Весна

- Гусев, не спать на льду! Крик тренера достиг Гуся одновременно с шайбой, которая ударилась о его клюшку и срикошетила в нужном направлении. - Даже не знаю, кого похвалить! То ли Харламов так замечательно бьет, что шайбы сами, куда надо, летят, то ли Гусев у нас научился их двигать силой мысли! Давайте-ка оба на скамейку. - Анатольвладимирович, меня-то за что? Валера возмущался, но послушно покатился к бортику, улыбка на его лице не исчезла даже тогда, когда между ним и Тарасовым расстояние сократилось до метра. - Рот нужно закрывать, когда играешь, а то без зубов останешься, - отрезал Тарасов, не отрывая напряженного взгляда от оставшихся на льду. – Что-то ты много улыбаться стал. - Ну так, это, - делая паузы между тяжелым глубоким дыханием, попытался объяснить Валера. – Весна же, Анатольвладимирович. - А ты у нас кот, что ли, Харламов? Тарасов оглянулся так резко, что Валера едва подавил инстинкт отшатнуться – как будто тренер внезапно налетел на него из-за угла, а не просто посмотрел. Впрочем, силы взгляда этих черных глаз и без того достаточно, чтобы сбить с ног. - Может, мне тебя в марте со всех тренировок и матчей отпускать, потому что у тебя – весна? - Почему отпускать? – почти обиженно насупился парень. – Я же хорошо играю. - Еще бы ты не играл хорошо. Думаешь, я бы тебя тогда к стадиону подпустил? Зимин, почему остановился? У тебя тоже весна? Продолжается тренировка, продолжается! Внимание Анатолия Владимировича направлено только на поле, и Валера смог снова вернуть свою улыбку, сначала осторожно, словно из-под полы доставал что-то незаконное, опасное, а потом как и было – от уха до уха. И, конечно, хочется обратно, на лед, он ведь совсем не устал, в отличие от тяжко сопевшего рядом Гуся. Но отсюда гораздо удобнее разглядывать мозолистые пальцы, сцепленные в замок, ритмично двигающиеся желваки, обветренные губы, изгиб ушной раковины под линией черных волос, внимательные цепкие глаза. Сейчас Тарасов полностью занят тренировкой и, может быть, забыл про двоих на скамейке, и можно совершенно безнаказанно на него смотреть, без всяких объяснений и причин. - Валер, ты чего? – Гусь уже очухался и толкал его под локоть. - Чего - я? - Уже минуты две в одну точку смотришь. Скоро у Тарасова в виске дырку прожжешь. Еще и рожу такую глупую скорчил, перепутал, что ли, его с Иркой? Сашка рассмеялся, чуть ли не хрюкая. Наверное, рожа и вправду получилась не обремененная интеллектом. Но Валера мог только опустить голову, втянуть ее в плечи, чтобы не было так уж заметно. - Гусев на лед, Харламов домой. - Как домой, почему домой? – быстро брошенная между делом команда вернула Харламова к реальности. - Да я уже за команду переживаю, Ва-ле-ра! – с наигранной заботливостью отвечает тренер. – Они скоро от твоей улыбки слепнуть начнут, тут уж будет не до хоккея! Эхо разнесло по стадиону приглушенный гогот ребят. - В самом деле, толку от тебя сегодня, как от обезьяны с клюшкой, - Анатолий Владимирович уже не кричал во весь голос, а тихо говорил – одному Харламову. – Иди прогуляйся, купи себе мороженного, цветов для своей девочки, в кино сходите. Один день тебе даю, понял? Чтобы завтра с утра был здесь, по расписанию. Снова забудешь мозги дома, придется на месте вправлять. Понял меня, спрашиваю? - Понял! Наверное, это нужно было сказать с серьезным видом, но уж получилось, как получилось. Тарасов обреченно вздохнул и – это видно – еле сдержался, чтобы пинками не выгнать заслуженного мастера спорта со стадиона. Ни первый, ни второй глоток свежего мартовского воздуха ничуть не отрезвляли. И пахло совсем не весной, не талым снегом, а горьковатым одеколоном и крепким чаем. Проходя мимо букв «ЦСКА», Харламов подпрыгнул и коснулся рукой перекладины «А». Анатольвладимирович! И Валера не уверен, что не выкрикнул это имя в прыжке, потому что энергия из него так и рвалась наружу, хоть маленькую подстанцию подключай. Он и вправду купил себе мороженого, как советовал тренер. И не сказать, чтобы на улице было тепло, но в расстегнутой куртке, полусъехавшей с головы шапке и с ледяным эскимо – все равно жарко. Мама бы сейчас сказала, что он обязательно заболеет. А Ира бы решила, что его снова надо спасать. Впрочем, так решил бы любой нормальный человек, глядя на взрослого парня, вдруг похожего на сопливого школьника, которого впервые поцеловала в щеку самая красивая девочка в классе. Разумеется, Валеру никто не целовал, потому что его «самая красивая девочка» по иронии судьбы оказалась немолодым мужчиной со склонностью к тирании и сквернословию. От такого дождешься, разве что, клюшкой вдоль спины или четкой инструкции, как свернуть и куда засунуть свои романические чувства. Но Валере и так хватает – или он себя убедил, что хватает – Тарасова. А когда Анатолия Владимировича нет рядом, подлое воображение вступает в сговор с памятью и рассудком и подкидывает Харламову исключительно нежный и теплый образ тренера: как Тарасов кладет руку ему на плечо прежде, чем крикнуть «Смена!» и отпустить на лед, как они иногда пьют чай в тарасовском кабинете и обсуждают тактику игры, и голос вспоминается только такой – тихий, почти интимный. И как Тарасов прячет в уголках губ улыбку, когда наблюдает за своим любимым учеником. Уже ради этого стоило терпеть ссылку в Чебаркуль, все унижения и жестокие тренировки. Чтобы наградой – улыбка Тарасова и «Отличный гол, Харламов!», а иногда – очень тихое, едва уловимое, одними губами «Спасибо, Валера». И тут уж хоть до потолка прыгай, ну или режь коньками лед и рви в клочья соперников, чтобы хоть куда-то выплеснуть эмоции. Валера не заметил, как начало темнеть, а он снова почему-то оказался позади здания стадиона ЦСКА. Машинально отыскал глазами окна кабинета Тарасова – темно. Сегодня ему не с кем пить чай и двигать шахматные фигурки по доске, потому что его самый любимый ученик вел себя на тренировке как распоследний идиот. До Харламова только сейчас дошло, к чему Анатолий Владимирович помянул про «его девочку». Наверняка ведь подумал, что это из-за нее у Валеры в голове звенящая пустота, а в крови взрыв гормонов! От злости Харламов плюнул под ноги и быстро зашагал прочь, хрустя истончившимся снежным настом. Он только и успел увидеть, как кремовый автомобиль со знакомыми номерами сверкнул фарами и отъехал с парковки. Валера сорвался с места и побежал вслед за ним, но тут же остановился – зачем побежал-то? И поплелся дальше, внимательно изучая дорогу под ногами. Он не раз думал о том, что делает по вечерам у себя дома строгий тренер. В своем кабинете он выглядел почти по-домашнему: тихий, вдумчивый, сосредоточенный, и мыслями – всегда на поле, настоящем или настольном. А в его квартире? Приходится же ему заниматься чем-то, кроме хоккея: готовить еду, делать уборку, стирать вещи, может быть, даже заботиться о ком-то. Харламов уже не в первый раз приходил к мысли о том, что ничего не знает о личной жизни Тарасова. Впрочем, мысль эта не сильно мешала ему жить, потому что – какая разница, если жизнь Анатолия Владимировича, как и его собственная, - в хоккее. Вот где настоящие страсти, настоящие нервы, силы, чувства, счастье, и уж в этой жизни Валера уже занял серьезное место. Только как бы он ни старался этому радоваться, хотелось большего. Харламов давно знал адрес Тарасова, но никогда не заходил в гости. Просто потому, что придти к нему домой – значит, оказаться в той части его жизни, где Валера не был кем-то особенным и не имел ровным счетом никаких прав, выброшенным в полную неизвестность оказаться – как тогда, на вокзале в Чебаркуле. И очень уж туда не хотелось. Но на улице весна, жарко, светит солнце – по крайней мере, в представлении Валеры, и почему бы не рискнуть разочек, сколько уж можно мяться на пороге. Ну и вытолкает взашей – подумаешь, как будто в первый раз. По удивленному взгляду Анатолия Владимировича можно было решить, что заглянуть в глазок прежде, чем открывать дверь, он забыл. В огромной кофте, наброшенной на плечи поверх расстегнутой рубашки, крупных очках, он на миг показался Харламову таким маленьким и потерянным. Ровно до того момента, как открыл рот. - Надо же, Чебаркуль! Ты что, заблудился? Наваждение как рукой сняло, и теперь уже Валера чувствовал себя мальчишкой, смотрящим на своего героя снизу вверх. - Я… Я нет. Я вот! Валера поднял пакет с купленными сладостями к чаю и выразительно им потряс. Тарасов окинул скептическим взглядом ученика. - Даже бумажный пакет выражается яснее вас, заслуженный мастер спорта, хоккеист Харламов. Меньше тебя по голове бить, что ли, надо было. Ты кроме хоккея чем-нибудь занимаешься? В самом деле, книжки бы почитал. Решимости как ни бывало. Чувства, переполнявшие его, свернулись в ком где-то под ребрами, и желание прыгать и кричать от их избытка осталось словно в другой жизни. - Ну чего глазами хлопаешь? Заходи, раз пришел. Харламов собирался уйти, только бы не позорно убежать, сверкая пятками, но обнаружил себя протискивающимся между дверным косяком и хозяином квартиры, словно нарочно оставшемся в проходе. - Видел я на тебе, конечно, глупые физиономии, но сейчас что-то особенное было! – посмеивался Анатолий Владимирович, гремя замком и цепочкой. Пути к отступлению перекрыты. - Посиди в зале, я сейчас чайник поставлю. Шагнув из темного коридора, в котором Тарасов не удосужился включить свет, в уютный зал, Валера почувствовал себя спокойнее. Кубки, грамоты, вымпелы, плакаты, журналы – здесь все напоминало о хоккее, и как будто не было другой тарасовской жизни, а только продолжение первой и единственной. Осмелев, Харламов подошел ближе и коснулся пальцами начищенного до блеска позолоченного кубка. Этот в коллекции – самый свежий, совсем недавно великому тренеру эту награду принесла его команда. И во много благодаря Валере. Кубок стоит чуть поодаль от остальных, на самом видном месте. И было приятно убедиться, что и здесь для Валеры есть такое место – особое. - Ну вот, так ты больше на себя похож. – Анатолий Владимирович возник за его спиной. - Идем, чай готов. - А чего ты, собственно, явился? Только по-честному. Не о предстоящем же матче поговорить, в самом деле. Валера и сам забыл, зачем. Как будто именно за этим и пришел, продуктивно ведь поговорили, профессионально. - Вы тогда не смейтесь, Анатолий Владимирович. – Харламов вертел в руках пустую и уже остывшую чашку и оглядывался по сторонам. – Мне вдруг стало интересно, как вы живете. Я ведь вас только на работе и вижу, а про личную жизнь ничего не знаю. - Да какое там. Ты, Валера, и есть вся моя личная жизнь. Кожа мгновенно покрылась мурашками, словно кто-то открыл форточку и впустил в кухню холодную мартовскую ночь. Показалось, или голос у Тарасова был совсем серьезным? Таким голосом он не шутит. И Харламов не может оторвать взгляда от задумчивого лица Тарасова. - Ты, Гусев, Михайлов, Петров, Рагулин, Зимин, да все ребята. – Анатолий скользнул взглядом по сидящему напротив парню и остановился, когда их глаза встретились. – Подрастешь, может, поймешь. Это у вас, молодых, одни девочки на уме, а мне с вами никаких девочек не надо. Особенно с тобой, Ва-ле-ра. «Шутит или издевается?» - соображал Харламов, пытаясь по непроницаемым черным глазам угадать истину. - Мне тоже. - То-то ты сегодня так сосредоточенно тренировался, - хмыкнул Анатолий Владимирович. - Не из-за девочек же. Может, я уже подрос, понял и мне их тоже не надо, как считаете, Анатольвладимирович? «Прикидывается или, в самом деле, дурной?» - соображал Тарасов, наклонив голову и внимательно глядя на ученика. Да ну какое там, мелет чепуху, как обычно, при этом смотрит нагло и беззастенчиво. - А кого же тебе надо, если не секрет? – спрашивает Тарасов, как будто для поддержания разговора. - Вас. Смотрит, как будто испытывает взглядом, меряется – кто первым отведет глаза, кто проиграет. Тарасов думает: сколько на него наград и званий ни повесь, как был мальчишкой, так и остался. - И остальную команду, и хоккей, - добавляет после значительной паузы Валера. Тарасову даже становится смешно: неужели Валера пытается играть по тем же правилам, что и он сам? В слова играть, и это Харламов-то, которому проще 34 шайбы за сезон, чем выразить свои мысли. И тут же становится страшно: или он обо всем догадался? - Вид у тебя какой-то уставший, - резко меняет тему и тон Анатолий Владимирович. – Да и поздно. Наверняка, кто-нибудь уже заждался. - Выгоняете? - Хотел бы выгнать – ты бы уже за порогом стоял. О тебе же забочусь, сам подумай, как будешь матери объяснять, где до часу ночи шатался. - А никак не буду. Анатолий Владимирович, можно у вас сегодня остаться? В комнате повисла тишина. Валера сам не знал, как это у него вырвалось. - Ну, как знаешь, - добивает его своим спокойным согласием Тарасов. - Только у меня тут не гостиница, диван всего один. Надеюсь, ты во сне не брыкаешься. Смеется. Издевается снова, или?.. Второе Харламов не успевает додумать, потому что невысказанным, даже мысленно, оно растекается в груди сладкой теплотой, словно в него влили еще одну чашку горячего ароматного тарасовского чая. Анатолий Владимирович еще некоторое время читает газету, лежа в постели, и Валера, притворяясь спящим, смотрит на него из-под челки. И думает: вот так бы каждый вечер. Пить чай, разговаривать и ложиться спать рядом с ним, при медовом свете бра и под шорох газетной бумаги. Так уютно, по-домашнему, и так естественно, будто здесь – под одеялом со своим тренером – самое ему место, как и на льду. И все невысказанные чувства снова поднимаются, рвутся наружу, заставляя Валеру действительно придвинуться ближе и уткнуться лбом в плечо Анатолия. Тарасов как будто вовсе забыл, что сегодня он не один. Сворачивает и убирает газету, тянется к выключателю – осторожно, чтобы не столкнуть примостившегося рядом парня. Обнимает его – и тут Валеру снова прошибает электрическим током. Нет, показалось: Тарасов всего лишь набросил на него край одеяла. Валера так и не понял, заметил ли Тарасов, что он не спит. Смелеет и небрежно кладет руку поперек его живота, и чувствует, как Анатолий Владимирович напрягся всем телом. Но руку не сбросил. Следующие минуты тянулись целую вечность, пока Валера осторожно придвигался ближе и опутывал Тарасова руками и ногами. Он чувствовал, как чужая рука гладит его по волосам, взъерошивает, чужое дыхание щекочет висок. И все это так близко, так интимно, что уже трудно притворяться спящим, особенно трудно найти хоть одну достойную причину не воспользоваться моментом, а там – будь, что будет. И Валера ловко выпутывается из-под одеяла, накрывая своим телом Тарасова. - Анатолий Владимирович, я… Тарасов испуганно дернулся под ним, и Харламов со всей силы ударился затылком о плафон висящей над диваном бра. Боль оказалась такой внезапной, что Валера неуклюже согнулся пополам, спихивая Тарасова с края дивана. - Валера, какого хрена?! Сделать уже ничего нельзя: Анатолий Владимирович бешено сверкнул на него глазами, и Валере стало действительно страшно. - Анатольвладимирович, я не хотел, простите ради Бога, я случайно… - Что ты случайно, Харламов? Голос у него сейчас совсем такой же, как на стадионе. Как будто сейчас не ночь, а со всех сторон их не окружают мирно спящие в своих постельках соседи. - Все, Харламов, пошел вон. Сердце в груди Валеры замерло. Спорить он не стал, вскочил, схватил со стула свои брюки и принялся поспешно натягивать. - Ты чего делаешь? – с искренним недоумением спросил Тарасов. - Как вы и сказали, собираюсь. - Куда собираешься-то? Посреди ночи. Вот башка дурная, ему рано утром на тренировку, а он гулять собрался. Говорю, пошел вон с дивана, на полу будешь спать. Валера не верит своим ушам, но на автопилоте уже перетаскивает на пол подушку и одеяло. - А то ты нас обоих в порыве чувств покалечишь, - усмехнулся Анатолий Владимирович, наблюдая за ним сверху вниз. – Все, отбой, Чебаркуль. Но Харламов не спит. Какое там! И как же хорошо, что сейчас Тарасов не видит эту его глупую счастливую улыбку, которую невозможно стереть с лица. По-идиотски получилось, кто ж спорит, но ведь получилось. Теперь Валера точно знает, что даже если и есть у его любви какая-то другая жизнь, в стороне от хоккея, то и там он уже поселился. Оставил свой след на тонкой фарфоровой чашке, на полотенцах, на простынях, на горячей коже под тонкой тканью пижамы. Такой след, который не отмоешь и не вытравишь. И от этой мысли стало горячо внутри. Тарасов тоже не спит. Ему холодно даже под пуховым одеялом в натопленной комнате. Потому что страшно, как-то безотчетно и почти панически, хотя уж он-то не из пугливых. Убедить себя, что Валера на самом деле спал, не получается. Предположить, что он осознанно жался к своему тренеру, горячо сопел, уткнувшись лицом ему в грудь, почти касаясь губами кожи в вырезе расстегнутой рубашки – не получается тоже, потому что так не бывает. Он давно сам приказал себе не верить в такие вещи, чтобы не изводить себя понапрасну. Прятался вечерами дома, чтобы хоть здесь отдыхать от вездесущего Харламова, от его преданного, наивного взгляда из-под длинной челки, от доверчивого «Анатольвладимирович!», от сильного молодого тела, которое скрыть разве что под хоккейной броней, но уж никак не под тонким одеялом. А если и у мальчишки в голове такая же чертовщина творится… Тарасову стало не по себе от мысли, что на двоих у него выдержки не хватит.