Испанский мотив

      — Вале-е-ер, — лениво тянет Гусь, которому до смерти не хочется уходить от костра, где так уютно и ворчливо потрескивают дрова, где загадочно вспыхивают искры догорающего пламени. — Валер, а спой ещё что-нибудь…       Сашка знает, что только так можно поймать сурового Тарасова на маленькой слабости, и тот, возможно, позволит себе и другим поблажку, разгонит своих охламонов по палаткам чуть позже…       Пальцы Харламова ловко пробежались по грифу гитары, как бы примеряясь, где им будет удобнее и, наконец определившись, замерли. Конечно, это оказался Рафаэль — любимый Валеркин певец, и печальный испанский мотив удивительно гармонично вплёлся в треск затухающего костра, шум ночного леса и шелест листвы берёзы, к которой прислонился Тарасов, собравшийся было скомандовать общий отбой.       Dicen que somos dos locos de amor       Que vivimos de espaldas al mundo real (1)       Под мягким, тёплым голосом его ученика это намерение съёжилось, сникло и исчезло… «В конце концов, не так уж сильно они выбились из графика», — убеждал себя тренер. Он всегда отправлял хоккеистов спать немного раньше распорядка, зная, что в ближайшие полчаса они будут шушукаться и пересмеиваться, как школьники в пионерском лагере.        Тарасов, нахмурив брови, наблюдал за Валерой и чувствовал, как в груди снова поднимается что-то неправильное, иррациональное, мощное, от чего становилось страшно и хорошо, что уже невозможно было упрятать поглубже никакими усилиями воли, что просыпалось только рядом с этим испанцем, по прихоти судьбы носившим русские имя и фамилию и родившимся в СССР. Но достаточно было взглянуть в его огромные, немного печальные бархатные глаза, как у Тарасова всплывало в памяти светловское: «Откуда у парня испанская грусть?» Эти глаза завораживали, утягивали в свою тёмную опасную глубину, брали в плен, пугая Тарасова совершенно неуместными эмоциями и полной капитуляцией самообладания. Знаменитый тарасовский самоконтроль рассыпался, как стекло в школьном окне, которое хулиган-мальчишка метким выстрелом из рогатки превратил в груду мелких сверкающих осколков. Мальчишка! Вот такой же беспечный и не понимающий, что натворил, не замечающий роковых последствий своего поступка.       Валера так низко опустил голову, что чёлка почти полностью скрыла глаза. Очертания его фигуры терялись в полумраке почти догоревшего костра, и слышен был только голос, идеально подходящий к тревожащей и нежной мелодии:       Yo sin tus labios me muero de sed       Sin los míos también tú no puedes estar (2)       Мужчина закрыл глаза, понимая, что снова оказался во власти нелепых и опасных желаний: подойти, взъерошить лохматую чёлку, провести рукой, очерчивая скулу, подбородок, сесть позади Валеры, обхватить, прижаться, опрокинуть на себя и зарыться лицом в его тёмные волосы, целовать эти жёсткие смоляные пряди и вдыхать Валеркин запах… Повернуть к себе, поцеловать висок, глаза, щёки. Тут Тарасова встряхнуло и обдало жаром почище, чем от костра! Большего он никогда не разрешал себе представить, позволив сейчас даже немного большую слабость, чем обычно.       Когда всё это началось, тренер толком и сам не смог бы себе объяснить… Когда бывший полуфабрикат, Чебаркуль, стал для него Валериком, Валерчиком, когда цепкий взгляд тёмных глаз Тарасова, с плохо скрываемой нежностью, всё чаще и чаще стал останавливаться на обаятельном, стремительном парне с милой и светлой улыбкой?       Sólo en tus brazos me siento feliz       Y me duermo despierto con dulce quietu (3)       Он не помнит день, когда впервые заглянул в эту бездну, наверное, всё случилось постепенно, как незаметно наполняется стакан под капающим краном. А теперь — перелилось через край и не вернуть назад, не отмотать к началу. Может быть, всё началось с того вечера в ресторане, когда Тарасов впервые увидел танцующего Харламова, увидел, — и замер с бутылкой минералки в руке, не донеся её до стакана, настолько потряс его изменившийся до неузнаваемости Валера.       Его форвард, и так отличавшийся скоростью, изяществом и красотой движений, но при этом производивший впечатление абсолютно скромного, простодушного и какого-то невинного парня, вдруг превратился в порочного соблазнителя с притягательной силой невероятного обаяния и привлекательности, которая волной накрыла всех присутствующих, они перестали танцевать, любуясь только одной парой. Грация Валеры, изысканность и лёгкость движений, его пластичность, манкость били под дых и заставили зашевелиться в душе Тарасова таких демонов, о которых он и не подозревал.       Хотя, достаточно часто бывая в зарубежных командировках, он не мог не знать о запретных влечениях и пороках, но никогда, никогда не думал, что сам будет мучительно краснеть при виде этого испанского мальчика от захлёстывающих его странных и необъяснимых желаний. Обнять, прижать к себе, поцеловать. И тренер, обычно не смущающийся в проявлении отеческой нежности к своим воспитанникам и не стеснявшийся после удачной игры расцеловать особо отличившихся ребят, не решался вести себя так с Валерой.       Когда Анатолий Владимирович очнулся от своих малоутешительных размышлений, он увидел, что у костра остались только они с Харламовым. Валера медленно перебирал струны и смотрел своими невероятными глазищами на тренера. Тарасов кашлянул и с трудом поднялся: — Ну что, Валер, засиделись мы с тобой, пора и честь знать. Завтра на зарядку подниму без поблажек. Валера молчал, только каким-то шальным блеском загорелись его глаза, как будто он задумал невероятно забавную и удачную шалость, что частенько позволял себе, заработав славу насмешника, не всегда удерживающегося в рамках добродушной шутки. Тарасов немного насторожился, но Харламов молчал, и тренер, решив, что тот, как всегда, не позволит себе пошутить над наставником, повернулся и уже сделал шаг, как вдруг услышал: Mi querido… Mi inabordable… Eres divino, me vuelves loco. (4) Хрустнувшая под ногой Тарасова ветка только оттенила упавшую на поляну тишину. Тренер повернулся и, вытянув шею, попытался разглядеть рядом с Валерой собеседника, но увидел всё тот же одинокий силуэт с гитарой. — Что это ты тут упражняться в языках вздумал? — бросил Тарасов. — А это я, Анатолий Владимирыч, поздравление маме репетирую, — звенящим и каким-то пьяным голосом произнёс Харламов. Тарасов хмыкнул, прошёл пару шагов и не выдержал — обернулся. — Ну, о маме думать — это, конечно, похвально, но почему же ты к ней в мужском роде обращаешься? — А Вы… Вы... — маково вспыхнул Валера. — Вы знаете… — Да, Валер, знаю, — вдруг весело произнёс Тарасов. Неизвестно откуда взявшиеся кураж и азарт хмельно закружили голову и обрушили тщательно выстроенные в душе барьеры. — Мы же в тридцать шестом все болели Испанией, готовы были туда ехать, вот и изучали язык понемногу.       Валера поднялся и неуверенно двинулся к Тарасову. Анатолий Владимирович увидел, что тот настолько обескуражен и сконфужен сложившейся ситуацией, что решил немного успокоить парня: шагнул навстречу и ободряюще сжал плечо. Не встретив от тренера ожидаемой реакции в виде нагоняя, топанья ногами и презрительных реплик, Харламов стал немного успокаиваться и смог, наконец, посмотреть на своего наставника. — ¿ Рermites? (5) негромко спросил он с робкой надеждой. — Роr favor (6) медленно произнёс Тарасов, потянувшись к Валере.

***

      Двое стояли у погасшего костра, и в темноте даже самый внимательный и зоркий взгляд не заметил бы, как один из мужчин ласково взъерошил другому волосы и мягко провёл рукой по щеке. Тарасов вздохнул и счастливо улыбнулся, почувствовав, как с таким же счастливым вздохом ему в плечо уткнулся Валерка, слегка щекоча разлохмаченными прядями щёку. «Как всё-таки полезно знать иностранные языки» — это было последнее, о чём подумал Тарасов, прежде чем окончательно потерять голову от смелых и нежных прикосновений сильных рук Харламова.