breathin

«я люблю тебя (это нужно Записать, чтобы не забыть); Я люблю тебя, потому что и не пробую разлюбить.»*

      У Зейна все валилось из рук.       Все его мысли были о сегодняшнем утре, в которое он успел разлить на себя кофе, порезать себе чуть ли не всю ладонь и успешно разругаться со своим парнем, который, как упрямый баран, отказывался произносить хотя бы чертового «я тебя тоже», не говоря уже о громогласном «я люблю тебя». И, ладно, да, Зейн знает, что блондин его любит, но неужели так сложно хоть один-единственный раз подтвердить это, а? У него же явно не отвалиться челюсть после этого.       Малик был зол, разочарован и очень обижен, поэтому все за чтобы он не брался – не получалось. Потому что в голове был один парень, который сейчас сидит этажом выше и даже (даже!) не удосуживается позвонить или хотя бы отправить милые шоколадные конфетки с открытой, где будут извинения (как он делал это обычно, когда у них возникали разногласия), но сейчас было тихо и это раздражало Зейна еще больше.       Ближе к обеду, Малик все-таки не выдержал и, сославшись на плохое самочувствие, уехал с работы, направляясь прямиком к Луи. Луи Томлинсон был известным художником, с которым Зейн познакомился на одной из его выставок, точнее он нашел его в одной из комнат (когда искал на самом деле туалеты, но не суть), где Луи курил травку и, конечно же, предложил внезапному гостю, а тот не отказался. С тех пор, они лучшие друзья и если уж кому-то дано понять Зейна (после Найла, конечно), то только Томлинсону.       Брюнет буквально взлетает в его огромную мастерскую, сшибая при этом одну из картин, но ловко ухватившись за ее край – не дает ей упасть. Он аккуратно кладет ее на место и шумно выдыхает, ожидая, пока Луи закончит свои штрихи. Это было одно из правил в мастерской Томлинсона, потому что он здесь работает и «если тебе вдруг нужен сеанс психотерапии, то будь добро подожди пока я закончу работу, тогда можешь открывать свой рот и высказывать все, что хочешь». Спустя пару секунд, шатен откладывает краски, кладет кисточку в стакан и поворачивается к едва ли не дымящемуся другу.       – Итак, мистер Томлинсон к Вашим услугам, – ухмыляется художник, тут же замечая на себе разъяренный взгляд.       – Я просто не понимаю, как так можно? Неужели это так сложно? Боже, это же всего лишь слова, чертовы слова, - Зейн начинает ходить из угла в угл и активно размахивать руками. – А может я просто на него давлю? Хотя, блять, мы вместе уже второй год и я ни разу, ни разу, Луи, не услышал от него ответа. Это же уму не постижимо, пр…       – Ой-ёй, может ты перестанет так тараторить? – резко прерывает его Луи. – Можно в кратце? И помедленней, а то все, что ты сказал до это превратилось у меня в одну сплошную кашу.       Малик выдыхает и садиться на ближайший стол. Злость вдруг куда-то исправилась, а на замену пришла какая-то пустота, противная и злая. В голову проникает одна из самых глупых и дурацких мыслей, отчего на глазах появляются слезы.       – А.. – брюнет сам себя прерывает, как будто не веря в том, что говорит. – Может он меня больше не любит?       Луи расплескивает воду, которую хотел выпить, и слегка ошарашенными глазами смотрит на своего друга. Он выдерживает пару секунд, а затем слишком громко для этого помещения, говорит:       – Святой Иисус, если бы сейчас здесь был Стайлс, то твой нос потерпел бы крушение, как, в принципе, и все твое лицо, потому что нормальным бы ты отсюда не вышел. Нет, ну не придурок ли ты? То, как тебя любит Найл, не любит никто. Он же в тебе души не чает, он всегда с тобой и за тебя, какой бы не была ситуация. Ты хоть помнишь, что он ради твой больной задницы сорвался с одного из главных дел в его карьере, потому что ты не брал трубку? Как он даже голоса на тебя не повысил, когда ты сломал его любимую картину, которая стоила ему столько, сколько стоит, наверно, весь твой журнал? Я бы на его месте тебе шею свернул, честно. И ты посмел в нем усомниться?..       Дальше Зейн не слушал, потому что отчетливо понял, что Найл для него – весь чертов мир. Малик же без него даже дышать не сможет, потому что это Найл, понимаете? Один только взгляд его голубых сапфиров может подарить брюнету силы и уверенность во всем, что он делает; одни только его даже самые легкие прикосновения могут подарить тепло и заботу. Он вдруг вспомнил все до мелочей, от начала до сегодняшнего утра. Каждый день, каждый час его жизни был именно с этим человеком, каждое падение и каждый набор высоты был благодаря ему рядом, который всегда поддерживал и защищал.       И разве Зейн имеет право терять его только потому что Найл еще не готов сказать эти слова?       Абсурд.       Конечно, нет.       Зейн ощутил себя полным идиотом, не ценящим абсолютно ничего. И единственное, что ему сейчас захотелось так это обнять блондина (ну, может еще попросить Луи ударить его как следует, но…). Поэтому он рванул с места, чтобы извиниться, но через пару секунд резко остановился, потому что перед ним стоял Найл. Малик ударил себя по щеке, дабы проснуться:       – Найл? – но его парень все еще стоял здесь и никуда не исчезал.       Хоран хотел поговорить с ним еще с утра, но никак не мог решиться спуститься на этаж ниже. Он был зол, но на самого себя, потому что боится. Боится, что, если он произнесет эти заветные слова, то Зейн просто исчезнет, как будто ничего и не было, потому что так уже было в его жизни. И преодолеть эту черту оказалось для блондина труднее, чем он мог подумать. И вот, Найл срывается с работы и не застав в кабинете, едет к Луи, потому что Зейн стоит того, чтобы перешагнуть, наконец, эту границу.       – Зейн, я, – блондин опустил глаза, почувствовав себя на миг ребенком, в котором так много чувств, но он не может все их выразить.       Брюнет кидается к нему, заключая в самые сильные объятия и мягко целует те места, до которых достает. У Найла внутри вновь становиться так тепло, потому что Зейн не обижен, что он обнимает его, обвивая шею, в ответ. Они стоят так долгие минут пять, просто наслаждаясь друг другом, даже не замечая, как исчезает Луи, успевший уже их сфотографировать, чтобы в дальнейшем нарисовать их, потому что они милые, ладно?       – Прости меня, солнце, – тихо шепчет Малик, сглатывая комок в горле, чтобы не заплакать. – Прости, прости, прости. Я не должен был на тебя злится, я не должен был на тебя давить, я просто придурок. Про…       – Я люблю тебя, Зейн, – говорит Найл так отчетливо, что брюнет даже перестает дышать.       Он мягко отодвигается, все еще держа руки на талии своего мальчика, и заглядывает в глаза, думая, не послышалось ли ему сейчас. Может, это все-таки сон? И всего этого дня вообще не существовало? Но голубые глаза искрят любовью и Зейн нежно целует его, прижимая ближе свое чудо.       – И я тебя люблю, love.       Впереди их ожидает еще много ссор, как мелких так и крупных, но они никогда не уйдут друг от друга, потому что картина, подаренная Луи, всегда будет напоминать им об этом дне. Дне, когда они оба поняли, что снова влюбились друг в друга бесповоротно.       Он же его любимый грейпфрут, понимаете?