So sweet & so cold

2011 1. На свою «бомбу замедленно действия» я нарвалась не где-нибудь, а в Нью-Йорке. Спасибо, Господи, что не одиннадцатого сентября — это было бы уже совсем не смешно. В апреле или в начале мая, не помню точно, я прибыла в «Большое яблоко» ради двух прослушиваний и оставшееся от них время, естественно, хотела потратить с толком. Первым же делом было решено отправиться с подружкой в театр — посмотреть нашумевшее «Обыкновенное сердце». Весь спектакль Джули просидела, затаив дыхание. На какое-то время я даже заподозрила в ней поклонницу Лэрри Крамера. Но ничуть не бывало: стоило овациям утихнуть, как она схватила меня за руку и зашипела: — Как ты думаешь, они и вправду спят? Пожалуй, это красиво. Идиотизм и кокаиновая шизофрения — но красиво, черт подери! Я пожала плечами. Американки страшно эмоциональные особы, любят потрещать о всякой ерунде на повышенных тонах, но Джули — театральный критик (читай — знаток последних бродвейских сплетен) и хотя бы изъясняется понятным литературным языком. — Кто с кем спит? — Любопытства в моем голосе не прозвучало, но тут Джули, образно выражаясь, вытащила бомбу из декольте, и все вмиг изменилось. — Ричард с Брюсом Нилсом. Ну, то есть, с Ли. Оу... Так ты не в курсе? Энн, ты в порядке? Думаю, я была в порядке. Точно была. Просто не могла вымолвить в ответ ни слова — подумаешь, какая ерунда. Что-то подобное бывает, когда впервые попадаешь в 3D кино: легкая эмоциональная контузия. Сидишь в уютном кресле, обнявшись со стаканом ледяной колы, а на экране с оглушительным грохотом рушатся галактики и тонут миры. Внутренний ребенок отчаянно хочет верить, что все взаправду, что еще чуть-чуть — и пылающие части планет вырвутся из экрана и покатятся по залу, давя людей. Взрослый зануда понимает: все это очередная иллюзия, не более, и по лицу героя течет в лучшем случае клюквенный сок. По моему лицу ничего не текло, но в глубине души было чертовски больно, ведь я понимала — все это правда. Осколки моей бомбы были настолько настоящими, насколько это вообще возможно. И в то же время они существовали по ту сторону экрана, в мире, который не мог прорваться в мой зрительный зал... 2003 1. Два актера вместе — это в лучшем случае тупик, а бывает, что для «полного счастья» в тупике зарыта бомба замедленного действия. Актер в паре — сам по себе испытание для того, кто его любит, но если любящая сторона — тоже актер, то это почти клиника. Если у тебя все хорошо и у него все хорошо — все плохо между вами, потому что нет времени на отношения. Если у него все хорошо и карьера идет вверх, а ты сидишь без работы — ничуть не лучше. Если у тебя все хорошо, а его не снимают и не дают ролей в театре — это мучительно больно, потому что занавес начинает приоткрываться, обнажая самую суть натуры, и иллюзии рушатся в два раза быстрее, чем могли бы. А самое грустное, что ты все равно любишь его и не можешь спокойно смотреть, как твой твердый, надежный, лучший в мире мужчина превращается в тряпку... Наверное, лучше называть это «временными трудностями» и «проблемным периодом», но суть не меняется — тряпка, она тряпка и есть. О коллегах с ним больше не поговоришь, упоминания о работе нагоняют тоску, цитаты из книг провоцируют сухие слезы и невысказанные трагедии, и все в этом духе. Все, что касается вашего общего смысла жизни, — табу. А потом настает этот дивный момент, когда он звонит и заявляет: — Давай нажмем на паузу. Пауза. В сердце это слово отдается большим раскатистым «БУМ!». Так вот ты какая — бомба замедленного действия? — Почему? — Ты знаешь почему. Потому что я в тупике. Все настолько плохо, что я не могу заплатить за нас в ресторане. — Мне не нужны рестораны, мне нужен ты. — Нет, не нужен, ты просто пока не понимаешь. — Не понимаю что? — Что это тяжело — быть рядом с неудачником, что же еще? Все, не будем говорить об этом. — Все так плохо? — А когда у меня все было хорошо? Вопрос риторический. — Постой, а эти съемки в рекламе? Ты же уже прошел пробы. — Я вынужден был им отказать. — Почему? Речь шла о хороших деньгах. — Речь шла о таблетках для повышения «мужской силы». Я не знал, иначе не потратил бы лишний день на эти дурацкие пробы. — Хочешь сказать, тебе предложили снять штаны и продемонстрировать эффект на себе? — Нет, я должен был самодовольно улыбаться на камеру и «чувственно целовать» Кейт в висок. Кстати, ее утвердили. — А ты отказался. — Да, сегодня позвонил и отказался. Я был вынужден. Это покажут по национальному телевидению. — Ах да, тебе до сих пор не простили голую задницу в «Простынях». — Ты думаешь, это смешно? Меня пригласят на субботний обед, мама сядет на диван, будет долго перебирать мои детские рисунки, а в конце вечера как бы между прочим заметит: «Дорогой, помнишь, когда-то ты хотел стать архитектором?». И посмотрит с Упреком. Аннабель не сразу находит, что ответить. Она в очередной раз поражена тем, как Ричард талантлив во владении голосом. Даже учебник по математике он мог бы превратить в изысканную балладу о Ее Величестве Арифметике и ее подданных Числах. А выжать из своего умения что-то посущественнее пары фунтов не может. Почему? Ведь талантливый человек должен быть талантлив во многом. Почему актеров учат управлять голосом, телом, эмоциями, чем угодно, но не учат продавать себя воротилам шоу-бизнеса? — Энн? — Красота — могущественная сила, но, слава богу, от взгляда твоей мамы еще никто серьезно не пострадал. А ты и правда хотел стать архитектором? Я не знала. — Мне было пять лет. — Ну, тогда это действительно смешно. Ты очень большой мальчик, они должны понять и смириться. — Понять, что у сына призвание — рекламировать чудо-таблетки от... от нестояка? Еще немного, и я сам в это поверю, а ты, кажется, и не переставала думать, что это так! Пауза. С опозданием, но понимает, что перегнул палку. Умничка. — Извини. Снова не то сказал. Некуда девать силы и время. Пауза. Пусть как следует проникнется чувством вины, а тебе самое время подумать о встрече. Что надеть, как накраситься? Ричард будет неотразим — надо соответствовать. Что за несправедливость? Даже чувство неполноценности этому нытику к лицу, он от него худеет! — Дорогой, давай встретимся в парке? Погуляем. Прохожие будут гадать — как это она сняла такого видного парня? Его ночь явно стоит дороже, чем весь ее гардероб! Ричард невесело фыркает и назначает время. Аннабель выразительно поводит бровью, глядя на свое отражение в зеркальце заднего вида — «этот раунд за мной» — и вот они уже в парке, бродят по аллеям, держась за руки, как два школьника или парочка пенсионеров. И почти не разговаривают — этот раунд пока за ним. Ричард мерзнет, потому что одет не по погоде: ветровка слишком легкая, да и рукава коротковаты. Но кого это волнует, кроме Аннабель? Женщины оглядываются, буквально головы сворачивают, норовя облизать взглядом её высокого синеглазого брюнета. Мистер Точеный Профиль, мистер Безупречная Осанка. Эти сучки были бы рады увидеть его и без куртки, и без штанов — прямо сейчас. В их липких глазенках ядовитая зависть: «Сестра, наверное?». Или: «Да он же гей! А она — кто? Подружка? Что, милый котик, на чиа-хуа-хуа средств пока не хватает?». Принять Ричарда за того, кем он не является, довольно просто: пусть трижды в депрессии, пузо он не отрастит и гладить рубашки не перестанет, а если удастся взять кредит, то скоро он станет еще и мистером Идеальная Улыбка. «Чем хуже идут дела, тем лучше надо выглядеть» — это высказывание могло бы заменить Ричарду Армитиджу жизненное кредо... Кстати, он в курсе, что это цитата из Шанель. Всезнайка. Идеальный, мать его, мужчина. — Что с тобой? — Устала, хочу посидеть. — В такой холод — посидеть?! «На твоих коленях, соломенная голова!». Она бы и вслух это могла произнести. Все равно: когда Ричард удручен, соображает он туго, причем всеми частями тела. О близости и речи быть не может — что вы, что вы, тупо не встанет — так что придется даме, как всегда, заманивать рыцаря в темный уголок благовидными предлогами и давить там на рыцарские чувства изо всех сил. «Ну, хоть прикидываться умирающей от холода не нужно». Первый поцелуй Аннабель почти вымаливает, дальше — теплее. Она прижимает его грудью и руками к спинке скамейки и целует попеременно в кончик любимого носа и уголки глаз. Ричард грустно улыбается. Тогда она по-хозяйски отодвигает мягкие, нежно-вьющиеся пряди и начинает шептать на ушко правильные слова. Ричард внемлет, покорно склонив голову набок, и снова улыбается. Озябшие кисти — такие большие, ей едва удается обхватить обе целиком, — постепенно отогреваются. — Никаких пауз. Ты мой, я твоя. Ты мне нужен. Ты самый лучший. Он не говорит ни слова, но он верит ей. Верит, что нужен, ставит воображаемый стакан на воображаемый стол и успокаивается. По эмоциям это похоже на то, как Аннабель утешает двоюродную тетушку Люси — престарелую квохчу, страдающую то от менопаузы, то от аллергии. Ну и что, у всех бывают трудные времена. Когда ей самой было плохо до бессонницы и черных кругов под глазами, Ричард каждый вечер заворачивал ее в плед, подтыкал подушечку под бок, читал вслух Оруэлла и готовил вкуснейшую паэлью. Когда нечем было платить за учебу — находил деньги правдами и неправдами, а когда Перси заболел, наплевал на неприязнь к кошкам и в три ночи героически примчался на другой конец города, чтобы забрать перепуганного кота от соседей и везти к ветеринару. Он будет таким всегда, в этом нет сомнения. Аннабель скорее сомневается в себе. Вдруг однажды ей самой захочется «нажать на паузу»? Что тогда? Тогда Ричарду придется ее отговаривать и отогревать. И разве не в этом суть настоящих отношений: быть готовыми к переменам, быть терпеливыми, приспосабливаться? Не замечать недостатки и видеть достоинства, тем более когда достоинств так много? На первый взгляд её мужчина из одних достоинств и соткан. Гобелен с золотой вышивкой тоже можно обозвать тряпкой, но разве он виноват, что не выносит суровых лондонских весен? Нет, конечно. — Знаешь, возможно, я нашла тебе работу — никаких таблеток и голых задниц, мама будет довольна. — Энн, ты же знаешь, я не капризный, просто... — Конечно, знаю, но тут и придраться не к чему — «работа для настоящего мужика». — Сломанная газовая колонка? Нет? Паровой котел? — Твигги и Бэт хотят привести в порядок трехкомнатную квартирку в Белгравии. Они не горят желанием нанимать мастеров через агентство. По крайней мере, одного — который займется паркетом, — ищут самостоятельно. — Давай-ка по порядку. Наши сумасбродки сняли квартиру? В таком месте, это не шутка? — Нет, они укокошили тетушку Твигги: засмешили старушку антрепризами и влили в чай слишком много успокоительного. Шучу. Какая разница? Две тысячи за то, что ты прекрасно умеешь делать. В голубых глазах загорается знакомая смешинка. — Тебе что-то не нравится? — Все нравится, милая, спасибо огромное! И просто здорово, что в моих нанимателях снова лесбиянки. С натуралками и словом не перекинешься, а с Бэт у нас так много общего — о! Будет о чем поболтать: она тоже считает тебя очень привлекательной... эм... Цыпой? Так, кажется, она изволит выражаться? Аннабель улавливает намек с полувзгляда, еще до того как произнесены слова. Её снова обвинили в ревности. Просто удивительно, каким язвительным и коварным может быть этот человек! Умеет поддеть, не говоря ничего оскорбительного вслух, и произнести «спасибо» таким тоном, что его хочется затолкать обратно в глотку. Это вам не LAMDA — это суровая домашняя школа мамочки Мэгги. И пусть обвинение не беспочвенно — нельзя быть таким жестоким, нельзя, потому что, Господи Боже, как не ревновать такого мужчину? Не Аннабель Каппер и не мамочка, а ЮНЕСКО должно держать этого парня под стеклянным колпаком — как памятник мужской честности и неиспорченности; ведь он относится к вымирающему типу людей, которые не отличают флирт от «просто общения» до тех пор, пока не почувствуют, что с них стаскивают трусы! Стащить норовят частенько. Аннабель уже со счета сбилась, столько было этих «досадных недоразумений», и каждый раз Ричард умудрялся выйти сухим из воды. Лишь один раз, когда пришлось в буквальном смысле слова снимать с его шеи нахалку Лидию П., терпению пришел конец, и Энн закатила грандиозный скандал, обвинив недоумевающего недомужа в измене. В первый и последний раз, потому что он... Он удивился. Сильно Удивился, понимаете? — Я думаю, Лиди в курсе, что мы с тобой пара. Она просто хотела помочь мне пришить пуговицу, я сам справлюсь хуже. Ну, право слово, Энн, не поднимай бурю в стакане. Мне и в голову бы не пришло ничего такого, ну зачем, ну, у нас же все так хорошо. Было. Пять минут назад. «Бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу», — а вот этим Ричард Криспин в отца. Защитная реакция номер один, номер два и номер три — бубубукать оправдания до бесконечности. Впрочем, по лицу было видно: он искренне расстроен тем, что его не хотят понимать. Не зря: если бы Энн не знала этого человека-досадное-недоразумение со студенческих времен — не поверила бы ни единому слову. — Твое счастье, что мы оттачивали актерское мастерство у одних педагогов, а потом почти не расставались, — вот и все, что она смогла ответить на праведное Удивление. А про себя быстренько сочинила установку: «Ему неоткуда набраться уловок, о которых я бы не знала». Она повторяет её вот уже пять лет, вместо молитвы перед сном, и это работает — установка не единожды спасал их отношения. Вот только не под силу маленькой лакмусовой бумажке прикрыть черную дыру Ревности... Чем меньше на предстоящих съемках мужа намечается партнерш, тем спокойнее сон мисс Каппер. Все еще «мисс». — Я позвоню Тви, скажу, что ты возьмешься? — Не раньше, чем я кое-что скажу тебе, — хрипло, до дрожи проникновенно откликается Ричард. На его губах играет тихая полуулыбка, от которой весенние сумерки становятся светлее и ветер замирает в ветках платана. По крайней мере, Аннабель кажется именно так. — Я идиот, Энн. А ты прекрасна. Ты лучшая. Не позволяй мне вести себя так, как сегодня, хорошо? И не позволяй уходить... — Куда? — В себя. Может, слышала: в моем Богатом Внутреннем Мире недавно космическая станция затонула. Аннабель с облегчением выдыхает: «Да, что-то такое передавали по радио». Он обнимает ее крепко-крепко, защищая от порывов ветра, а ей кажется — и от всех сомнений мира. Финальный жаркий поцелуй, конец акта, занавес. Начинается жизнь по ту сторону кулис, менее драматичная, но не менее увлекательная, а именно: актеры перебираются из промозглого парка в дом на восточной окраине Лондона, чтобы провести остаток вечера в обновленной — и оттого особенно сладкой — атмосфере семейного счастья. И все у них прекрасно, волшебно, лучше не бывает. Даже жаль, что Аннабель Каппер не из тех женщин, которые умеют витать в облаках. Она вообще не умеет витать, нигде. И в Санту давно не верит, а в кино никогда не закрывала глаза на страшных моментах, даже в детстве. Откидывая в дуршлаг спагетти, она будет перебирать в уме слова Ричарда и делать неутешительные выводы. «Только ты», и то — когда все хорошо. А когда «все плохо» — «давай нажмем на паузу». Поливая спагетти клюквенным соусом, она поймает себя, и не впервые, на очень неприятной мысли: ему никто не нужен и ничто не нужно. Прирожденный одиночка. Внутри так же холодно, как сейчас за окном, а все эти переживания, эмоции, комплексы — просто ширма. Роль под названием «я такой же, как все». Пытаясь придать блюду с тефтельками и спагетти надлежащий вид при помощи листьев салата и помидорок черри, она не в первый раз напомнит себе, что с ее мужчиной надо быть очень осторожной: нельзя давить, нельзя надоедать, нельзя «перегревать» ситуацию. Кусок льда в руках удержать можно, воду — нет. 2. Ремонт паркета в квартире покойной тетушки Твигги идет полным ходом. «Что ни день — у нашего Риччи активная половая жизнь, никоим образом не сопряженная с исполнением супружеского долга» — шуточка его брата, которую Энн на дух не выносит, но забыть почему-то не может. Как-то раз она приезжает раньше обычного и, открыв «дверь для прислуги» своим ключом, на цыпочках прокрадывается в коридор. Сердце замирает от каждого шороха — ей хочется застать Ричарда врасплох, сидящим на коленях, обнять и, чтобы не расслаблялся, звонко чмокнуть в ухо. И наслаждаться произведенным эффектом. — Это не хвастовство, это факт! — раздается вдруг из-за двери голос недомужа. — Не буду отрицать, я горжусь тем, что живу в городе — или даже лучше сказать, в районе, — потребности которого порождают столько открытий и изобретений! Все ясно — репетирует. Сценарий она не узнает, но судя по интонациям, задействованным в монологе, это что-то историческое. Аннабель замирает в полушаге от дверного проема и заглядывает внутрь. Какая прелесть! — Я предпочитаю тяжело работать, страдать, падать! — вещает муж, стоя на коленях перед шлифовальной машиной. Наушники и респиратор-тюльпан сиротливо валяются на стуле, кому они тут нужны. — ... падать и подниматься — здесь, чем вести скучную и благополучную жизнь, какую ведут аристократы на юге, где дни текут медленно и беззаботно! Аристократы? На юге? Ну-ну, очередная историческая экранизация. Год назад Ричард бредил идеей попасть в одну... — Можно увязнуть в меду так, что потом невозможно будет подняться и взлететь... «Увязнуть в меду» напоминает Аннабель о главной цели визита, и она оставляет Ричарда один на один с мнимой ролью. Пусть развлекается: актеру без таких упражнений скучно, недолго закурить или запить с тоски... Она запирается на кухне, поджигает сигарету и, сделав пару затяжек, начинает распаковывать еду. В правую сторону — свою стряпню, в левую — то, что передала Мэгги. Они вместе следят за его диетой. Ведьма. Но готовит отменно, ничего не скажешь. Ритмичное ширканье возвещает о том, что Ричард покончил с репетицией. Хорошенькая замена: вместо музыки его бархатного голоса — нестерпимо мерзкое нечто, как будто с живого пола сдирают кожу! — Эй? Перерыв? Её появление остается незамеченным: Ричард в наушниках и смотрит, естественно, в пол. Наплевав на мерзкие звуки, Аннабель остается на пороге и молча любуется. Смотреть, как надуваются вены и напрягаются мышцы, когда он за работой, когда ширкает корундовой наждачкой по доскам, или что-то пилит, строгает, готовит, чинит — особый вид удовольствия. Она полюбила его за голос, и если бы Ричард был одним только голосом, она бы научилась получать удовлетворение и от такой жизни. Но все-таки здорово, что у него такие сильные руки. Сильные, умелые, нежные. Ему и самому это нравится — созидать красоту, превращать ветхие негодные вещи в красивые и полезные. И когда он дотошно полирует готовую вещь, в каждом движении чувствуется вдохновение. Да-да, пусть не такое, как на сцене, более тяжелое и простое, но все же... А уж какой у него аппетит после физического труда! И это не говоря о том, что за последние недели он просто... Стал счастливее. Тут Аннабель ловит себя на мысли, что будь ее недомуж архитектором, как мечтал когда-то, — счастливее была бы она. Намного счастливее; да и он тоже. А может быть, и они. Да какие могут быть сомнения: будь у Ричарда стабильный доход и место в проектировочной студии, они бы давно уже поженились. Он построил бы дом, о котором так мечтает, а она бы родила ему парочку маленьких Армитиджей — в соответствии со своими мечтами. Да, Энн, кажется, с годами ты все больше напоминаешь его мамочку. Мэгги тоже предпочла бы видеть в сыне узника офисных стен. Ну, или кого-то еще, главное — не лицедея. На дурное влияние среды и шлюх маме плевать, в ее случае эти идеи подаются под соусом заботы о будущем, о благоустроенности сына в жизни. Вот и твердит с умным видом, что сотни таких же талантливых парней, как он, годами обивают пороги, а потом в лучшем случае оседают на провинциальных подмостках. Что, впрочем, не мешает ей всячески подогревать надежды Ричарда на удачную карьеру, ссужая деньгами, когда это необходимо. Понятно, что мамочке нравится держать его на коротком финансовом поводке. Ты бы и сама держала — но не чтобы властвовать, а чтобы оберегать. Ричард не приспособлен для мира актеров — это яснее ясного. Слишком нервный, ранимый, слишком Личность. Не в меру развитое чувство собственного достоинства. А кто такой актер? Это тот, кем все помыкают. Марионетка в руках продюсера и режиссера, игрушка для толпы. Можно всю жизнь честно трудиться, выворачивая душу в каждом гребаном спектакле, и получить за это — что? Дырку от презерватива. Просто не повезло, просто не заметили, просто рядом крутился парень посимпатичнее — суровая актерская лотерея. Он не создан для подобных унижений. Ему не идет сидеть на шатком стуле в ожидании выхода «кушать подано», и очереди на кастинг — совсем не его стезя. Если сложить все часы, потраченные на это, получилась бы страшная цифра. За это время он мог бы сконструировать пару десятков шкафов на продажу, и это были бы роскошные шкафы, шедевральные. У него золотые руки и светлая голова. И если уж его легкие созданы, чтобы глотать пыль, то это должна быть пыль личной библиотеки, где он будет коротать время в уютном кожаном кресле, перебирая документы о Ричарде Третьем. И спортом он должен заниматься с собственными детьми, на собственной аккуратной лужайке, а не тягать железо через силу ради крохотного эпизода в третьесортном сериале. «А уж я бы нашла, на что их содержать». Жаль, что Ричард и слышать не желает о таком варианте. И, как глупая бабочка, рвется туда, где много света и шума, а зачем — и сам не знает. Ему же некомфортно в толпе, даже в толпе коллег, а от назойливого внимания поклонниц он просто в шоке. Вот если бы все фанатки были такими интеллигентными и степенными, как мамочка, да? Как назло, Ричард невнимателен только к тому, что не касается работы. То есть пока женщина не задерет юбку, он будет списывать ее намеки на нервный тик и изумленно хлопать ресничками. Конечно, женщин такая глухость к кокетству провоцирует еще больше — «ах, он Джентльмен, он Джентльмен!». Видимо, не понимают, что в постели их ждет весьма предсказуемый «джентльменский набор»... Воспоминания десятилетней давности вызывают почти горькую усмешку. Когда они встретились, Ричард был уверен, что хорошая прелюдия — это значит целоваться и не забыть надеть презерватив. Теперь все, конечно, иначе. Аннабель опускает взгляд. Ему, несомненно, идет стоять на четвереньках у её ног. Сверху вниз его видно целиком, и эти глаза, этот взгляд, эта задница... М-м-м, с ума можно сойти, до чего возбуждает. Вот потому она медлит, оттягивает момент, когда скажет «Привет» и Ричард посмотрит в её сторону. Сосредоточенное лицо на миг исказится растерянностью, как будто его застукали за чем-то постыдным, а не за работой. Всего один миг, но потом он расслабится. Хмурая складочка между бровей исчезнет, глаза — почти серые при таком освещении — замерцают мягким светом. Он облизнет губы, скажет «Привет» и улыбнется широкой доверчивой улыбкой. «БУМ!» — её сердце в который раз упадет в желудок, распадется на стайку маленьких резвых птичек и — фр-р-р! — улетит. Они поцелуются, он ущипнет ее за задницу. Она проследит, чтобы он не забыл об обеде, и уедет. Полдня потом будет мечтать о вечере, и птички будут нетерпеливо перепархивать вверх и вниз, вверх и вниз... — Привет. О чем задумалась? Ого, как нетипично: она замечталась, а Ричард тихо подкрался и удивил ее внезапным поцелуем. Серые глаза блестят непривычно ярко, губы шепчут на ушко: «Я соскучился». Видимо, соскучился не на шутку: вместо обычных объятий он вжимает Аннабель в стену, и обтянутая перчаткой рука настойчиво тянет вверх подол офисной юбки. — Я принесла кое-что на десерт, — между поцелуями Аннабель пытается ему намекнуть, мол, не пора ли уже прерваться? — Грушевый пирог. — Ты самый красивый прораб на свете. — Ричард стягивает перчатку зубами и, прижимаясь щекой к волосам, запускает пальцы под кофточку в поисках застежки. — И самый заботливый. — Между прочим, я недовольна тем, как ты исполняешь свои обязанности. Это — наказание. — Увернувшись от поцелуя, Энн исхитряется укусить его в шею. Ричард возмущен, но отнюдь не сбит с толку. — Мэм, у вас варварские методы обращения с наемным рабочими, — таким вкрадчивым тоном, что недолго и возбудиться. — Я буду жаловаться в профсоюз. — О, в самом деле? — Зависит от того, как мы проведем сейчас примирительные переговоры. Пальцы пробираются под кромку трусиков, замирают на мгновение и… — Мне кажется, ты отлично подготовилась к переговорам, — довольно мурлычет Ричард. Еще чуть-чуть, и это будет уже изнасилование. Изнасилование женщины, которая более чем не против отдаться. — Дорогой, мне надо вернуться на работу, — свой голос Аннабель почти не узнает, такой он тихий. — О, совсем не надо, перестань. Ей в самом деле нужно на работу, но что-то в его голосе не позволяет ей возражать. Каким-то непостижимым образом они уже на кухне — Ричард привел ее сюда, не прекращая ласк и поцелуев, как будто они кружились все это время в танце. Это в обычной жизни он частенько «собирает на себя все углы», а когда действительно хочет чего-то добиться — изворотлив и гибок, как кот. И смотрит так же — голодно и нагло. Но дело, конечно, в голосе — Аннабель улыбается, словно понимание ситуации чем-то ей поможет, — этот голос обволакивает, подавляет способность к сопротивлению. Так странно. Сегодня он еще и властный. — Вот так, милая, давай, Энн, умница… — От того, как Ричард произносит ее имя, ноги сами собой гостеприимно разъезжаются в стороны. Только бы услышать еще раз... — О, да... — Тяжелая ладонь ложится на поясницу, другая оглаживает грудь. Ее облокачивают на стол и, стащив юбку вместе с бельем, начинают довольно бесцеремонно растрахивать пальцами. Посновав во влагалище, пальцы внезапно оказываются у нее во рту, не давая стонать слишком громко. То ли он регулирует таким образом уровень шума в помещении, то ли хочет, чтобы она как следует их обсосала. — О, да! — Сильные, нежные, умелые руки. Они отлично знают, как усилить её возбуждение: пока одна несильно тянет вниз намотанные на кулак волосы, другая ласкает между ног. Непривычно. Идеально. Когда он засовывает в нее член и вгоняет до упора одним сильным движением, все кончается, мгновенно и ярко. Энн вскрикивает и затихает, звук и свет в ее голове на какое-то время отрубается. — Маргарет, Маргарет... — слышит она сквозь вату. В растянутом влагалище мягко и влажно снует опадающий член. — Маргарет... Потрясающе, правда? Навалился, придавил к столу, кончает — и при этом называет мамочкиным именем. — Если мы играли в ролевую игру, мог бы предупредить заранее. Пауза. Понимает, что перегнул палку. Умничка. — О-о-о, прости, пожалуйста, прости, прости, Энн! Это не то, что ты думаешь! — Я думаю именно то, что должна думать. Во-первых, ты слишком зануда, чтобы вожделеть родную мать, даже в самых грязных фантазиях. Во-вторых, ты — Джон Торнтон. К чему это ты его вспомнил? — А помнишь, Гэрри искал актера на эту роль? — Это было год назад. — Они снова хотят меня прослушать. Это шанс, Энн! Я чувствую, что это мой шанс. — А если нет? — Ну, никогда не поздно стать плотником или.... Как думаешь, из меня получится хороший таксист? — Слишком честный и доверчивый. О, а знаешь, что это? Познакомься, Ричард, это грушевый пирог. Я собственноручно выбирала его в супермаркете. — Я просто обязан попробовать. 2008 1. До будильника минут десять. Первое, что видит Аннабель, проснувшись — солнечного зайчика, скачущего по изрисованной маркером... Ах, да, они же решили вчера считать эти убогие каракули татуировками. О`кей. Она видит солнечного зайчика, скачущего по татуированной спине Лукаса Норта. Кто бы знал, как она измучена этим бедолагой Лукасом! Больше, чем он сам, честное слово. Попробовал бы засыпать и просыпаться с самим собой, вечно голодный параноик со стокгольмским синдромом. Впрочем, есть у Лукаса и одно несомненное преимущество. Даже два: он классно одевается и охуительно раздевается. — Эй, соня, подъем... — Аннабель пора на курсы писательского мастерства, а ее мужчине на репетицию. Жалко обоих. Вчера они читали диалог из четвертой серии восьмого сезона. Очень непростая сцена. Пару раз Ричард срывал с нее блузку, потом было решено сделать перерыв и открыть бутылку вина, потом еще немного порепетировали, уже без блузки, а потом Сара неожиданно распоясалась и содрала с Лукаса джинсы. А Лукас почему-то загорелся желанием нарисовать ей на заднице карту Великобритании. Вот как-то так они и оказались в постели. Много неприличных подробностей, здравствуй, наше недоброе утро. — Ричард? — зовет Аннабель, в срочном порядке расчесывая волосы. — Лукас? Прием-прием! С минуты на минуту в дверь постучится ФСБшник, и я ему открывать не буду. — Совсем-совсем не будешь? — интересуется Лукас, высовывая любопытный нос из-за подушки. — Если открою — кофе вари себе сам! И вот приходит русский, которому очень пойдет быть ФСБшником — невзрачный тип с серым рюкзаком в одной руке и серым мобильником в другой. Аннабель впускает его в гостиную и, удовлетворенно кивнув, уходит на кухню. Глупо, но с недавних пор она ревнует недомужа и к мужчинам. Нет, она не сошла с ума, просто рядом с Ричардом в последнее время слишком много неадекватных личностей. Странные девицы в их жизни появились сразу после «Севера и Юга», но после «Робина Гуда» эти идиоты-поклонники окончательно взбесились, интернета им уже мало. — Я вижу тебя насквозь, Лукас. Запомни это — я вижу тебя насквозь! — Я сейчас молчу? Или говорю? — Я потерял сценарий. Govori, Лукас, куда я подевал гребаный сценарий? — А как я должен обращаться к Даршавину? В теории, если бы я был в русской тюрьме? — Tovarish oficer, наверное. Надо посмотреть в сети. — Я знаю телефон парня, который служил в русской полиции. Надежнее спросить у него. — В семь утра? Он не обрадуется. — О, точно... На холодильнике висит свежая записка: «6. 04. — 17:00 вторая смена». Ричард параллельно с «Призраками» снимается в сериале «Шаг вперед». С наркодилером Джоном Маллиганом Аннабель до сих пор не знакома, из чего следует, что сценарий не очень. Или у Лукаса слишком большое эго... — Меня ломали, разбирали по кусочкам, чтобы ты потом мог собрать!!! — Неправда!!! Мимо вызывающе дорогого BMW она проезжает, гордо отвернувшись. Еще одна конкурентка вместо долгожданного покоя. Вместо свадьбы вложить деньги в машину — потрясающе логично, да? Аннабель не привыкла себя обманывать. Пора признать — это конец. Может быть, терпения у нее еще много, но чувства юмора на эту ситуацию уже недостает. Каждая вторая домохозяйка в этой стране подрочила на рождественские серии «Викария из Дибли», а она разрыдалась, как дура, когда Гарри сделал предложение Джеральдин, и оттаяла, только когда Дон Френч с ног до головы окатили из лужи... 2. Не всегда репетиция расставляет точки над i, но в этот раз удалось. Ричард утирает пот со лба и, покосившись на Эмиля — как он там? — идет умываться. Румын в полном порядке, болтает по телефону, как ни в чем не бывало — жизнерадостный и полный сил человек, не то что некоторые. В ванной Ричард на какое-то время застревает: шаря невидящими глазами по зеркалу, перебирает в уме все находки. Сценаристы уже в который раз попытались поставить основной состав в неудобное положение, но параллельно подкинули шикарный материал для размышлений. И кастинг-директор расстарался, такого правдоподобного «русского» нашел... Стало быть, стокгольмский синдром. Душевный недуг, который нужно победить без помощи врача. Разве это возможно? А придется играть так, как будто Лукасу удалось. Для этого у тюремщика тоже должно быть слабое место — своего рода привязанность к заключенному, ложное ощущение родства душ. Лукас при этом ненавидит Даршавина, но это ненависть ледяная, расчетливая. Он ни при каких обстоятельствах не убил бы Олега, а сделал ровно то, что сделал: сдал своим. Эмиль все еще говорит. Ричард возвращается в комнату и, делая вид, что приводит в порядок рабочие записи, исподволь наблюдает за развитием диалога. Полезная привычка — обращать внимание на мимику и жесты нового человека. Да и Лукас бы непременно пытался понять своего тюремщика, угадать за повадками очертание характера... — Зачем женщине логика? — восклицает Эмиль, наконец-то спрятав телефон в карман. — Она же всегда права! «Лукас бы попытался разговорить». — Ричард и сам не успевает заметить, как уже в курсе всех дел этого человека. Это какая-то дико запутанная и смешная история про докучливых родственников жены Эмиля, которых он не желает видеть в своем доме, но ради мира с женой все-таки терпит. — Хорошо, что Анка актриса, — шутливо замечает Эмиль. — Хоть на съемках можем вдвоем побыть, без этих тварей. И все-таки лучше, когда работа для работы, а дом — для семьи. Я как-то ставил «Змею в траве» и жену, естественно, на главную роль позвал. Угадай, понравилось ли мне. — Думаю, не очень. — Дом на работе — это ад. Но Анка о моих выводах, конечно, не знает. А ты чего так невесело улыбаешься? Ричард комично разводит руками: — Кажется, меня скоро ожидает пекло и на работе, и дома. Надо уехать в Африку на несколько месяцев, а Энн я пока не сказал. — О, удачи, камикадзе. Потом расскажешь, как прошло! На этой невеселой ноте они с Эмилем прощаются, чтобы встретиться завтра на съемках. Остаток дня Ричард проводит в радостном волнении. В каждой шутке есть доля правды: ему и впрямь жарковато от тех слов, которые он скажет Энн. Главное — правильно их сказать. Ничего не перепутать. Столько лет копить в себе, чтобы потом вот так разом высказать — глупо. Но дальше молчать — просто неприлично. Позвонить родителям сейчас? Нет, пусть узнают позже. Они тоже будут рады. Да-да, у него в кармане лежит та самая коробочка с тем самым кольцом. Никто о нем не знает, и пока он не вернется из Африки, это будет их с Аннабель секрет. Главное, объяснить Аннабель, что это совсем ненадолго. К тому же ей не нравится Норт — слишком изворотливый и язвительный. Вот, вуаля, теперь будет Портер: что-то новое, грубое, мужественное, и в первую очередь — для нее. Для общего будущего — ведь на этот гонорар можно будет наконец-то пожениться и начать строить дом. Надо непременно подчеркнуть, что это их общая победа. Как она верила, когда он был чертовым студентом без гроша и надежды, как доверяла ему — поразительно! Много лет стойко переносила все невзгоды… Нет, про «много лет» говорить не стоит... Вдохновленный собственным благородством, он едет встретить ее на курсы, но выясняется, что Энн уже ушла. Он едет домой, но ее нет дома. Что за черт? Она не приходит в восемь, не приходит в девять, не звонит. Тогда он звонит сам — ей, ее родителям, своим родителям. Энн нигде нет. Наконец, в двенадцатом часу ночи она приезжает на такси и, грациозно покачиваясь на шпильках, вплывает в гостиную. Что-то уже идет не так, но он слишком взволнован, чтобы понять… 3. Возбужденный блеск в глазах, с особым тщанием наглаженный ворот рубашки, букет тюльпанов в вазе. «К новой роли», — думает про себя Аннабель и, конечно же, оказывается права. — У меня новости! — У меня тоже. Давай сядем? — Может быть, лучше поедем куда-нибудь? Мои новости требуют другой обстановки. — Не стоит, дорогой. Не обижайся, просто я... — Устала? — Да, именно. Она знает эти новости. Новые съемки. В чем-нибудь потрясающем. Он давно заслужил свой звездный проект. А она заслужила покой. Десять лет понадобилось, чтобы понять — Ричард просто притворяется нормальным человеком. С виду такой обстоятельный правильный парень, спортсмен, сентиментальный, честный, а внутри — актер. Возможно — гениальный. И он всю кровь отдаст за свою мечту быть востребованным. Мечта-колесо — чтобы крутиться в нем, как сумасшедшая белка, пока не свалишься от сердечного приступа. К радости зрителей, Ричард упадет нескоро: обстоятельный правильный парень, спортсмен. — Новая роль? — Да! — Ричард сияет, как ребенок, которому вот-вот подарят живого пони. — Что-то, о чем ты и не мечтал? — Экранизация «Браво 2.0», представляешь! Они видят меня в роли Портера. Это немного странно. — Ничего странного. Это будет потрясающе. — О, ты всегда в меня верила. — И буду верить. Всегда буду. — Что-то не так? — Думаю, нам пора нажать на паузу. — Что? На какую еще паузу? Энн? 2011 Никто не знал, где и как, но Ли Пейс, застенчивый американский пидорас из тех, что не афишируют, но и не скрывают, актер кино, театра и просто зайка, подцепил... моего бывшего парня. Нет, формально Пейс все еще встречался с другим милым пидорасом, но общие знакомые уже их развели и приписали этому красавчику роман с... К сожалению, на этом этапе у меня взыграло воображение — оно всегда отзывалось на Ричарда повышенной активностью. Я просто представила, как мой бывший — такой здоровенный, красивый, мужественный! — нежится в объятиях другого мужика, и чуть не испортила туфельки Джули. — Меня тошнит. — Возможно, ты беременна? — Я сто процентов беременна! — разозлилась я. — Пятый месяц, это будет мальчик. Но дело не в этом, Джу. Дело в том, что после нашего расставания прошло всего лишь три года. — Прошло три года, и у тебя будет мальчик от другого мальчика, — хладнокровно парировала Джули. — Почему же Ричарду ты отказываешь в новом экстремальном опыте? — Я не отказываю. Ты не понимаешь. Я бы знала, если бы... Если бы ему хоть немного нравились парни. И ты понятия не имеешь, какой он аккуратист, какой зануда. Да он в жизни не станет меняться вещами ни с кем, даже с братом. Он по пять лет носит одну футболку, ненавидит расставаться с удобными шмотками. — Психология нищего? — Скорее, он консерватор. — А может быть, они совокупляются в миссионерской позе под «Труп Джона Брауна»? — задумчиво откликнулась Джули и пояснила, что песенка про труп — гимн местной партии консерваторов. Я не успела — да и не очень то хотелось! — извиниться и все-таки заблевала ее чудные лаковые туфельки. — Скорее снег пойдет в Сахаре, — прошептала я, кое-как придя в себя. Несложно догадаться, что наш с Джули диалог получил развитие в туалете. — Скорее снег пойдет в Сахаре, чем Ричард позволит какому-то американскому жеребцу трахать себя в зад. Подружка в ответ мило улыбнулась и сообщила, что мои утверждения смехотворно убоги, ведь снег в Сахаре выпадает чуть ли не ежегодно. — Да?! — воскликнула я раздосадованно. — Тогда желаю удачи этому... Этому Ли Пейсу! Не имя, а какая-то лошадиная кличка. Посмотрим-посмотрим, как скоро он сдастся. Я была очень зла на Ричарда. Наверное, потому что в глубине души знала: слухи не врут. Он не казался одним из этих утонченных мальчиков с грустными глазами — он им был. Просто, как и всегда, немножко затормозил у края постели... На десять лет. Через шесть лет после расставания мы пересеклись с бывшим недомужем в одной театральной штучке и разговорились. По совпадению, это тоже было в Нью-Йорке. Сначала он не хотел признаваться, но водка и ностальгия сделали свое дело. Американцу пришлось два года потратить на то, что мне удалось за шесть месяцев. А ведь я хрупкая женщина, и тащить в кинотеатр, ресторан и постель девяносто килограмм живого — но беспросветно пассивного! — веса мне было заведомо сложнее, да еще и в Англии, под самым носом у его вечно бдящей мамочки. Тем не менее, этот Ли справился и теперь пожинает плоды. Они живут на две квартиры, но часто остаются ночевать у Ричарда: у Ли есть пес, он им мешает трахаться так, как они хотят. Хотят они по-разному, а вот миссионерскую позу, кстати, опробовать забыли. Действительно меняются вещами, потому что Ли страдает забывчивостью, и бывший недомуж ничего не может с этим поделать. Так ему и надо. Впрочем, уверена — мистер американец тоже не в круглосуточном восторге от мистера английского зануды. Актер и актер — плохая затея: слишком много обмана, иллюзий, эгоистических устремлений на двоих. Но любовь побеждает все, разве не так? Начать с того, что она имеет особую власть над зрением и слухом: с её помощью легко закрыть глаза на отсутствие денег и бытовые неудобства, не расслышать глупость за нежной интонацией, не распознать овцу в волчьей шкуре, и так далее. Так что почаще заглядывайте в глаза любимого человека и, может быть, все будет хорошо. Влюбляйтесь в него заново каждый день — конечно, если есть во что влюбляться. Не позволяйте копилке ваших милых заблуждений пустеть. В противном случае будет «БУМ!» — вакуум надавит на рычаг сомнений, занавес взмоет вверх, и вы увидите главного героя во всей его первозданной красе. Может быть, он будет прекрасен. Но с тем же успехом он может разонравиться навсегда, ведь актер без грима и актерских уловок — всего лишь актер.