Удачно зашел

Думать обо всяком личном и кобелином, когда работаешь – вообще не к месту. Но иногда Хуана Суавеса очень припирало, и он думал. А припирало потому, что служил Хуан управляющим у герцога Алва, и красивых парней вокруг было как грязи – соберано нравилось, чтобы всё в хозяйстве красиво было, даже рожи конюхов и всё такое. А Хуан вот, может, наоборот, не любил, когда все слишком красиво, потому как сильная красота неизменно пробуждала в нем сильное желание эту красоту трогать. Суавес знал за собой эту слабость, и когда к красивому мужскому телу начинало тянуть слишком сильно, старался выкроить время и дать той слабости волю. Минимум раз в год, но уж гулял, так гулял. Почитай, на еблю весь свой роскошный пятидневный отпуск и спускал. Еще два раза удалось покобелиться, когда герцог отправлял его в Алвасете. Город, знакомый, как свои пять пальцев, город, который как мать и отец — конечно, Алвасете не мог отпустить его в обратный путь, не дав на прощание немного любви. Пусть не совсем любви, но ебле со смуглыми крепкозадыми парнями из порта Хуан тоже был очень рад. Спору нет, гораздо больше Хуан обрадовался бы чему-то вроде того, что заладилось у него однажды с помощником кока Альберто, но увы – на службе у герцога Алва, это тебе не шкипером быть. Даже жениться на женщине и то некогда, работы через край. Да и зачем жениться? Не герцог же какой, чтоб сыновей под каждое земельное владение строгать. Вот любви бы – это да, хотелось бы, — вздыхал иногда Хуан, рассматривая украдкой собственных помощников. Благо густые ресницы не выдавали его неправильный взгляд. Но ходить влюбленным, как дурак, когда то одно, то другое, и сам король Кэналлоа с тебя потом спросит за все хорошее – вообще не к месту. Вот так говорил себе умный-разумный Хуан и жил, ни капли не надеясь на лучшее. Лучшее, как водится, прилетело со стороны соберано. Однажды он уже внес своей рукой важное изменение в жизнь Хуана, продлив ее и всячески украсив, и это было очень внезапно. Но, как ни странно, второго вмешательства герцогской руки в свои мрачные дела Хуан ждал еще меньше, чем первого. Зашел как-то Хуан в герцогскую опочивальню – с абсолютно честным делом, надо было тихонько, не нарушая покоя соберано, взять с бюро готовые письма и отдать их курьеру. Взял, отправился в обратный путь. Думать обо всяком личном и кобелином, когда работаешь – вообще не к месту, твердо помнил Хуан, крадясь на цыпочках в направлении двери. И надо же было такому случиться, что окошко в спальне оказалось неплотно прикрыто. Потянуло оттуда сквозняком. Суавес забеспокоился — не мерзнет ли соберано? Бросил взгляд на герцогскую постель, а там... Герцог. Спит. С отдернутым пологом. И без одеяла. И без одежды. Красивый, как, еб твою мать, абвений. Суавес встал, как вкопанный. И не только он сам, карьярра! Мужская гордость Хуана тоже решила, что не время отлеживаться, когда тут такие картины кажут, и встала. Ну, то есть, попыталась встать. Хуан усилием воли гордость-то попритушил. А вот любопытство перебороть не смог, увы. Как гвоздь к магнитному камню тянуло его к соберано, и Суавес решил подойти. Ну а чего такого-то? Я же управляющий, — твердил про себя Хуан. Я же верный слуга соберано, все дела. Радею о здоровье хозяина. Сейчас одеяло накину и уйду. А у самого в глазах закатные кошки так и плясали, так и плясали. И огненными усами поигрывали. Бесшумнее выходца подкрался Суавес к постели соберано. Тот, будто бы почуяв, завозился во сне и, протянув руку вниз, одним мазком ладони пригладил и бедра, и член. Хуан замер. Почти забыл, как дышать, но не отступил — не мог оторвать глаз от невероятной красотой своего герцога. Соберано и в одеждах-то был хорош, как сказка, а нагой — ну чисто божество. Даже художники так красиво не намалюют, а уж Хуан повидал в своей жизни много разных картинок — и за три тысячи золотых вел, и за пять тысяч. И ясно, как днем, видел теперь, что все эти дядьки в красивых позах и с красивыми кудрями, про которых с придыханием говорят, мол, «идеал красоты» — в подметки не годятся его соберано, дрыхнущему с похмелья, что твой сурок. Как никогда ясно понял Хуан и другое — что соберано его не кэналлиец, а как есть — мориск. Ну, то есть, душа у герцога широкая, и полна доброты, щедрости, благородства — чисто кэналлийская душа, в том сомнения нет! Но член-то обрезанный. Размером внушительный, это по-кэналлийски. Но обрезанный. Эх, мать твою, до чего ж красиво, карьярра! Не понимая, откуда в нем столько наглости, Суавес протянул руку и самым кончиком пальца осторожно погладил прядь волос соберано, ту, что немножко отдельно свешивалась с подушки. Теперь пожирать глазами раскинувшуюся перед ним красоту стало еще томительнее. Но Хуан не смог бы удержаться, даже если бы знал наверняка, что за такое отрубают руки и выкалывают глаза. Всё, на что он был способен — не заходить в своем безумии дальше. И даже это разумное бездействие давалось ему с трудом. Время будто замерло. Соберано вдыхал прохладный воздух точеными ноздрями и выдыхал сквозь приоткрытые губы. Простейшее действие в исполнении хозяина было исполнено такой красоты, что Суавесу казалось — еще чуть-чуть, и он тронется умом. Происходящее до боли напоминало сказку про рыцаря, который приперся будить поцелуем спящую королевну. Королевна как раз и была такой — белокожей, румяной. Но соберано любой бабы лучше, сам рыцарь, с какой стороны не глянь. И руки-ноги сильные, и плечи широкие, и чресла узкие, а шрамы-то какие, шрамы! От одного взгляда на белые и розоватые рубцы, испещрившие тело соберано в самых неожиданных местах, у Суавеса перехватывало дыхание. От ненависти к тем, кто посмел это сделать. И от радости, что всё обошлось, коею нестерпимо хотелось поделиться. Эх, превратить бы её в прикосновения. Эх, сколько бы он дал, чтобы иметь возможность прикоснуться!.. Вот так Суавес и стоял, не зная, что ему делать, глупо радуясь, что увидел соберано в его натуральном виде, и ужасаясь своей дерзости. Два чувства — восторг и страх — слившись воедино, сделали из него такого круглого дурака, что круглее некуда. И катиться бы ему-дураку от соберано подобру-поздорову, но тут соберано изволил проснуться. Хуан едва успел отступить на шаг и состроить приличное лицо. — Ох, карьярра... С этими словами герцог закинул руки за голову, сцепил белые пальцы в замок и крепко потянулся. Едва открыв глаза, конечно же, заметил Хуана. Сощурился. Смерил управляющего с ног до головы недобрым взглядом и, устало вздохнув, смежил веки обратно. Хуан негромким бодрым голосом отчеканил: — Доброе утро, соберано. — Доброе? — соберано приоткрыл один глаз и, страдальчески поморщившись, изрек. — Не заметно... Ясное дело — похмелье штука не сладкая. Хуану было очень жаль хозяина. Лежал, весь такой несчастный, утопая затылком в подушке, так что был виден лишь самый краешек профиля. Ну точно принцесса из сказки. — С вашего позволения, принести отвар? — К Леворукому, — досадливо отмахнулся соберано. Хуан по интонации понял, что это значит «пошел вон, да поскорее», и начал отступать к двери, радуясь, что легко отделался, но... — Хуан. — Да, соберано? У соберано очевидным образом болела голова и говорить он ленился. Махнул рукой, Хуан подошел, махнул еще, Хуан приблизился к постели вплотную. Соберано еще немного помолчал, собирая по закоулкам мысли, и наконец выдал: — Хуан, вас не очень обременит подрочить мне? Я всё понимаю, вы не такой, воспитание, табу и предрассудки, но вы же моряк, значит... Договорить герцогу Хуан не дал. Дерзость как есть, но он так испугался, что хозяин передумает! — Воспитание, это вообще не про меня, — заверил Хуан соберано. — А что такое «табу» — в душе не е... не знаю! Засучивая рукава, Хуан мысленно перебирал лакеев, в чьи обязанности входило забирать с утра почту соберано. Один подозрительнее другого, ну ты подумай, а. Такие дела под самым носом творились, а он, бревно, ни сном ни духом! Аккуратно сомкнув пальцы на красивом герцогском члене, Хуан провел кулаком вверх, приноравливаясь и следя за лицом герцога. Тот сначала со скучающим видом смотрел в потолок, а потом, сунув руку под подушку, нашарил там что-то и отдал Хуану. Ха! Флакончик с маслом. Хуан приободрился — с маслом на ладонях было уже не так боязно сделать что-то не так. Присев на край кровати, неотрывно глядя на блестящую багровую головку герцогского члена, он начал энергично водить правой рукой вверх и вниз, а левую пристроил к яйцам. И очень герцогу понравилось, что Хуан придумал с ними делать — сперва тихонько застонал, потом всё громче, и бедрами вперед подался. Хуану того и надо было. Страсть как приятно, когда от твоих стараний столь сладкие звуки происходят, и ведь не кто-нибудь стонет, а сам король Кэналлоа! Постепенно движения правой руки становились всё грубее — Хуан перестал осторожничать и дрочил жаркий окаменевший член с оттягом, как делал бы это себе, а яйца покручивал туда-сюда и тянул прочь от тела. Было ясно, как день, что скоро герцог кончит, и вот тут-то крылась неясность — как именно всё обустроить? Распоряжений никаких не поступало, а щель на головке уже приоткрылась, и вот-вот должна была исторгнуть семя. В кои веки думать о личном и кобелином во время работы было к месту, и думал Хуан не долго. Отчего ж и себе немного удовольствия не позволить, раз возможность выпала? Вдохнув поглубже, Суавес наклонился и, направив пламенеющую головку к губам, быстро облизал её, а потом вобрал в рот по самое горло. Больше он ничего не успел — соберано застонал чуть громче и слаще, чем прежде, и начал изливаться. Соленое терпкое семя заполнило рот. Слаще этого вкуса Хуан не знал ничего, и хотел бы стонать от наслаждения, глотая семя любимого соберано, но на всякий случай сдерживался. Мало ли, может соберано неприятно вспоминать, кто ему сосет. Может, он там себе графиню какую воображает. Или графа... Однако, соберано, как всегда, было дело до всего. Холеные пальцы, увитые тонкими голубоватыми венками, сперва теребили простынь, но потом легли на затылок Хуана и начали его поглаживать. А потом хрипловатый довольный голос назвал Хуана по имени... Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мало того, что удалось герцогу Алве такую услугу оказать, еще и хвалят за это, не гонят! Получив последние капли, Хуан старательно осушил головку языком и губами, и лишь тогда отстранился. С сожалением. И, чего уж там, с некоторой надеждой на повторение. Мало ли... Почту-то герцог почитай каждую ночь пишет...