Галеон

Не море топит корабли, а ветер.

В кухнях по вечернему времени тихо и малолюдно: несколько слуг, повариха да управляющий Хуан Суавес. Последний, скучая по одному ему известным причинам, царапает столешницу ножом. Скрип терзаемых досок раздражает всех, кроме Хуана, но остановить его никто, естественно, не решается. - Ну, иди-иди, он не кусается… - Зато я – кусаюсь! - Мариса лукаво улыбается и ослабляет завязки на блузе. Подзадоренная другими служанками, решительно пересекает кухню, и встает прямо за спиной управляющего. - Рэй Суавес, что это вы сотворили? - девушка кокетливо тычет пальчиком в место, где только что гуляло лезвие. - А сама не видишь? – рэй небрежным движением смахивает труху на пол, но Марисе нет дела до узоров на столе, ей бы на крепкие руки моряка вблизи посмотреть. Такие бы руки, да в дело. - Вот это - море. А это – чайка. - Да ну? А я думала ласточка, – Мариса наклоняется, якобы желая рассмотреть чайку. В глубоком вырезе видно всё, что принято скрывать от мужчин. - Иди-ка лучше делом займись! Ну! Под одобрительное хихиканье челяди Хуан хлопает Марису пониже спины, но и только. Даже не взглянул, истукан! Сидит, стол расковыривает, будто не молоденькая красотка к нему льнет, а медуза какая-нибудь! - Как скажете, рэй! - перечить, оскорбленная в лучших чувствах, девушка не смеет. Хуан не ослеп и не оглох, но до грудастой Марисы ему и впрямь нет дела. Он размышлет о том, что в «Толстой чайке» сегодня петушиные бои, и со слов Пепе в кабаке этом кэналлийскому рэю всегда хорошо нальют. Петушиные бои - интересная штука. Не конные, конечно, но он бы посмотрел и попытался что-нибудь выиграть у северных дураков. Вот только хозяин может приехать сию минуту. Но может ведь и через три дня? Ждать он не велел, так что... Закат манит Хуана азартной игрой и пьяным весельем, но чутье подсказывает - ждать надо. Где бы соберано не носило, вернется он оттуда не в лучшем виде. Быстро моряк соображает, но еще быстрее — засыпает, особенно если больше нечем заняться. Чтобы не клевать носом, Хуан закатывает рукава повыше и ну скоблить накарябанное давеча «море». Чего уж там, права Мариса – изобразитель из него паршивый, да и стол портить незачем было... Закатные лучи лениво скользят по лезвию ножа. На руки Хуан не смотрит, в окно все больше. Поскребет, поскребет, остановится, подумает о чем-то своем, и снова за дело. Где-то рядом поют старинную песенку про рыбака и штиль, под столом мурлычет осчастливленная рыбной требухой кошка. Хорошо и спокойно. Штиль в песне, штиль в душе. - Для кого-то наш управляющий глаза бережет? - тихо жалуется подружкам отвергнутая Мариса. С титулом, видный, почти не старый, и по слухам - бывший работорговец. Охмурить рэя Суавеса жаждут многие девицы. Да чего греха таить - и замужние нет-нет да засматриваются: кто на крепкое тело, а кто на суровый профиль. Ходят среди женской прислуги и сплетни о каких-то ужасно непристойных татуировках. Увы, ни одной пока не повезло их увидеть, и остается только гадать на шадди – почему? - Может у него в городе подружка? - шепчет одна из товарок Марисы. - Мещанка, - подливает масла в огонь другая. - На меня не смотрит, значит - северянка худосочная , - заключает третья. - А ну брысь отсюда, кошки ленивые! – кухарка взмахивает скалкой, и сплетниц как ветром сдувает – шуршат юбками вверх по лестнице, взметая мучную пыль. Мариса бежит последней и очень злая - рэй Суавес по-прежнему пялит глаза в окошко. За любовницей-мещанкой скучает, конечно. А на улице тем временем начинают гомонить мальчишки: «приехал, приехал!» и Хуан тянется к окну. Чутье на этот раз подвело, ну и слава Унду – с соберано все в полном порядке. При шпаге, шляпе, улыбке и немного пьян - истинный Алва, ничем не хуже покойного соберано Алваро, даже лучше. Конюх, с поклонами и уговорами, уводит в стойло всеобщего «любимца» Моро, и тотчас к соберано подкатывается толстяк-повар Хавьер, просит распоряжений насчет ужина. Хуан на своем наблюдательном посту ухмыляется. Желания соберано он умеет читать по лицу, как иные читают по книгам. Обильная трапеза сегодня некстати, да и пить тоже вряд ли будем - есть дела поважнее. Какие? Вот тут можно только догадываться - Хуан умеет читать желания, а не желания - не умеет. - Хуан? - Хавьер? Как всякий честный человек, чьи труды отвергнуты, толстяк немного расстроен. - Соберано хочет видеть тебя, Хуан. - Пусть на кухне что-нибудь соберут, я отнесу. - А вино? – вечный кэналлийский вопрос, без него никуда. - Сам позабочусь. *** Соберано поглощен чтением корреспонденции и появления слуги не замечает. Хуану бы лестно должно быть: кого еще Первый маршал Талига пускает за спину? По пальцам перечесть можно. Да только очень уж двусмысленная честь... Сервировка стола не занимает много времени. - Соберано? - Не мешай. Не мешай, так не мешай - Хуан ждет, стоя без движения у распахнутого окна. До ушей долетает разнообразный шум с улицы: собаки лают - загулявший горожанин им покоя не дает, лошадь цокает копытами - тяжело цокает, везет толстяка. А где-то там, значит, петушиные бои... Да ну их, в самом деле. Разве сравнится пара нахохлившихся птичек с дерущимися жеребцами в Торьеххо? Да и Оллария эта - болото, а не столица. Уродливый северный городишко... Жаль, что он к этому всему привык и, кажется, другой жизни уже и не знает. Иногда кажется, что другой жизни и не было. Не было моря, корабля, не было свободы. Только Алва и тьма тьмущая теней, в которую Хуан Суавес за какими-то тварями влез. Да не за тварями, за одной Тварью, вестимо. И пусть хозяин шутит, что сама природа против наличия у него такой широкоплечей тени, да еще с моряцким выговором. Как ни назови, Хуан Суавес всегда будет рядом и мешать не будет. Ну... Насколько это в его силах. *** С делами покончено - какое неописуемое счастье! С презрением отшвырнув последнее письмо, Рокэ поднимается из-за стола. Тянется, с видимым наслаждением разминает испачканные чернилами пальцы, но в душе все равно недоволен. Позади не самый приятный день в жизни: церемонии, слова, бумаги - все пустое, как вода. Взгляд цепляется за неуместное: ковер расчерчен надвое длинной колоннообразной тенью. Ее не должно тут быть, если только... Ах, конечно же, рэй Суавес. Ожидает своей участи с видом мрачным и отстраненным. - Ну-ка, посмотри на меня. Так, как смотрел, когда я не видел этого. Приказ выполнен - в глазах старины Хуанито появляется укор. - О, карьярра, лучше бы не просил. Избавь меня от этого хотя бы сегодня. - Да, соберано. И этот приказ выполнен, но Рокэ снова недоволен. Почему, позвольте спросить, в собственном доме сложнее добиться взаимности, чем в спальне Ее Величества? Не к ночи буде помянута. Нет, он не будет злиться. Есть вещи, с которыми просто приходится мириться, не так ли? Интрижки с дамами и не совсем дамами – это мило. Это скучно. То, чем Рокэ Алва предпочитает тешить тело в редкие минуты досуга - не в пример веселее. Не заповедные уголки разврата, но подвалы и катакомбы, под завязку забитые грехом - вот что ему нужно. Досадно, что ключ от подвалов - в штанах шкипера, погрязшего в праведности, но Хуан - он и есть Хуан, что с него взять? Спину всегда прикроет, за что вознагражден и одарен, как никто другой, но в делах потоньше это не слуга, а сущий мул. И ведь знает, проходимец, что заранее прощен. - Сделай лицо попроще. Нет, еще проще! - в сердцах бросает Рокэ и, хлопнув безмолвно страдающего Хуана по плечу, уходит в малый кабинет. Рэй идет по его следам - так неохотно, будто за дверьми не спальня, а волчье логово. Рокэ самостоятельно избавляется от одежды, Хуан не отстает, и оба знают, что произойдет вскоре, но Хуану никогда не надоест испытывать терпение соберано на прочность. Послать бы его в Закат или подальше. Ведь своенравен до наглости, и даже уродлив - на плечо, поцелованное бордонским клеймом, невозможно смотреть не морщась. Но разве не таким должен быть мужчина для мужчины? - крепким, незатейливым, с отметинами и характером, как боевой корабль. Но разве есть у Рокэ кто-то другой, столь же надежный? Нет. Рокэ походит к Суавесу, накрывает ладонью плечо со шрамом, а другой перехватывает жилистое запястье и с силой отводит в сторону. Хуанито есть чем похвастаться, но, увы, от природы одарен не только большим клинком, но и пребольшой скромностью. - Глоток вечерней крови, горькой и соленой... - Принести вина, соберано? - Пусть заглушит кислятину, которую мне пришлось глотать весь день, и пусть этот вкус долго-долго не сходит с губ. Когда Хуан так смущен, его почти жаль. Не будь он головорезом и работорговцем, мог бы ловить удачу на подмостках - трагедия ему, определенно, к лицу. - Соберано, могу я... - Да? - Я… Могу я… - Конечно, можешь, - Рокэ ослабляет хватку. Блеф, пустая трата времени. Но если тереться бедром о твердую, как камень, ляжку Суавеса, потихоньку распаляя и его и себя, то не такая уж и пустая. – Уходи, никто тебя не держит. - Нет, я не то! Не это... Ах, как трудно признать, что хочешь этого не меньше, чем я. Ну, Хуан, давай, сделай вид, что это не твой член сейчас твердеет под моею рукой. – Соберано, могу я сегодня быть… Осторожнее? Какой очаровательный самообман. - Не соберано, а Росио, – Рокэ сжимает пальцы на непокорной шее и заставляет Хуана обнять себя. В качестве наказания за потраченное время - несколько долгих поцелуев, и кончики пальцев вгрызаются в мягкую плоть между ног. Хуан не смеет уклоняться от наказаний, но и не молчит - его тихие стоны действую на Рокэ благотворно, он перестает злиться. - Не стой истуканом, рэй, покажи, что тоже хочешь, - это уже не приказ, но еще не просьба. Настойчивая ласка, уговоры - вот твое оружие сейчас. Больше никакой грубости, грубость - привилегия Хуана, и пусть уж он поскорее воспользуется ею. Ну же! Воспользуйся, сукин ты сын, воспользуйся мной, воспользуйся в полную меру, тебе же нравится это, - заклинаешь руками, просишь взглядом, пытаешься встать на колени. Стоит лишь намекнуть, что член этого упрямца может оказаться у тебя во рту, как он сдается. - Не надо, соберано, Росио, не надо! Что мне сделать? Вот так-то лучше. - Ты сам знаешь, - теперь остается разлечься на прохладных простынях, уткнуться лицом в подушку и раздвинуть ноги пошире. Миг предвкушения едва ли не страшнее, чем само удовольствие. Ты никогда не знаешь, по какому месту он хлестнет в первый раз, и ужас перед неизвестностью пронизывает насквозь, острее всего отдаваясь в паху. Кажется, Хуан снова бормочет какие-то извинения. Леворукий, отчего же ты создал его таким тупым? - О! - от неожиданности не успеваешь поймать себя за язык, а свист воздуха, рассеченного узким ремнем, уже готовит к следующему удару. Первое обжигающее прикосновение - между лопаток, второе приходится по ягодицам. Дальше не считаешь – удары градом сыплются на спину, плечи и зад. Это больно и унизительно, но атакуй! Еще, еще! И при этом – ни звука. Удар, еще удар! Бешеный стук твоего сердца, и ровное дыхание Хуана. Квальдэто цэра, старается, сукин сын, знает свое дело. Удар, снова удар! Ритм не меняется, но ты всем телом ощущаешь, что экзекутор входит в раж. И с каждым новым ударом разбухает ремень от твоей крови. Когда все кончено, и он наваливается на тебя, придавливая немалым весом, ты испытываешь невероятное облегчение. Это приятная тяжесть. Взмокшая спина с благодарностью впитывает живое человеческое тепло. Все члены погружены в расслабленность, и только между ягодиц приятный зуд - унять его можно тысячей разных способов, но ты бы предпочел тот, что считается наиболее грубым и грязным. От одной мысли, что Хуан сделает это с тобой, сладко поджимается мошонка. Притворяться немым и бесчувственным больше невмочь – прикрыв глаза, то ли жалобно, то ли блаженно стонешь, и трешься бедрами о простыни. - Хочешь еще. – Это не вопрос, утверждение. По разгоряченному поркой телу волной пробегает дрожь – голос Хуана не узнать. Так говорит не слуга, но хозяин. – Посмотри на меня, - и рывком переворачивает тебя на спину. То, что открывается взору и пугает и радует одновременно: человека больше нет. Запах крови разбудил животное. Будет по-настоящему страшно и жарко. - Руки. Вощенная веревка врезается в запястье. Непроизвольный стон слетает с губ, но Хуан неумолим – он накрепко обматывает сначала одну руку, потом другую, а оставшийся между ними кусок скручивает в петлю. Повинуясь его взгляду, сам надеваешь удавку на шею. Кто теперь господин? Тот, кто одним взглядом заставляет молить о пощаде. Тот, кто крепко вжимает саднящие запястья в кровать, перекрывая дыхание. Тот, кто дарит долгожданный глоток воздуха, а потом и поцелуй – крепкий и соленый, с привкусом твоей крови. И это он может бесцеремонно засовывать в тебя все, что пожелает, а ты в ответ: - Еще! Еще! – и сам не знаешь, о чем просишь, ведь он решит сам. Сомнет до хруста, придавит животом твой вздыбленный член и хрипло прикажет: молчи. Звук бьющихся друг о друга тел и вспышки молний на краю сознания. Как буря, в которой я – море, ты – галеон. Ты пройдешь по мне огнем и мечом, и оставишь вспененный след – на память, а я… Я поглощу тебя без остатка. *** Замертво падаешь на мокрые простыни. Рядом Он, окровавленный и измученный. – Росио, Росио, прости меня, за все прости, - ты не можешь сдержать порыв и снова, и снова гладишь грубыми руками лицо – только на нем нет ран, к нему можно прикасаться, не причиняя боли. Росио. Пропускаешь сквозь пальцы шелковые волосы, подносишь пряди к губам и целуешь не менее тысячи раз. Прости, прости. К своему стыду понимаешь, что на глаза наворачиваются слезы. Ты хочешь быть нежным, но он не позволяет, просит мучить себя. Почему? За что такое испытание? - Довольно, не надо, Хуан, - в его голосе нет холода, но нет и следов той страсти, что сжигала вас обоих. Правда застревает комом в горле. Ты всего лишь слуга, инструмент, который не подведет. Как ты мог вообразить, что эти игры делают вас ближе? Соберано наигрался. Уходи. - Ты бросишь меня в таком виде? Или развяжи или добей, - улыбка вымученная. Он устал и хочет остаться один. А для тебя нет ничего желаннее, чем остаться рядом. Ничего, переживешь. Легко избавляешь Рокэ от пут. Богатые ткани скроют следы сегодняшней ночи, но ты-то знаешь, что под кружевом. Эти полосы и кровоподтеки - твоих рук дело, видеть их по-настоящему больно, думать об истерзанной коже соберано – пытка. Встаешь, и новое испытание - два огромных зеркала отражают тебя во всей "красе". Зеркала – изобретения Чужого, как безжалостно и зримо они указывает на то, что в этой спальне тебе не место. Чурбан - он и есть чурбан. А рядом, в каких-то трех шагах – мраморная красота. Украдкой любуешься им. Точеная фигура, белоснежная кожа, грация черного льва - во всех Золотых Землях нет такого совершенства, как твой господин. Торопливо натягиваешь рубаху – в ней ты хотя бы будешь напоминать человека, а не багряноземельскую обезьяну. - Хуан, зачем каждый раз «после» ты ведешь себя как совращенная монашка? Это смешно и портит всё удовольствие. Тебе нечего ответить. - Я могу идти? - Иди. Торопливый полупоклон и ты уже за дверью. Медленно поднимаешься к себе. Скрипят старые ступени, в окна льется новый рассвет. Умоешься, приведешь мысли в порядок, займешься повседневными делами. Бурю сменит мертвый штиль. Вот только новая буря не за горами. Снова лишит тебя воли, скрутит, выжмет досуха, а утром выкинет, наигравшись. Но выбора нет, роли распределены и пусть так будет подольше. Ты – потрепанный в битве галеон, а Росио… Слишком свободен для моря, он – ветер. Корабли для ветра всего лишь игрушки. Помни это, Хуан.