Марианна и козлики

Утро. Камеристка хлопочет над завивкой, льстиво бормоча под нос, что хозяйка и без кудряшек диво как хороша. Не поспоришь. Марианна поднимает взгляд и легкая самодовольная улыбка расцветает на губах — из убранного свежими розами зеркала на нее взирает молодая богиня. Из одежды на её розовато-белом теле нет ничего, кроме рассвета, но тряпкам тут и не место — богиням не положено, как утверждает её муж. Вполне достаточно, что покатые плечи и полные груди укрыты, как покрывалом, прекрасными распущенными волосами, которые после щипцов и смазывания маслом кончиков станут еще божественнее. Но коль скоро богиня готовится принять графа, кое-чего ей всё же не хватает. Марианна Капуль-Гризайль велит Жозине подождать, со вздохом покидает теплый мягкий пуф и, прошлепав босыми ногами по морискийскому ковру, самолично отпирает шкафчик-хранилище. Пусть в нем всего лишь безделушки и гоганские подделки, служанкам она не доверяет даже притрагиваться к нему, ведь это всё, что у неё есть. А истинно драгоценные трофеи и подарки полагается сдавать муженьку. Увы, как правило — безвозвратно. Одно наказание с этим мерином, прости Создатель... — сварливо думает куртизанка-баронесса, присаживаясь на пуф самым краешком роскошного тыла. Шелк успел немного остыть, а Марианна, как истинная кошка, ненавидит холод вообще и холодные гнездышки в частности. Ну вот, пожалуйста, теперь из зеркала на нее хмурится маленькая обиженная девочка, которой не позволили взять лишнюю конфетку из хрустальной вазы. — Как славно, что прелести у «девочки» — каждая размером с голову младенца, — Марианна стискивает груди, приподнимая их, и смешно хмурится. Жозина смеется, а её хозяйка начинает хохотать в голос, задорно щуря карие глаза. Умеет Савиньяк отвесить комплимент! Не в бровь, а в зад. Эмиль, Эмиль... Камеристка, накалив щипцы, возвращается к завивке, а Маринна, налюбовавшись своей жемчужной улыбкой, начинает потихоньку подбирать украшение. Под подушечками ловких пальцев со стуком перекатываются кулоны и подвески, шипят цепочки-змейки, звякают замочками броши. Их много, но все не то, не то... Баронесса Капуль-Гризайль не может похвастаться столь тонким и извращенным вкусом, как у её муженька. Во всяких древних гадостях, закопанных в землю идиотами-гальтарцами, она не смыслит ровным счетом ничего. Зато умеет угадать, какому кавалеру придется по вкусу янтарь, а какому — жемчуга, какому — тончайший нухэтский висон, а какому — грубое рубище. И конечно же, она знает толк в серьгах. Остановив свой выбор на трех парах, Марианна приступает к примерке и напевает при этом модную песенку («вульгарщина» - припечатал бы Коко). Барон Жермон поехал на войну, Барон Жермон поехал на войну, Его красавица жена Осталась ждать, едва жива От грусти и печали. Одна во цвете юных лет, Одна с утра, одна в обед. Она могла бы подурнеть И постареть, и помереть, Но ей не дали... Комнатная любимица Эвро довольно поводит ушками и начинает «подпевать» похождениям неверной женушки барона Жермона, высунув носик из своей корзины. У её хозяйки приятное, не слишком сильное сопрано — так говорит Коко. И пусть Марианне не дано понять, чем сильное сопрано отличается от несильного — ей нравится намурлыкивать песенки под нос, когда хорошее настроение, а сейчас оно очень хорошее, потому что младший старший Савиньяк прискачет на своем резвом жеребце очень скоро и потребует взбодрить его перед военным смотром или какими-нибудь очередными учениями. По мнению Марианны, граф Лакдеми самый великолепный из её любовников. Будь её воля, она бы вышла замуж за такого человека — веселого, ебливого и знатного. Хорошо, конечно, когда мужчина в постели огонь, но если, натрахавшись, заботится о том, чтобы посмешить свою «резвушку» — это идеальный мужчина. Старший братец Савиньяк и близко не таков. — Вот ведь странно, — говорит баронесса сонной Эвро, — похожи лицом, как две капли, а хером каждый по своему пользуется. Не любишь этого болвана-Лионеля, милочка? Конечно, не любишь, он тебя не приветил, прозвал дрожащей крысой... Правда, и ты его не приветила — укусила за сапог... Марианна насмешливо фыркает, Жозина осуждающе качает головой, а Эвро равнодушно зевает, вывалив розовый язык на расшитую шелком подушку, и сворачивается уютным клубком. Марианна умиленно вздыхает. Её единственный доношенный ребеночек умер от удушья на третий день жизни, и с тех пор весь нежный пыл, которого в молодой женщине более чем достаточно, перепадает её дрожащей собачонке.Почему бы и нет? Она же такая милая! Деточка ее, куколка, маленькая, беззаботная, невинная: поспать бы ей, да поесть, да поиграть — вот и все заботы. Ну разве не счастливая у неё жизнь? Марианна и сама бы не отказалась вести такую жизнь, да только чтобы так жить, надобно им с Эвро того... кобеля хорошего найти. Чтобы содержал достойно и прошлым не попрекал, и приласкать умел. — И хорошо бы тот кавалер не из грязи вылез, а благородных кровей был, да, милочка? — опытная женщина не черства душой, как другие девушки ее ремесла, и любит помечтать о лучшей доле. Знают об этом не многие — зеркало, да Жозина с Эвро. В дверь торопливо стучит служанка. — Я готова, — нараспев отвечает ей Марианна. — Проси. Откинув за плечи завитые волосы, она поднимается с пуфа и, как есть, нагая, позвякивая коралловыми серьгами, переходит в соседнюю комнату, где уже ждет красиво застеленная постель. Через пару мгновений туда вваливается Эмиль — румяные щеки, блестящие глаза, улыбка, как солнце. Эмиль кавалерист — стиснув куртизанку в объятиях, сходу начинает покрывать поцелуями её грудь, валит на постель, а она смеется, что ей холодно от его рук. — А так холодно? — спрашивает он, втискивая пальцы внутрь. — А так, тоже холодно? — торопливо целуя и пощипывая вокруг пальцев. — Так — не-е-ет! — стонет Марианна. Искренне стонет и раздвигает ноги широко-широко, так, чтобы напоминать курочку на вертеле. Таким мужчинам, как Эмиль, двух намеков не нужно, а уж какой сильный — любо дорого! Перекувыркнув любовницу на живот, втыкает в неё свой клинок по самые яйца, и куда надо, а не туда, куда его противный братец любит. Марианна благодарно прогибает спинку, стонет и в знак особенной приязни сжимает пизду. Граф Эмиль в восторге — как бешеный начинает таранить её, рыча от удовольствия. Марианна охотно «подпевает» своим слабым сопрано, а потом ловит руку Эмиля в свою и, поднеся ко рту, сосет кончики пальцев. Давно замечено, что после таких трюков Эмиль платит щедрее, но о деньгах она подумает потом, о-о-о, пото-о-ом! О-о-о, как же она обожает этих военных, с их сильными руками и резвыми хуями, о, да!!! Граф торопится на сборы и, слив семя, не задерживается ни на мгновение. Натягивая штаны, клятвенно обещает не забывать и приходить чаще, но по лицу видно, что просто болтает. Марианне немного жаль. Валяясь на разворошенных простынях, она смотрит в окно, за которым занимается зимний день, и почему-то не может не думать о том, что Коко сейчас только-только вылез из постели и, сонно моргая, запахивает халат вокруг жирного живота. Фу. День. Барон Жермон поехал на войну, Барон Жермон поехал на войну, И каждый день он воевал, И даже на ночь надевал Доспехи боевые. Зато жена его, как раз, Вела бои в полночный час, И так был страшен каждый бой, Что на рассвете шли домой Едва живые... Перечисляя всех любовников жены Жермона, Марианна накидывает на плечи дымчато-розовую шаль, щедро расшитую золотыми соцветиями и встает во весь рост, позвякивая алмазными сережками и браслетами кэналлийской работы. Из зеркала на нее смотрит Звезда Олларии, некоронованная королева. Эта маска для тех, кто еще не отведал её любви, приманка для широкого круга столичных жеребцов, кобелей и прочих козликов. В ушах покачиваются настоящие алмазы, но браслеты — ненастоящие, заказаны мужем у одного из дружков-фальшивомонетчиков из дешевенького золота. Хитрый ход — женщина, которая носит дешевое золото, выглядит более доступной, в её положении есть что-то немножко печальное, о ней хочется позаботиться. А чтобы довести образ до совершенства, нужно взять немного коралловой краски, коснуться кисточкой губ и ею же пройтись по соскам, которые нет-нет, да и выглянут из глубокого выреза. — Хороша. Марианна благосклонно кивает отражению и нарочито томным движением откидывает с плеч холеную смоляную гриву. Надо позвать Жозину, пусть уложит волосы в прическу — не сложную, но с живыми цветами. Королевы, даже самые развратные, не ходят распустёхами. Баронесса дергает шнур, вызывая свою горничную, кауфершу и конфидентку в одном лице. Каждый солдат мечтает ебать королеву, значит, будет им королева, сейчас Жозина расстарается. А пока она не пришла, можно еще немного подурачиться. Отчего нет? Утром Марианну славно отлюбил её любимый граф, а муженек так и не выполз к завтраку, сычом сидит в кабинете, и от всего этого ей весело. — Гаф! — чуя настроение хозяйки, левретка прыгает у её ног, виляя тоненьким хвостиком. Развеселившись пуще прежнего, Марианна подхватывает любимицу на руки, кружится с ней по будуару и, проплывая мимо зеркала, показывает отражению язык. Свой ловкий язычок Марианна по праву считает золотым. Он принес в дом едва ли не больше пользы, чем её очевидные красоты и завлекательные маневры Коко. К примеру, внутреннюю отделку особняка и пустячки, вроде золоченных ошейничков и попонок Эвро, оплатил в свое время виконт Валме. Тот еще был бакранский козлик, но щедрость южанина, равно как и его благодарность за некоторые пикантные удовольствия, поистине не знала границ... Под привычные хлопоты Жозины, Марианна ненароком соскальзывает в воспоминания. Марсель Валме появился на ее пороге нежданным, но дорогим гостем — кто же не мечтает принимать у себя молодого красавчика-богатея? Держался он уверенно, даже нагловато, и баронесса почти обманулась. В их первую ночь она ждала чего-то неприятного и трудного, но виконт оказался не самым опытным любовником и оттого не слишком требовательным. Несколько недель графский сын наслаждался, как сказал Коко, «примитивным фактом обладания», и Марианна вторично обманулась, полагая, что так оно и пойдет. Плохо же она в ту пору знала Марселя! Виконт быстро вошел во вкус. Сперва ему понравилось совать член в не созданные для того дыры — этим, к слову, грешили почти все «дорогие гости» Марианны. Но вскоре Марселю стало привычным драть ее в рот и в попку, и пыл начал сходить на нет. Тогда Марианна подсунула ему идею игр с кнутом — еще один месяц порочного веселья, но потом Валме снова начал скучать пуще прежнего и в редкие визиты больше наблюдал за карточной игрой, чем за любовницей. Тогда Коко и заметил женушке в довольно грубых выражениях, что пора зацепить «дорогого друга» поосновательнее. И рассказал Марианне, как поступают в таких случаях его собственные любовники, которых, впрочем, он все равно выгоняет без долгих разговоров. Способ был не самый приятный, но простой, и Марианна решила попробовать. Самым сложным было дождаться, когда виконт, милый и вежливый, но без огонька в глазах, явится в их дом. Марианна едва уломала ускользающего покровителя лечь в постель, но зато дальше пошло легче — Марсель лениво отъебал её и откинулся на подушки, милостиво позволив любовнице водить кончиком языка по его животу, собирая остатки семени. Он всегда любил поболтать, и Марианна ни капли не удивилась, когда на неё полилась очередная порция рассуждений. Но тема была выбрана скользкая. Начал то виконт за здравие, мол, Эвро на удивление милая собачка, и когда он увидел впервые эту тварюшку, она остервенело выгрызала блох из светло-палевой шкуры и этакой чистоплотностью сразу растопила сердце виконта. Но, — со вздохом заметил Марсель, — на прокорм и наряды этого дивного создания уходит столько средств, что в Валмоне на подобные деньги можно содержать псарню. Или бастарда. Или морисского чистокровного жеребчика. Разговор начинал принимать опасный оборот, и Марианну это подстегнуло — по примеру юных любовничков Коко она скользнула ниже и, мягко надавив на бедра Вальме, развела их в стороны. Тот без особого восторга поинтересовался, что она задумала. Марианна вместо ответа лизнула его задницу — влажно, нежно и широко. Виконт удивленно примолк, а стоило ей просунуть язык внутрь, как он проглотил свой окончательно. Лаская тугие складочки виконтовой дырки, Марианна не забывала наглаживать его член, и тот отвердел в мгновение ока. И вот тогда-то, сжав его у основания, чтобы ненароком не опал, Марианна осторожно ввела смазанный маслом пальчик в разласканный зад. Коко оказался прав: встало у виконта, так уж встало — до самого последнего момента, когда, как дурак, проигрался Килеану, Марсель требовал от неё пикантной ласки и в благодарность осыпал всё их семейство милостями. И ни разу не завел больше речи о том, что Эвро жрет слишком много и одевается слишком роскошно. Марианне было жаль, что Валме оказался неудачливым игроком. Как любовник он ей не запомнился — ещё Коко острым глазом приметил, что виконт нет-нет, да и засматривается на мужчин. Марианна и сама считала, что не просто так он купился на гайифские глупости. Но зато с Марселем было весело, как с младшим братиком или смышленой камеристкой — можно было поболтать, посмеяться. Марианна с удовольствием вспоминала те времена, когда виконт оставался на ночь и, положив русую голову ей на живот, рассказывал про свое южное графство или про книги, которые прочел. Болтливый-болтливый мальчишка, хоть годков как самой Марианнне. Мальчишки и те, кто на них похож, её никогда не интересовали. Марианна млела от мужчин, что с самых пеленок — мужчины, вот только лезть к ней в объятия они не спешили. Особенно обидно было, когда ускользнул Первый маршал Талига, хотя видит Создатель, Марианна дала бы ему не за деньги, а за интерес. Увы, таких, как герцог Рокэ, не прельщают прожаренные курочки, подавай их светлостям охоту и дичь, добытую собственными руками, а еще лучше — украденную из-под носа другого охотника. Впрочем, синеглазый герцог куртизанку не обидел, она не дулась на него из-за отказа. Покидая особняк и видя, что хозяйке жаль расставаться так скоро, Алва вежливо поинтересовался, чем может развеселить её. А Марианна пребывала в преотвратном настроении из-за всей этой карточной чехарды и прямо ответила, что не узнав лучший клинок Кэналлоа, всегда будет немного грустной. — Я, право, теперь в опасности, — заявил на это Алва стрельнув из-под шляпы своими дивно-хитрыми очами. — Что вы имеете в виду, маршал? — Если станет известно, кто виноват в потускнении звезды Олларии, — доверительным тоном сообщил Алва, — поверьте, сударыня, мне не жить. Среди ваших друзей слишком много моих друзей. — На секунду замолчал и весело добавил: — А врагов, может быть, еще больше. — Вы говорите ужасные вещи! — всплеснула руками Марианна. — Вы о том, что нескромно записал себя в лучшие клинки Кэналлоа? — улыбнулся маршал. — Увы, увы, на деле — всего лишь один из многих. Скоро убедитесь, сударыня, и грусти ваши как рукой снимет. Бьенас ночес, Марианна. Через два дня прибыло обещанное утешение. Коко подавился шадди, узнав, что к обеду пожаловала дюжина кэналлийских гвардейцев. Марианна рассмеялась и, разве что ни хлопая в ладоши, сообщила мужу, что берет визитеров на себя. В гостиной было тесно. Южане церемонно поклонились хозяйке дома. Все за исключением одного были при шпагах и белоснежных улыбках, и тем не менее, по выражению лиц не представлялось возможным определить, понимают ли они зачем явились. Бегло осмотрев гостей ниже пояса, Марианна поняла лишь одно: тот, кто отбирал этих видных молодцов, неплохо знает её вкусы. Первым с ней заговорил мрачный кэналлиец, одетый, как горожанин. Шпаги при себе он не имел, но было другое оружие — голос. «Низкий завораживающий баритон», — сказал бы о таком Коко. Грубовато поклонившись, он отдал ей записку с печатью Ворона и на словах засвидетельствовал глубокую симпатию оного к госпоже Капуль-Гризайль. Насчет Коко не было сказано ни слова. Марианна велела передать герцогу, что чувства его взаимны, а остальное обещала написать после. Слуга Алвы кивнул и попросил разрешения удалиться. — Тебе не хочется остаться? — спросила Марианна, обмахиваясь запиской герцога, как веером. И услышала несколько тихих смешков за спиной. Слуга тоже почему-то усмехнулся, будто она сказала какую-то глупость. — Мои хотения не имеют значения, сударыня, — заявил он. — Но если таково ваше желание, я, конечно, останусь. — Подожди внизу, — высокомерно улыбнулась Марианна. — Передашь позже герцогу мой ответ. И, сделав знак пяти самым видным офицерам следовать за ней, направилась в спальню. Накувыркавшись с ними вволю, написала потом маршалу, что его подарок пришелся ко двору, но, увы, лучшего клинка Кэналлоа она так и не увидела. И это было правдой. Но не всей... В дверь стучит служанка. — Гости, мадам! — Леворукий их подери, — бормочет под нос Марианна и, глотнув немного бодрящей настойки из хрустального бокала, идет приветствовать «дорогих гостей». Вечер. Барон Жермон поехал на войну, Барон Жермон поехал на войну, И вот вернулся старина, И перед ним его жена Распахивает двери. А рядом с ней, едва дыша, Стоят четыре малыша, Барон подумал и сказал, И он сказал: «Привет, друзья. Ну как же вы тут без меня Помолодели...» Над старомодной прической из кос Жозина трудится очень долго. Марианна уже три раза спела песенку про барона Жеромона и отчаянно скучает, а служанка всё пыхтит и возится со шпильками. За окном пожар — день неумолимо клонится к закату. Марианна не любит ни пожары, ни закаты. Переход от столь любимого ею света к нелюбимой тьме отзывается в женском сердце тревогой. Ночь каждый раз застает её врасплох, подступает, как разбойник с ножом к горлу, и нужно отвлечься от грустных мыслей, иначе... Иначе случится что-то страшное. Если в доме гости, она пьет вино, если гостей нет — тоже пьет вино, но не в гостиной, а в будуаре. Сейчас гостей нет, но и пить некогда — надо готовиться к визиту самого «дорогого» гостя и готовиться тщательно, ох как тщательно. — Готово, мадам. Можно идти? — Иди. Жозина, махнув юбками, убегает, а у Марианны еще много дел. Чтобы угодить новому покровителю, надо выглядеть старше своих лет, но всё равно красавицей — значит, будем рисовать недостающий возраст белилами и морисским орехом, растворенным в розовом масле. Неслышно ступая матерчатыми туфельками, приходит ночная камеристка и помогает госпоже облачиться в скромный кружевной пеньюар, а сверху на него в четыре руки насаживается строгое почти траурное платье черного бархата. Тяжелое и жесткое, как деревянный гроб, но Марианне оно очень нравится — один лиф стоит, как карета! Весь в золотой вышивке, жемчугах и с крохотными ройями между тканевых складочек — красота невероятная, достойная не графини даже, королевы. Куртизанке, конечно же, мечтается, как при расставании любовник подарит ей это платье. Может быть, так и будет. Но может и не подарить, он у неё такой... Строгий мальчик. Не балует мамочку. Но всё может статься... Закончив с туалетом и отослав камеристку, Марианна спрашивает у Эвро: — Тебе не надоело хныкать, маленькая зараза? Собачка смотрит на нее своими умными глазками и продолжает тихонько скулить. Уже второй час жалуется, плакса. — Ну не скули, не скули, — строго говорит Марианна. Губы сами собою растягиваются в озорной усмешке. — Такой уж у нас с тобой хлеб — слушаться всяких... рогатых. Зато как хорошо мы живем на их золото. Хорошо живем? Хорошо, моя милая, очень хорошо. Эвро встает на задние лапки и прыгает, пытаясь укусить бантик, которым дразнит её хозяйка. Марианна смеется — громко, заливисто, как девчонка. Лучше отсмеяться всласть сейчас — потом будет нельзя. Кстати, Коко глупость не присоветует — надо бы порепетировать перед зеркалом строгий холодный взгляд, которым она встретит Лионеля Савиньяка. Еще один ебливый козлик, которого ей из ночи в ночь водить по холмам похоти и долинам страсти, строя из себя милую потаскушку. Ой, то есть пастушку. — И не беда, что олень — козел, мы и с козлов умеем молоко цедить, да, милочка? Эвро заливисто лает и рычит. Злится, когда её выгоняют из спальни, гордячка. А Марианне снова смешно — ишь, какие мы возвышенные собаки. Отчего она сама не ведает ни отвращения, ни смущения перед своим ремеслом — никому неведомо, даже ей самой. Создатель щедро одарил её красотой, так зачем жаловаться, что не отсыпал гордости и стыда? Не до гордости, если ты дочь птичницы, а жить хочешь, как баронесса. Да и мужчин любить сподручнее, когда стыда нет... Даже маленькой девочкой Марианна не тянулась к женщинам, предпочитая играть со сводными братьями в их мальчишечьи игры. А еще под самыми разными предлогами крутилась возле нестарого отчима, заезжих теньентов и перекупщиков, приходивших к матушке за свежими яйцами. К великому матушкиному неудовольствию. И вот прошли годы, девочка подросла, но по-прежнему любит играть с мальчишками в их глупые игры. Матушка больше не сердится — понравилось получать из рук курьера тугие кошельки ... — Господин граф приехали, ох, что ж так рано?! — камеристка бегает по комнате, как перепуганный цыпленок. — Где собачка, мадам? — Под креслом спряталась. Поживее забирай, да запри хорошенько, если удерет — своими руками тебя излуплю, слышишь? — Да, мадам. Камеристка убегает, прижимая к груди недовольную Эвро. А во дворе уже звенит подковами конь капитана королевской стражи. Скоро послышатся его шаги — медленная, робкая поступь провинившегося мальчишки. Но это всё игра, конечно, а на самом деле... «Если кто-нибудь узнает, — сказал он ей в самом начале, — вы очень пожалеете, мадам». И посмотрел так, что у неробкой Марианны кровь застыла в жилах. — Она могла бы подурнеть и постареть, и помереть, но ей не дали... — куртизанка подходит к зеркалу и спешно убирает из глаз бесстыжий блеск. Вот теперь она готова. Графиня. Она графиня, вдова графа, мать графьев. То есть, графов. Тьфу, запутаться недолго! Короче, высокомерная холодная коза. А вот и козлик пожаловал... В дверь стучат. Марианна не спеша опускается в кресло и, приняв величественную позу, ждет. Снова стук, снова она не отвечает. Тогда дверь тихонько приоткрывается и Лионель, вернее, Нель, входит в комнату. Взгляд опущен, кисти рук напряженно мнут полы камзола. Избегая смотреть на Марианну, вернее, на графиню-мать, виноватый мальчик Нель подходит к креслу. — Добрый вечер, матушка. Спасибо, что не отказались принять. Меня. — Вы здесь наперекор моей воле и прекрасно о том осведомлены. Уходите. Роль Марианны немногословна, и ей это на руку, потому что изображать ледяную статую скучно и непонятно. Будь у нее сынок, да еще такой красавчик, как граф Лионель, она бы по-матерински ласкала и голубила его. Ну или пустила бы себе под юбку, если б он так уж этого хотел. Однако, ничего не поделаешь, их светлость имеет возбуждение от старых ледяных баб — будем играть в старую ледяную бабу. Леворукий графу судья, главное, что платит за эти игры щедро. — Не прогоняйте меня, выслушайте. — Нет. — Прошу... — Какое жалкое зрелище, — брезгливо морщится Марианна. — Пусть жалкое! — с жаром соглашается Лионель. — Пусть вам будет жаль меня хоть немного. Умоляю, будьте мягче со мной. Не может быть, что вы такая... — граф опускается на колени, завладевает рукой Марианны и начинает покрывать её поцелуями. — Не может быть, что вы такая каменная, просто не может... — шепчет он, исступленно целуя открытую ладонь и запястье. А потом нарочно ослабляет хватку. Все действия рассчитаны и всегда одинаковы, Создатель, какая скукота. Марианна отдергивает руку и отвешивает графу звонкую пощечину. Тот продолжает смиренно смотреть на неё, ну точно козлик на привязи. Марианна наотмашь бьет по другой щеке тыльной стороной ладони, кольцами — так больнее. — Я этого не заслужил, матушка, — опустив глазки в пол произносит граф. Светлые ресницы дрожат, щеки алеют румянцем. — И ваше жестокосердие мне отвратительно. А еще... лицемерие. — Какая дерзость! — изобразив холодное возмущение, Марианна встает. Платье торжественно шуршит и позвякивает при каждом движении. — Если вы не уйдете, уйду я. Граф вцепляется в её руку, снова прижимает к губам. Иногда Марианне чудится, что в глазах у него стоят слезы. — Вы не уйдете. — Приказываете мне? — Пока что нет, — торопливо шепчет Лионель, глядя снизу вверх чистыми наивно распахнутыми глазами. Похож на сумасшедшего. — Но если будете упорствовать, мне придется, я буду вынужден, вы меня знаете... И вы любите меня, чтобы ни говорили теперь... Это наша с вами правда, зачем же падать еще ниже, зачем пятнать притворством то, что любо нам обоим?.. Вот и наступил момент, когда Марианне позволено выбирать куда вести козлика. Можно выпороть. Можно разозлить. А можно и приласкать. Пожалуй, сегодня будет второе... Что-то не в настроении она пороть и ласкать, пусть граф сам поработает, а она раздвинет ноги, да покричит немного. — Помилуй Создатель эту заблудшую душу, — изрекает Марианна и, скорбно склонив головку, которая едва поворачивается из-за тяжелой прически, осеняет себя святым знаком. Её матушка любила так делать, когда видела что-то непристойное. — Я ухожу, граф. Граф медленно поднимается с колен, опираясь на её руку. В карих глазах — тьма. — Даже по имени не назовешь? Мама... — изящная ладонь нежно касается щеки. Марианна пытается отшатнуться от «сыночка», как от чумного, но он хватает её лицо и, грубо стиснув двумя пальцами, притягивает к себе. Еще немного надавит, и дыры в щеках будут, но Марианне не страшно, это же просто игра. Граф начинает целовать её — напористо, со злобой. Заломив руки за спину, другой рукой пытается растеребить корсет, но шнуровка затянута крепко, к груди так просто не подступишься. — Любишь строить из себя монашку? — Нель, нет! Остановись! — Время просьб прошло. Противный корсет совсем выводит их светлость из терпения — не обращая внимания на крики и мольбы Марианны, Лионель швыряет её на постель и, придавив талию, начинает задирать юбки. Она не дается, брыкается, поймав руку даже пытается немного укусить. Это тоже часть игры, конечно. — Я предупреждал! — шепчет разгоряченный граф и, смахнув выбившиеся из кос пряди, начинает бить по лицу. Ударяет много раз — не сильно, но больно, до слез. Плачет Марианна очень правдиво — побои ей не в радость. Зато как рад Лионель, любо-дорого. Все мужики одинаковые, что графья, что лавочники — сначала бьют, потом раскаиваются. — Прости, прости, мама! — горячее сбивающееся дыхание мешается с поцелуями, которыми Лионель покрывает ее лицо и грудь, снова возвращается к лицу, собирает губами слезы, приговаривая, как ему жаль и как стыдно. — Прости, что так желаю тебя. Но ты такая красивая, ты лучшая, ты единственная... — И ты мой единственный, — начинает подпевать Марианна, ласково поглаживая покровителя по золотым волосам. — Мой любимый, мой лучший, страстный мой мальчик... С этими словами она гостеприимно раздвигает бедра, позволяя Лионелю тереться окаменевшим членом о прикрытую сорочкой пизду. И чует этим самым местом, что до «взрослых» грехов сегодня не дойдет — усталым капитан к ней приехал, измотанным. Даже пощечин еле-еле надавал, без огонька. Видать, материнской ласки хочет. И спать. — Посмотри, что у меня есть для тебя... Руки её теперь свободны и Марианна оттягивает корсет насколько возможно — сдавленная снизу, грудь выглядывает из жесткой ткани наполовину, и соски торчат так соблазнительно, что любовник долго не может успокоиться, то сосет и ласкает их, то прихватывает зубами, и Марианне приходится мягко остановить его, чтобы угостить еще одним развлечением. Подталкивая Неля наверх, воркующим голосом обещает, что сейчас мама научит, как надо обращаться с женщиной и, освободив его горячее копье из штанов, начинает водить разбухшим наконечником по груди, поддразнивая его сосками. — О, да, о, да... У графа горят глаза, дыхание тяжко и прерывисто. Слов, кроме «о, да» он больше не помнит и то и дело облизывает раскрасневшиеся губы, тихо восхищенно постанывая. «Ох, козлик, — сочувственно думает Марианна. Откуда только такой вылез, неужели из утробы графини Савиньяк? Не верится... » В конце концов «сыночек» вспоминает, кто тут главный, отбирает у «мамочки» свой член, и помассировав щель о твердый сосок, начинает изливаться — орошает семенем и лицо, и грудь, и красивое платье. За последнее деяние Марианна с радостью бы выдрала графа розгами, но это развлечение для следующего визита. А сегодня покровитель настолько измотан, что изволит остаться на ночь. «Как некстати!» — хмурится про себя Марианна, но на лице нежнейшая из улыбок. Граф снизошел промять их убогие перины — наконец-то, какое счастье! Ночь. В отличие от большинства её мужчин, граф Лионель не склонен успокаиваться быстро. Изящная кисть покоится на её груди. Пальцы, унизанные красивыми перстнями, безотчетно кружат вокруг сосков, путаясь иногда в кружеве сорочки. Марианна терпеливо ждет, когда любовник провалится в сон, но этот миг всё не наступает и не наступает. Где-то в отдалении слышен исступленный скулеж Эвро, требующей свидания с хозяйкой. — А где крыса? — сонно интересуется Лионель, видимо, тоже расслышав эти жалкие звуки. — Прячется от вас, — с улыбкой отвечает Марианна. — Правильно делает, — граф тоже улыбается. — К слову о. Посмотри там... Где камзол... Марианна кошкой соскальзывает с постели, приседает на корточки возле кресла, занятого одеждой графа, и находит там бархатный кошелек. — А что внутри? Мешочек позвякивает над головой любовника. Граф уже почти спит, но Марианне интересно и она будит его поцелуем в мочку уха. — Открой. Отвернувшись на бок, Лионель засыпает, а Марианна вытряхивает на ладошку драгоценность и едва сдерживает восторженный писк — это браслет! Золотой, с алмазными подвесочками и крохотной фигуркой левретки в эмалевом медальоне. Ну что за прелесть этот Нель, когда захочет! Чмокнув любовника в плечо, Марианна неслышно покидает его и, отыскав туфли, спешит вниз — ужасно хочется примерить подарок перед зеркалом. А потом и на Эвро можно нацепить... Но полюбоваться всласть на обновку ей не суждено. От радости Марианна совсем забыла, что у неё еще одно свидание. Камеристка приносит Эвро и напоминает о том, что её битый час ожидают и вот-вот уедут. — Скажи, чтобы не уезжал, я скоро приду, — бросает Марианна через плечо и, покрутившись у зеркала еще немного, идет на кухню. — Какой ты нетерпеливый, у герцога своего научился? — бросает вместо приветствия Марианна, проходя в тесное помещение с низким потолком. Слуга Алвы даже ухом не ведет — занят поеданием супа. Вот доест, тогда, может, и скажет чего, но вряд ли. Он больше по деланию, чем по болтовне, и всё бы ничего — трепливых мужиков в жизни Марианны и так хватает. Но очень уж хорош голос у кэналлийца — что ни скажет, словно теплой рукой по душе погладит. Похлебка из баранины исчезает весьма быстро, и Жан, не медля, подвигает к себе тарелку с овощами. Марианна терпеливо ждет, скрестив руки на полной груди. В углу умиленно вздыхает помощница кухарки Лизетта — хоть кто-то в этом доме предпочитает устрицам и кальмарам её деревенскую стряпню. Зовут любителя супов Хуаном, но Марианна предпочитает «Жан» — так звали её отчима, которого этот кэналлийский хмырь ей напоминает. А может, и не его, а какого-то другого Жана. Она не особо вдумывается, просто увидела и чем-то зацепил. То ли мрачная равнодушная морда в душу запала, то ли сильные руки с причудливыми узорами понравились. Ну и клинок оказался что надо, получше чем у многих. А главное — никакой гордости, спеси и причуд. Марианна отдыхает с этим Жаном, как сладкоежки отдыхают после цукатов и пирожных, наедаясь до отвала кислыми яблоками и кашей с солью. Покончив с овощами, Жан без зазрения совести нацеливается на яблочный пирог, и терпению куртизанки приходит конец. — Нет, это уж слишком. Брысь отсюда! — шикает она на Лизетту. Та убегает, стуча башмаками на весь дом, вот ведь дура... — Да оставь ты эту жратву! — сварливо ворчит Марианна, отбирая у Жана тарелку и седлая его крепкие бедра. — Что не доешь, с собой забери... Обычно они делают это в её спальне, каждый пятый день, но в этот раз из-за капризов графа и прожорливости Жана будет по-другому. Она принимается гладить его по голове, шее и плечам, а он её по груди. В тусклом свете свечи улыбка кэналлийца кажется особенно опасной, а черные глаза — зловещими. Как всякая белокожая девчонка, в глубине души Марианна уверена, что темнокожие парни до добра не доведут. И это чувство — сидеть на коленях у парня, который не доведет до добра — ей очень нравится. В детстве матушка не позволяла, а теперь можно. — Тебя у Алвы не кормят? Ты же управляющий... — приговаривает она, постанывая, когда он жадно кусает её груди и мнет стальными пальцами её зад. — Такими, как ты, точно не кормят, — отвечает Жан, тяжело дыша. Пальцы вовсю снуют между её ног. Кэналлиец хоть и грубоват, но не бревно бревном — умеет дать женщине ласку. На стуле ему уже не сподручно, и Марианна чует, что скоро её будут нагибать над столом. Трахать женщину, положив её на стол — неприлично. На столе едят. А возить голой грудью по столу, вставляя сзади — это можно. Кэналлиец, одним словом. — Сиди уж, — шепчет она, соскальзывая на каменный пол. Крепкий смуглый хуй уже торчит из штанов, ожидая что с ним будет. Марианна обхватывает губами круглый наконечник и с наслаждением сосет его. — Тебя тоже, смотрю, не шибко кормят твои графы, — усмехается Жан. Получив кулачком по колену затыкается, пристраивает широкую ладонь на затылок Марианны и надавливает, когда хочет глубже. Кончает кэналлиец быстро и без затей, в собственный кулак, а передохнув немного, вставляет Марианне, все-таки нагнув её над столом. На том и прощаются. — Поговори немного, — просит Марианна, провожая его с черного хода. Жан, улыбаясь, наклоняется к её ушку, произносит что-то тихое на непонятном языке. И зовет на прощание Марией. Конец.