из-за хоттоков. Но это не так важно, потому что хоттоки покупает Чонгук, значит причина все равно в нем. Он как сахарный папочка Тэхена, только очень-очень бедный сахарный папочка. По сути, он не может позволить себе ничего, кроме уличной еды. Он определенно не может баловать Тэхена чем-то посущественнее, потому что тогда ему будет негде жить. И нечего есть. И надевать. Тэхен, конечно же, стоит этого всего, но Чонгук же не сумасшедший. Он просто влюбленный. Черт возьми, он влюблен в уличного музыканта, о котором не знает ничего, кроме имени, и это просто сводит с ума и одновременно доводит до эйфории — то, сколько бабочек появляется у него в животе, стоит ему увидеть Тэхена, то, как они превращаются в яркий ураган, когда Тэхен зовет его по имени и машет ему рукой. Чонгук никогда не чувствовал себя настолько комфортно с чужим, в общем-то, человеком, но он не жалуется, конечно нет. Тэхен становится его личной сказкой, его маленькой тайной. Вечера, которые они делят друг с другом, кажутся хрупкими, почти эфемерными, у Чонгука нет его номера телефона, он не знает его адреса, а если он попытается найти его в интернете — это будет бесполезно, потому что людей с фамилией Ким в Корее больше, чем воды в реке Хан. Чонгук сравнивает это все со снежинкой, застывшей на кончике пальца, — всего мгновение, и она растает, и вся ее красота превратится в ничто. Чонгук боится, что это все исчезнет, но еще он боится за это цепляться. Вся прелесть их знакомства в этой воздушной неопределенности, легкой, как сладкая вата, и такой же приятной на вкус. Чонгука все абсолютно устраивает.***
До тех пор, пока Тэхен не пропадает. В первый день он не особо унывает, хотя определенно разочаровывается, не застав его на привычном месте. Мало ли, какие у того могут быть дела. Во второй день Чонгук чувствует себя немного обиженным, пусть и понимает, что нет причин обижаться, — они ничего друг другу не обещали, они вообще друг другу, по сути, никто. На третий день Чонгук злится и обещает себе, что не купит Тэхену хоттоки, когда он соизволит почтить его своим присутствием в следующий раз. На четвертый день сердце Чонгука немного разбивается. На пятый день он все еще надеется. Через четыре недели надеяться перестает.***
Чонгук сидит на паре по искусству, черкая на полях тетради бессмысленные ромбики и не особо вслушиваясь в речь преподавателя. Сегодня пошел первый снег, и мир окрашивается в кипенно-белый, будто умывается, стирая с себя осеннюю грязь и промозглую сырость. Чонгук бросает взгляд в окно, за которым зима вступает в свои права, и почти привычная меланхолия волной накатывает на него. Чонгук скучает по Тэхену. Он скучает по нему каждую чертову минуту каждого чертова дня. Мысли о нем стали перманентными, неизменными, он свыкся с ними, задвинул куда-то на задворки в своей голове, смирившись с невозможностью стереть их полностью. Он просто не заметил момент, когда бабочки в животе стали слишком тяжелыми и начали причинять боль. Он подпирает щеку кулаком, глядя на неаккуратные, чуть потекшие рисунки в тетради. Им нужно сдавать лекции в конце семестра — Чонгук не знает, что сдавать. Он пишет на всю страницу огромное «больно» и обводит много раз. Он думает, может ли это послужить уважительной причиной того, что он так неуважительно кладет на предмет хуй. Ему почти все равно. Преподаватель отпускает их за десять минут до конца пары, Чонгук выходит из аудитории, по привычке вставляя в уши наушники и включая песни, исполняемые каким-то саксофонистом. Он не понимает, как это работает, но саксофонные мелодии не разбивают его сильнее, а залечивают трещины на его сердце. Музыка всегда остается рядом с ним, в отличие от людей. Он спускается на первый этаж, покупает себе бутылку воды и шоколадку в автомате, но так и не съедает ее, сидя на подоконнике возле нужной аудитории. Ему хочется спать. Хочется вернуться домой. Мир двигается дальше, забыв о Чонгуке. Начинается следующая пара, и Чонгук заставляет себя внимательно слушать — это его любимый преподаватель, и Чонгук действительно ценит то, что он им дает. Но вместо привычного начала лекции мужчина хлопает в ладоши, привлекая внимание всей группы. — Сегодня я хочу познакомить вас с одним выдающимся человеком, — торжественно произносит он, и Чонгук замечает, как горят его глаза. Такое бывает нечасто. Такое Чонгук видел, только когда он смотрел на него, — гордость вперемешку с восхищением, удовлетворением от проделанной работы. — Он был моим студентом, между прочим, несколько лет назад, когда я работал в другом университете. Сегодня он один из самых известных молодых музыкантов в мире. Саксофонист, чье имя уже стало легендой, несмотря на юный возраст. Студенты восторженно выдыхают, с любопытством вытягивая шеи, словно пытаясь разглядеть стоящего за дверями парня. Чонгуку было бы не особо интересно, если бы незнакомец играл на другом инструменте. С недавнего времени Чонгук очень увлечен саксофонистами. — К тому же, — мужчина усмехается привычно весело, — он чертовски богат. Только вернулся из своего тура по Европе. Кто-то смеется, атмосфера становится менее напряженной. — Вы наверняка знаете его как Ви, но сегодня он разрешил мне представить себя своим настоящим именем, — заявляет преподаватель. — Знакомьтесь, Ким Тэхен. Чонгук давится воздухом, но в поднявшейся суете этого не слышно. Покрасневшими от слез глазами он смотрит на то, как Ким Тэхен — гребаный-уличный-нищий-музыкант — заходит в аудиторию в костюме, который даже на вид дороже всех хоттоков, которые Чонгук ему когда-то покупал. Чонгук усмехается, когда видит марку. Пиджак от Гуччи. Он чувствует себя абсолютно преданным.***
Когда Тэхен заканчивает свой мини мастер-класс, вокруг него собираются студенты — кто-то просит фото, кто-то автограф, кто-то просто хочет посмотреть на легенду вблизи. Тэхен широко улыбается, но улыбка не такая, какую он дарил Чонгуку, — более вежливая, менее эмоциональная. Чонгук неловко переминается с ноги на ногу у своего стола, и в нем облегчение мешается с обидой, радость мешается с раздражением, но самое сильное, что накрывает его с головой, — это любовь. Ему хочется смеяться и плакать. Все расходятся спустя целую вечность, и они остаются в помещении одни, их разделяют несколько парт, непозволительно большое расстояние, но Чонгук не решается его сократить. — А тебе автограф или фотографию? — смеется Тэхен, отталкиваясь от преподавательского стола и направляясь к Чонгуку. Его сердце сладко замирает, когда Тэхен останавливается от него в двух шагах — все равно слишком далеко, но уже гораздо ближе. — Да ну тебя, придурок Ким Тэхен, — дуется Чонгук, закидывая рюкзак на плечо и делая вид, что чертовски обижен. Он не уверен, что ему удается, судя по самодовольной улыбке, расцветающей на губах Тэхена. — Заставлял меня кормить тебя хоттоками, когда сам мог скупить целый ларек. — Эй! — возмущается Тэхен, делая еще один маленький шаг вперед, и теперь Чонгук может почувствовать приятный аромат дорогого парфюма, исходящий от него. — Я тебя не заставлял! Ты сам решил, что я нищий музыкант. — Но ты знал, что я нищий студент! — охает Чонгук. — И позволял мне тратить на тебя последние деньги! Тэхен смотрит в его глаза, и Чонгук чувствует, как начинает предательски краснеть. — Это было так мило, — уже тише говорит Тэхен, и его взгляд теплеет, улыбка становится мягче, а в голосе появляется нежность, от которой Чонгука пробирает дрожь. — Ты так самоотверженно делился со мной едой. Чувствовал себя таким мужественным. Мой маленький герой. Чонгук дует губы, отворачивая лицо и изо всех сил стараясь не показывать, как сладко скрутилось все внутри от его слов. Он замечает, что Тэхен сделал еще один шаг вперед, только тогда, когда чувствует его горячее дыхание на своей щеке. Тэхен мягко касается пальцами его подбородка, заставляя повернуть голову, и сердце Чонгука сбивается на мгновение с ритма, потому что в глазах у Тэхена — растопленное золото и целый океан нерастраченной ласки. — Я очень по тебе скучал, — едва слышно шепчет он в его губы. — Так жалел о том, что не поцеловал тебя раньше. Сходил с ума каждый чертов день. Ты свел меня с ума, Чон Чонгук. Ты и твои хоттоки. Чонгук открывает рот, чтобы возмутиться, и в этот момент Тэхен целует его, и все желание возмущаться резко пропадает. Вместо этого он решает использовать свой рот для более приятных дел. И прижимается к Тэхену ближе.***
— Так почему ты играл на улице, если ты гребаный миллионер? — интересуется Чонгук, когда они сидят на той же скамейке в парке. На коленях Чонгука лежит поднос с двадцатью хоттоками, которые он заставил Тэхена купить ему. Он даже не уверен, что съест их, но при этом не дает Тэхену взять ни одного. — У меня не было вдохновения, — Тэхен держит его ладонь, перебирая пальцы и то и дело поднося их к губам, чтобы мягко поцеловать. В животе Чонгука что-то сжимается каждый раз, когда он так делает. — Друг посоветовал попробовать что-то необычное, и я решил начать играть в парке. — И как, помогло? — Чонгук подается вперед, с любопытством заглядывая в его лицо. Тэхен нежно улыбается. — Я написал концерт за месяц после того, как познакомился с тобой, — признается он, и Чонгук чувствует, как рдеют щеки, отводит взгляд. — Я тебя сразу заметил. У тебя такие огромные черные глаза, что у меня возникло это дурацкое чувство… как будто я тону. Чонгук старается игнорировать неровное биение своего сердца. — Так что, Чонгукки, как бы банально это ни звучало, но ты стал моим вдохновением, — подводит итог Тэхен, а потом лукаво улыбается. — И причиной того, что я заработал кучу денег с концертов. Чонгук по привычке дует губы, и Тэхен смеется, оставляя на них быстрый поцелуй. — Это ты должен был стать моим сахарным папочкой, а не я твоим, — бурчит он себе под нос. — Сахарным папочкой? — непонимающе переспрашивает Тэхен, и Чонгук густо краснеет, когда осознает, что сморозил. Он почти не надеется, что Тэхен не станет заострять на этом внимание, потому что знает его достаточно хорошо. — Серьезно, Чонгук? Ты покупал мне хоттоки и считал себя моим сахарным папочкой? Он смеется так громко, что Чонгуку становится неудобно. — Я не с ним, — говорит он проходящей мимо паре с ребенком. — Понятия не имею, почему он сидит рядом. — Боже мой, Чонгук, — стирая слезы от смеха, выдавливает из себя Тэхен, обхватывая лицо пытающегося отстраниться Чонгука и покрывая его быстрыми горячими поцелуями. — Боже. Я так сильно тебя люблю. Чонгук каменеет в его объятиях, и сам Тэхен замирает тоже, почти испуганно глядя в его глаза. — Значит, — немного неразборчиво из-за стиснутых в ладонях Тэхена щек произносит Чонгук, — ты готов стать моим сахарным папочкой? — Я готов стать для тебя кем угодно, — совершенно серьезно произносит Тэхен, прежде чем мягко его поцеловать. Они целуются долго, нежно, делят горячий воздух на двоих, и Чонгук просто не может быть счастливее. Тэхен отстраняется первым и, пока Чонгук все еще пребывает в мире грез, хватает несколько хоттоков с подноса младшего и срывается с места, радостно размахивая ими в воздухе. Чонгуку требуется несколько секунд, чтобы побежать вслед за ним. Хоть на край света.