"Давай потанцуем?"
А за окном старого бункера гремят ракеты, взрываются где-то совсем рядом. Изо дня в день приходится спасать себя, а вместе с собой и остаток мира. В такие моменты, точнее, периоды, если не сказать чего более всеобъемлемого, понимаешь, что мир сужается до точки, состоящей, максимум, из двух человек, одним из которых, конечно же, являешься ты. Ведь именно ты можешь защитить темные вихры волос, находящегося рядом с тобой, до безумия желающего кинуться на амбразуру (и не понятно, чего больше в этом желании: суицидальной наклонности или героизма) человека, который останавливается только чтобы перебинтовать пробоину размером с кулак. И этот бы придурок не останавливался, если бы бинты не сползали после того, как он завязывал их на ходу, что затрудняло выполнение операций и замедляло скорость его действий. Поэтому округлую пробоину в груди так и так приходилось закрывать, стоя (или даже сидя) на одном месте.
И ты до сих пор не понимаешь, где и когда была пройдена та странная грань, которая отделяет своих от чужих. Впрочем, сейчас ты не уверен, что эта грань существует. Да, на войне, наоборот, эта сухая линия осознания, кажется, должна становится только явнее, но... везде люди, которые хотят жить, надеются на то, что смогут выжить, на то, что выживет кто-то рядом с ними. И это просто тот самый этап самообмана, когда в твоем сознании формируется мысль, что, если у человека рядом будет все хорошо, то и у тебя тоже. И даже Тони, скорей всего, думает как-то также, болезненно поглядывая на недавно прикопанную братскую могилу, где среди солдат покоился бывший капитан группы, в которой раньше состоял Старк, пока та не слилась с твоей. И больно осознавать, что тот человек, за чью судьбу бы переживал немолодой гений, наравне с Ракетой собирающий невообразимые штуки из подножного мусора, вероятнее всего, покоился именно в этой безымянной яме, засыпанной тяжелым грунтом.
Тем не менее, прошла уже неделя. Вы не сдвинулись ни на йоту с этого места, а потому ничего удивительного, что гребанная могила раздражала гребанные глаза. Правда, как ни странно, за это время ты смог вспомнить и снова забыть, что около полугода назад ты так же, как и этот усталый гений, стоял рядом с торчавшей из земли покореженной веткой, по какой-то причине ботанически определяемой как ствол молодого дерева, и точно так же рыдал с сухими слезами, провожая в последний (существующий ли?) путь Гамору.
"Появилось свободное время, Квилл?"
Это арт-обстрел? А иначе не объяснишь, почему так трясется над головой, но более непонятной кажется эта незнакомая еще, впервые появившаяся на измученном лице мягкая улыбка. Видимо, не тебе одному поднимает настроение сама мысль о музыке. Впрочем, может Тони просто надоело сидеть на одном месте и ничего не делать. Ничего не делать и слушать страшные всполохи снаружи. Их осталось слишком мало, чтобы оттолкнуть противника, но каждый божий день они старались хоть немного проредить стан врага, а в итоге нарывались на затяжительный ответ.
На глубине уставших глаз разлился теплый янтарь, и ты не ожидаешь услышать чуть хрипловатого голоса, завороженный глядишь в эти невозможные глаза, когда Старк протягивает:
"Где музыка, Старлорд? Мы замурованы здесь, а умирать я хочу с музыкой."
И нет обмана, что вы не умрете, что у вас будет будущее, что эта война закончится. Нет ничего, что убедило бы поверить в оставшуюся (на самом деле, уже давно остывшую и истекшую) надежду. И ты это понимаешь, как никто другой, и именно поэтому, здесь, в старом бункере ты собираешь всех, под музыку из старого почти разбитого патефона кружишь в пружинистом танце немолодого гения, травя странные анекдоты и истории про мир, наполненный яркими цветами, про жизнь, которой никогда бы и не было. Не задумываясь о том, что братская могила ждет и тебя, и твоего оппонента уже через неделю, просто не зная об этом. Да и не желая, если так подумать, знать. А пока Ракета, злясь и ворча себе под нос, разбирает вражий передатчик, Дракс громко смеется над чем-то, что кажется смешным только ему, Мантис не отходит от того ни на метр, следя, чтобы не разошлись бинты, изредка поглядывая и на перевязку Тони.
А позже, когда уже наверху вы идете проверять обстановку, ты так легко роняешь:
"Железный человек, я влюбился в тебя."
Просто потому что братская могила слишком близко, это звучит слишком вызывающе и слишком близко. Но так и должно быть - "слишком". Ведь завтра и ты, и этот мужчина можете умереть. Тем более, какой бы супермощный магнит Старк не вставил бы к себе в грудь, все знают, что он не жилец.
"Да."
Кидает Старк, когда они возвращаются к месту. Он снова повторяет это, уже громче, твердо сжимая чужое запястье. И ты снова уводишь его в танец, напевая на обгорелое ухо песни, которые когда-то, еще давно-давно до войны пела тебе мама, приглаживая короткие чуть рыжеватые волосы.
***
Они умрут от пуль, как умирают обычно возлюбленные во всяких романтических драмах, вместе. До этого Тони парализует прямо на поле боя, но упадет он не только от этого, но и благодаря врезающимся в пока еще живую плоть разгоряченным кускам свинца. Квилл броситься помогать, и пуля пробьет ему череп, когда уже в агонии с побелевших губ Старка сорвется последняя фраза в их жизнях.
"Давай потанцуем?"
