half awake

В 1:28 одной из будних ночей он лихорадочно стучит в окно, вырывая её из царства Морфея, настойчиво требуя открыть задвижку. Ей даже не нужно смотреть на него, чтобы понять, зачем он здесь; она просто открывает окно, и он проваливается в темноте вниз на ковёр. Они оба молчат, и она и без того прекрасно понимает, что он снова сделал то же самое, что и две недели назад… И три, и четыре, и даже пять. Она вздыхает, потирая виски, потому что сильно устала от его закидонов. Ей кажется, что всё её терпение кончилось. — Соскучилась по мне? — произносит он в темноте, и в его голосе слышатся высокомерные нотки, но Эва знает, что таким образом он просто скрывает физическую боль; он тянется к своему капюшону, стараясь стянуть его вместе с толстовкой, но мышцы слишком напряжены, а тело слишком изранено, поэтому у него не получается. Он понимает, что она видит его в таком состоянии уже четвёртый (или пятый?) раз за месяц. И он задается вопросом, почему она всё ещё терпит его? И почему он всё ещё к ней приходит? — Сядь, — её голос пронизан усталостью, но всё же звучит строго, и так как сейчас он находится в царстве боли, то позволяет себе послушаться её и рывком погружает своё ноющее тело на матрас, пока она включает лампу на тумбочке. Его неуместные шуточки она с лёгкостью игнорирует, просто садясь на кровать рядом с ним. Её больше не интересуют вопросы «как?», «где?», «кто?», «почему?», она не спрашивает, зачем он снова и снова влезает в эти жестокие драки. Эва просто старается сконцентрироваться на том, как побыстрее помочь ему, чтобы поскорее лечь спать дальше. Руки тянутся к нему, и она садится рядом без малейших колебаний. Пальцы нежно исследуют его красивые черты лица, быстро проверяя нанесённый урон: разбитая губа и кровоточащий нос; гематомы на его порванных суставах — бывало и похуже. Она не продолжает осматривать его тело в поисках ещё кучи синяков, она и так знает, что они есть. Несмотря на всё это болезненное зрелище, она презрительно качает головой. И он наблюдает за тем, как её усталый взгляд блуждает по его лицу, смотря на каждый дюйм кожи. Наблюдает за тем, как она хмурится, а её пухлые губы недовольно кривятся, и он наконец понимает, что она расстроена. Из-за него. — Повзрослей, Крис, — бормочет она себе под нос, но всё равно произносит это достаточно громко для того, чтобы он её услышал. Ей хочется нанести ещё один удар по его эго, хотя, конечно, эта фраза не могла нанести ему урон сильнее, чем тот, который он получил сегодня ночью. А он просто улыбается с небольшим сожалением, потому что они оба знают, что его самоуничтожение никогда не кончится, и неважно, хочет он этого сам или нет. Она устало скрещивает руки на груди. — Повзрослей. Она уходит из комнаты, оставляя его совсем одного лишь на несколько мгновений, потому что ей нужно взять аптечку. Свет от люминесцентных ламп в её ванной кажется ей слишком острым, слишком агрессивным. Она бросает беглый взгляд в зеркало, смотря на себя, и начинает сомневаться: а вдруг это всё реально, вдруг отношение Криса к ней настоящее, и всё её наивные мечты не такие наивные, как она думает. Но через мгновение Эва перестаёт придумывать себе идеальную жизнь и вновь концентрируется на том, чтобы помочь ему. Она возвращается в комнату уже чуть более бодрая (и с облегчением замечает, что он всё ещё там и он всё ещё реален). Его обнаженные ноги раскинулись на кровати, и ей приходится перелезать через них, чтобы добрать до его лица. Достав из аптечки несколько салфеток со спиртом, она внимательнее вглядывается в его лицо и концентрируется так, как никогда раньше. Он вздрагивает, когда ватка соприкасается с его ранами, и на мгновение она хмурится в ответ, но затем продолжает обрабатывать ссадины. Несмотря на то, что она делает это очень нежно, ему всё равно больно, — конечно, он не винит её, это исключительно его вина, он прекрасно это понимает. Поэтому вместо боли он пытается сконцентрировать своё внимание на Эве; он смотрит на её аккуратные рыжие брови, слышит её мягкое и размеренное дыхание, чувствует, как её маленькие руки нежно водят салфеткой по его лицу. И тут же замечает, что она обрабатывает ему раны гораздо быстрее и увереннее, чем в прошлые разы, её ладони больше не дрожат, а в глазах нет и намёка на страх или панику. И от всего этого он вновь чувствует вину за то, что она так отточила эти навыки из-за него. Внезапно она заканчивает играть в медсестру, и его транс рассеивается, как только она убирает свои пальчики с его кожи. — Готово, — она почти шепчет, а руки обессилено падают на колени, когда она осознаёт, что почти ничего не сделала для него, но в то же время сделала всё, что могла. Каждый раз, когда кровь исчезает, а раны уже перестают так болеть, она чувствует, что становится абсолютно бесполезной. Изумрудные глаза встречаются с его, и она слабо улыбается, смотря на то, как он проводит рукой по своим волосам, взъерошивая их. Это та часть ночи, когда он покидает её. Так всё и заканчивается каждый раз. Но на этот раз он делает нечто необычное. Он не знает, что сыграло свою роль — меланхолия в её улыбке, потребность в нежности после такого насилия или же та самая хрень, которая творится с людьми по ночам, но он наклоняется, нежно заправляя рыжие волосы за уши, а после ловит губами её губы. Он целует её с осторожностью, слишком медленно и слишком нежно, будто бы больно ей, а не ему. Это его способ выразить негласное «спасибо» и негласное «мне жаль». И она отвечает на поцелуй, чуть сонно, но достаточно живо для того, чтобы он чувствовал её язык на своих зубах. Ему становится всё жарче, и его губы сминают её слишком страстно, слишком агрессивно, слишком быстро. Он ощущает зуд на разбитой губе, но не чувствует боли, его опьяняет то, как его дыхание смешивается с её, но, тем не менее, он останавливается, когда её ласковые ладони слегка толкают его в грудь. — Мне нужно вставать в школу через несколько часов, — мягко протестует она, чувствуя, как кружится её голова от недостатка сна и от недостатка Шистада. Она не смотрит ему в глаза, ибо и так знает, что его лицо медленно приближается к её. Эва ещё никогда не была так взволнована, находясь рядом с ним, но слабину не даёт. — Ты можешь остаться и лечь спать, а можешь уйти, — упрямо говорит она, пристально смотря на то, как он обвивает руками её бёдра, а затем отворачивает голову, чтобы скрыть выступивший на щеках румянец. Он и не собирается выбирать второй вариант.