Холодные звёзды не всегда мертвы

Из распахнутого настежь окна — ещё по-летнему ласковый морской ветер, проглотивший тихий вопрос, сорвавшийся с полусомкнутых подрагивающих губ в этот «засентябрелый» вечер. — Ты любишь меня? Дима в ответ лишь ухмыляется, наваливаясь прямо поверх скомканной простыни, служившей Лазареву вместо одеяла, и целует снова, отрезая ещё одну грань бесконечного многогранника, у которого после Португалии остаётся всё меньше и меньше объёма. *** Они — герои недописанных историй, по которым бесполезно снимать фильмы или рисовать мультяшные комиксы. Они — лопасти вечного двигателя у свихнувшегося лаборанта, провалившегося в полулетаргический сон прямо на рабочем месте — эксперимент завершить не удастся по техническим и глубоко личным причинам. Их связь оказалась глубже, чем они могли предполагать на самой заре их не по-юношески «осерьёзненных» отношений, но всё чаще их нити разрывались в мелкие лохмотья, и всё чаще те, кому даже судьбой предначертано быть рядом и друг друга не отпускать, бывали врозь. Они не общались около полугода; сначала Сергей злился, затем обижался, затем обманывал себя, что ему это только на руку, затем снова злился — теперь уже на самого себя, всячески обращал на себя чужое внимание, а затем просто перегорел. Нет, он по-прежнему любил и по-прежнему хотел, чтоб и ему слова любви говорили, но его любовь всё больше напоминала свет давно умершей звезды — ей ещё освещать эту убогую планету тысячи световых лет, а она уже давно забыла, что когда-то существовала. Обычно всё: присланное элитное авто, встретившее в десяти метрах от трапа, номер с видом на Чёрное море и Олимпийский парк, свежие фрукты на столе (обязательно — персики и местный виноград) и вместительный шкаф для концертных костюмов. Обычно всё — вот только номер двумя этажами ниже по диагонали слева занят кем-то другим, а сам Билан скромно не высовывался почти до самого открытия, изо всех сил делая вид, что приехал сюда только работать. Сочи — как маленькая сказка, но уже не на двоих. Между ними слишком много всего — невысказанные вовремя или высказанные невовремя фразы, красноречивое молчание, абсолютный не-обмен даже взглядами на премии «Муз-ТВ», которая в этом году впервые прошла в «их» смысле как-то уныло, и разговоры с общими знакомыми на тему: «Да у нас всё хорошо, что вы». И ведь не врёт же: хорошо, если ошибок больше не совершают. Не совершают ошибок, потому что уже просто нечего на двоих совершать. В этом жарком во всех смыслах месте не соскучишься; Лазарев даже ощущал себя поистине счастливым среди «своих» — тех, кто наверняка знал, как прогнать все лишние мысли из головы и боли из сердца, по-честному даже не всегда зная их причины. Сергею некогда было страдать и некогда было заниматься самобичеванием: Филипп умело отвлекал его актуальными сплетнями, а Каролина вдруг ни с того ни с сего запевала вполголоса какую-нибудь старую песню, забивая изо всех сил старающийся казаться «взрослым» тенор Лазарева своим заливистым смехом. Веселить и развлекать его пытался даже не особо знающий Интарс, с которым оказалось тоже замечательно просто отдыхать. Ещё где-то на горизонте маячил Кузнецов, без которого не обходилось ни одно хоть сколько-нибудь значимое музыкальное мероприятие, но то ли он был спокоен, не наблюдая в поле зрения потенциального конкурента, то ли в глазах Сергея отражалось то, что вот уже шестой месяц как выкраивало по-новому образцу его измызганную душу. В без двух минут восемь он наконец вошёл в здание «New Wave Hall», бегло окидывая приглашённых гостей в первых рядах, но почему-то не споткнувшись о знакомую тёмную рубашку, которую мельком видел на репетиции днём. В без двух минут три он сидел прямо на бордюре, вдыхая ночной присоленный воздух и вытягивая вперёд ноги, банально гудящие от безудержных танцев на протяжении нескольких часов. — Но ведь ещё любишь? — Люблю. Но просто принадлежать уже не хочу. *** Он любил Сочи хотя бы за то, что здесь было много таких же умерших звёзд, и на фоне многих он казался ещё самой живой из существующих «Млечных путей» и прочих галактик. Здесь можно было спать до полудня, просыпаясь от настойчивого звонка сына (и это была единственная нить, что связывала его с суетной Москвой), играть в футбол, погрязая ступнями в горячем песке, и кататься на велосипеде по мотодрому, озорно улыбаясь на камеру Мише и словно заново впадая в детство, которого у него вовсе не было. Здесь можно было отключить телефон, ставя, словно бронь, электронный голос-щит «Абонент недоступен», а ещё здешнее солнце пригревало по-сентябрьски кисло, оставляя на коже только ровный загар и лёгкие воспоминания о тепле, которое могли дарить только тонкие, изящные, испещрённые кольцами пальцы. Его голос дрогнул только на сцене, когда он впервые отрепетировал выбранную песню для творческого вечера группы «А-Студио»: действительно, и кто ему сказал, что Сергей Лазарев теперь будет снова за ним бежать и возвращаться назад — туда, откуда по своей воле и не уходил. Он давно представлял, при каких обстоятельствах произойдёт их окончательный разрыв с Биланом: отделается он только разбитым носом или чем похуже, или куда, если не в висок, прилетит ему осколок разбитой о стену тарелки? А на деле всё оказалось куда проще: просто когда-то кто-то кому-то не написал после того, как когда-то кто-то кому-то не ответил, а ещё раньше кто-то кому-то в очередной раз не позвонил, невпопад поздравил с днём рождения (что автоматически приравнялось к тому, что не поздравил), а ещё раньше просто кто-то кому-то не сказал «Да» на простой вопрос, ответом на который со стороны Сергея теперь будет лишь сухое: — Ещё люблю, но тебя не касается это. *** Очередной рассвет Лазарев встретил у входа в гостиницу, где ровно год назад, шатаясь, пытался дозвониться до так и не пришедшего на after-party Билана, и, не дождавшись ответа на вызов, завалился прямо к нему в номер, в одежде падая на разобранную постель и клятвенно обещая больше не напиваться до чёртиков. Сегодня закончился уже второй фестивальный день, и он снова трезв, как стёклышко; Сергей сдерживает обещания даже там, где они уже совершенно не нужны. И он всё равно, переставая обманывать себя, о нём думает. О том, кого не стоило бы ждать. О том, кого не надо вспоминать. На секунду ему кажется, что пластинка плотного жалюзи на пятом этаже отодвигается в сторону, но это всего лишь луч предрассветного солнца касается вялым бликом не очень добросовестно помытого окна, и Лазарев, пиная носком белоснежного слипона мелкий камешек, поднимается на крыльцо, неосознанно касаясь чёрной розы на груди слева и мотая головой в протестном жесте против некстати всплывших воспоминаний «прошлоиюньской» давности. *** На репетиции третьего дня Сергей всё-таки спотыкается о колкий чужой взгляд, стараясь не реагировать на ритмично подёргивающуюся голову погрузившегося в музыку (и только ли?) Билана, но снимающий телефон в радиусе полуметра от объекта его наблюдений заставляет Лазарева повернуться в другую сторону и сильнее сжимать микрофон. Ему было и невдомёк, что скрывалось за этим почти насильным «выходом в свет». Он не видел в помутневших карих глазах приказ: «Да посмотри, блять, как мне хреново с тобой, но как хуёво без тебя». «Никуда не беги и ни к кому не возвращайся. Просто наконец остановись». Сергей допел последние ноты припева, закусил губу и поспешил сойти со сцены, сливаясь с толпой журналистов, так и не увидев тень, слившуюся со стеной, которая совсем не как нечто бесформенное и бесплотное вжала его в фанерную перегородку за кулисами, неистово целуя и приказывая тотчас же уйти к нему в номер — на другом этаже, но по-прежнему по диагонали слева. *** Из распахнутого настежь окна — ещё по-летнему ласковый морской ветер, проглотивший тихий вопрос, сорвавшийся с полусомкнутых подрагивающих губ в этот «засентябрелый» вечер. — Ты любишь меня? Лазарев в ответ лишь ухмыляется, обнимая навалившегося прямо поверх скомканной простыни Билана, и целует снова, отрезая ещё одну грань бесконечного многогранника, у которого после очередного прибоя «Новой волны» остаётся всё меньше и меньше объёма. «Ещё люблю, но…». «Тебя не касается». Мёртвые звёзды уже холодны.