Я слушал дождь. Я думал о тебе. А по стеклу текли, как слезы, струи.
… Он помнил каждую букву отчёта о смерти Падме, тот ужас и разочарование собой, постигшие в ту минуту, когда он осознал — любимой больше нет. И он причина этому. А ещё в памяти до сих пор слышится звук дождя Корусанта, запланированной на это время грозы: «Почему я уверен, что Учитель неспроста подобрал такое время, когда льющиеся струи воды с небес напомнили о её слезах, когда она умоляла меня остаться в Свете. Когда всполохи молнии, как последние попытки Света побороть Тьму, вызывают горечь от звучащих слов Оби-Вана: «Ты был мне, как брат. Я любил тебя! Ты должен был бороться со злом, а не примкнуть к нему!..»Я вспоминал минувшую весну. Твои глаза, слова и поцелуи.
…Теперь Набу была для него под запретом, который он нарушил один раз, посетив семейный склеп в Тида. И маленькое ожерелье, подаренное им, в руках любимой больно резануло сердце, усиливая кровоточащую рану на нём. Он слишком любил её, слишком…Ты говорила, что любовь пройдет. Пройдет как жизнь: с улыбкой грусти мимо. Но, помню я счастливое лицо. Твой тихий смех и ласковое имя.
…Падме! Пять букв. Но почему произнося их тихо вслух, он в мыслях тонет в её каштановых кудрях, вспоминая такой родной, до боли знакомый запах нежного тела и чувствует забытый вкус её поцелуев, приносящих забвение и сладкую негу…Я слушал дождь. Я думал о тебе. По- прежнему ты мной, Ты мной одна любима. Но нет тебя. И мир пустыней стал.
…И каждый раз с болью в душе отпуская образ любимой от себя, исторгая ненависть к себе, Мустафару, где он потерял всё, и этим глупцам джедаем, живших по догматам, он снова и снова ощущает тоску и пустоту, в том месте сердца, где кровоточат эти не забываемые пять букв — Падме…И в сердце так темно и нелюдимо. В моей душе, закрытой для других, Остался нежный свет очарованья.
Почему-то воину вновь вспомнились их дни на Набу — её родной планете. Тогда позабыв про всё, они как маленькие дурачились, а он почему-то старался напугать её, чтобы потом Падме смеялась над его показной неуклюжестью. И те поцелуи, наполненные жаром и страстью, под гостеприимным солнцем, щедро согревающим этот мир и дающим ему своё тепло и жизнь. Жизнь… «А ведь она была беременна. Почему я никогда не интересовался, что стало с детьми?» — Вопрос возник и повис в воздухе, не давая ответа. Но Вейдеру не дали до конца насладиться анестезирующей бактой и пусть приносящими боль, но дорогими для него, воспоминаниями…И чтобы нас никто не разлучил, Я превратил тебя в воспоминания.
Бакта покидала ванну, уступая место боли, победно берущей власть над измученным телом, а в мыслях потихоньку мерк чистый, светлый образ любимой. Его ждал Скариф и кучка повстанцев, дерзнувших напасть на Архив имперских разработок…Я слушал дождь. Я думал о тебе. И память в вальсе осени кружилась. Я вспоминал минувшую весну. И сердце о тебе в слезах молилось. И сердце о тебе в слезах молилось.
«Прости меня, Падме!»