000
«Все андроиды, находящиеся в собственности граждан Детройта, объявлены независимыми и должны быть немедленно освобождены. Я призываю людей сохранять спокойствие и соблюдать закон, и каждый, кто следует этим правилам, будет в полной безопасности. Не препятствуйте действиям военных и оказывайте им доступную поддержку, и скоро все проблемы будут устранены.» Уоррен чеканила эти слова так, как будто у неё ещё был какой-то авторитет после молниеносного и неизящного разворота от «девианты будут уничтожены» к, фактически, тирании андроидов. Сотни, тысячи боевых единиц, выпущенные Коннором, как выяснилось, мыслили тем же квадратно-гнездовым способом из анекдотов про военных и, осознав себя как личностей, организовали военный переворот. До вступления на правящую должность лидера сопротивления дело пока не дошло, но президент уже казалась вырезанной из картона фигурой, озвучиваемой из-за кулис. В успевший опротиветь ему голос Уоррен вклинился звонок в дверь, ещё один, а затем третий, пока Хэнк с трудом стаскивал своё тело с дивана, чертыхаясь себе под нос. Он бы не стал открывать, но существовала ничтожная вероятность… Чудеса. За дверью действительно оказался Коннор. — Спасибо, что не в окно, — пробурчал Хэнк и отступил в сторону, пропуская его, но Коннор не шевельнулся, а отчеканил ровным, невыразительным голосом: — Я заглянул попрощаться перед тем, как отправлюсь на деактивацию. Какую, чтоб её, деактивацию?! Его лицо напоминало мёртвую маску, глаза – впервые за их знакомство – казались раскрашенными стеклянными шарами, словно вынутыми из куклы. Коннор был меньше похож на девианта, чем в их первую встречу, и это напускное равнодушие на нём выглядело тем неестественней, что его черты искажало больше эмоций ещё тогда, когда он не мог их чувствовать. Каких бы теорий насчёт его судьбы Хэнк не понастроил за те две недели с их последней встречи в злополучной башне, когда он шатался чёрт знает где, этого он уж точно не предполагал. Не хотел предполагать. — Что ты несёшь? Внутрь, сейчас же, пока я яйца не отморозил. На дворе зима, если ты не заметил. Руки вытянуты по швам, отстранённый вид, даже, кажется, не дышит. Коннор качнулся. Это всё было настолько нелепо и абсурдно, что Хэнк потерял терпение, схватил Коннора за запястье и дёрнул на себя, заставляя перевалиться через порог, словно манекен, делая шаг в последнюю секунду перед падением. Он протиснулся мимо андроида, запирая дверь, затем обошёл окна и опустил шторы на каждом. — Хвоста нет, я проверял, — монотонно раздалось из кухни. Хэнк вернулся туда, упал на стул, чувствуя себя лет на двадцать старше, подыхающим от всех болезней сразу, а в первую очередь от старческой деменции – иного объяснения этому театру абсурда у него не было. Он уставился на ровную фигуру, выпрямившуюся идеально по струнке, одетую в мешковатую тёмную одежду, покрытую пятнами неопределённого происхождения, и попытался понять, имеет ли смысл сдерживать ярость, хватающую его за горло. — Глаза подними. Коннор не отреагировал. — В глаза посмотри мне, блядь! — Не кричите, — тихо сказал Коннор. И сделал, что просят. На его виске больше не было огонька. Безучастный покерфейс дополнял отрешённый взгляд, и не хватало только пары аксессуаров в виде тириумных кровоподтёков, оставленных костяшками Хэнка. — А если закричу, ты мне объяснишь уже, что за чертовщина происходит? — Я лучше пойду, лейтенант. Хэнк ненавидел нянчиться и деликатничать с кем бы то ни было. — А чего притащился тогда? Какой реакции ты ожидал? Пропадаешь, ни слуху, ни духу, то ли тебя уже убили, то ли вот-вот убьют, то ли взломали мозги и подписали мочить врагов режима, а потом как ни в чём не бывало, заявляешься, здрасьте, блядь, и до свидания?! — Не кричите, услышат, — повторил Коннор. — Похуй, — пробормотал Хэнк, — вот что. Сядь, — он наклонился, чувствуя, как болезненно натягиваются мышцы, похлопал диван, — и рассказывай. Ты где шатался после революции? Как ни странно, Коннор в кои-то веки повиновался, аккуратно опускаясь ровно на указанное место, выставляя ноги параллельно друг другу, прилежно складывая руки на коленях. — Скрывался. Пытался принять решение о дальнейших действиях. — Вот оно как. А меня ты сразу со счетов списал или помучился сначала? — Что? —«Что». Думаешь, я не помог бы тебе спрятаться после того, как за твою драгоценную голову назначили вознаграждение? Я полицейский, если ты забыл. У меня связи есть. Пальцы Коннора теперь дергались в фантомных жестах, словно перекатывая невидимую монетку. — Слишком опасно, — проговорил он, и что-то в его интонации впервые сломалось и повело. — От вас избавятся, как от досадной помехи на пути ко мне. Вы не понимаете? Сейчас я враг номер один... — Всё я понимаю, не идиот — оборвал его Хэнк и поднялся. Под желудком разверзалась пропасть, и в неё грозили стечь остатки душевных сил, и требовалось заполнить её спиртом. Коннор молчал, не делая ни единого замечания на тему массовой доли этанола и её отношения к пропорциональному сокращению продолжительности его жизни все время, что Хэнк плелся к шкафчику, неловкими пальцами откручивал крышку, чуть не уронил стакан и, наконец, плеснул туда жидкость. От резкого вдоха алкогольных паров сперло дыхание, затылок прострелило, и Хэнк пожалел, что не из пистолета. Он оперся ладонью о стол, царапая горло виски. Виски проваливался сквозь пустоту внутри. — Я не хочу вас потерять, — вдруг вырвалось у Коннора, пристально следившего, как он пьёт, а затем андроид низко опустил голову резким движением, сломавшим бы человеку шею. Его руки заметно дрожали у него на коленях. — Ну, — рассудительно сказал Андерсон, чувствуя, что вынужден играть роль адекватного человека в этой комнате, — ты вообще-то по собственной воле решил отправиться на плаху. — Вы меня слушали? — голос Коннора зазвенел. — Предельно внимательно, — заверил его Хэнк. Отставил стакан. Закрыл бутылку. Убрал в шкафчик. Методические движения методически добивали его. Он подошёл к андроиду. — Вот что. Давай так. Ты сейчас остаёшься, а за ночь мы что-нибудь придумаем, — сказал Хэнк и сам поверил в свою ложь. — Хорошо. — Серьёзно? А как же сначала поломаться? — Я и так, — Коннор вытер лицо своей страшной кофтой и посмотрел на лейтенанта. Что-то в его спокойном взгляде неприятно дернуло натянутые нервы Хэнка. — Иди-ка за мной. Коннор приподнял брови, но и здесь спорить не стал, проследовал за Хэнком в спальню, замер посреди комнаты, глядя, как Андерсон стаскивает с кровати покрывало. Вся его поза кричала неправильностью происходящего. Не так он должен был стоять, словно не зная, что делать. Не по той причине быть у Хэнка в спальне. Не смотреть понимающе, не молчать, не ждать указаний. Не слушаться, чёрт побери. — Будем спать. Ну, точнее, я буду, а ты ляжешь и не будешь мне мешать. И сними эту замызганную дрянь. Если тебе нужна одежда, вон шкаф. Ну конечно, ему понадобится одежда, а ты на что рассчитываешь, идиот? Хэнк демонстративно проигнорировал внутренний голос, опустился на матрас, и противный скрип в душе был заглушен противным скрипом кровати. Он лежал спиной к Коннору, слушал шорох одежды, и мысли одна за другой покидали его голову, а в груди что-то болезненно билось, гнало ненужную кровь, поддерживало такую ничтожную жизнь. — Спокойной ночи, лейтенант, — раздалось за ним. — Одно правило: всякий чело... век, оказавшийся в моей постели, зовёт меня по имени. Усвоил? — Усвоил, — Коннор даже не стал поправлять его оговорку, и это было совсем плохо. Хэнк отчаянно вцепился в одеяло, крепко зажмурил глаза, которые нещадно жгло. — Спокойной ночи, Коннор, — нашёл в себе силы выдавить он. По спине бежал холод.000
Утром он, конечно, проснулся один. Раздирая слепившиеся веки, пошатываясь на ватных после тяжелой ночи ногах, Хэнк добрался до кухни. На столе белела бумажка. «Предсмертная записка», бодро подсказал внутренний голос. Хэнк сжал переносицу, но все же подошёл к столу, взял в руки клочок бумаги. Неровным курсивом — не четким шрифтом семейства киберлайф — на нем было выведено: «Спасибо за ночь. Жаль, что мы не успели стать друзьями. Коннор» Из его горла вырвался хриплый смешок, похожий на кашель, а затем Хэнк расхохотался в голос. Жалость к себе не отступила, зато накатило презрение — всё к тому же старому алкоголику с извращёнными фантазиями и поездом в конце туннеля жизни. — Не за что, парень, не за что, — пробормотал Хэнк, легко принимая собственное сумасшествие. И открыл шкафчик с виски. И потянулись часы. Хэнк ждал. Ждал, пока по телевидению наконец самодовольно объявят: мы поймали этого ублюдка, месть свершилась, девианты Детройта наконец могут спать спокойно! И тогда можно будет расслабиться и забыть обо всем. Выпить последний стакан. И прострелить себе голову. Но ничего не было. Ни в тот же вечер («завтра», убеждал себя Хэнк), ни на следующий («точно завтра»), ни в вечер после него («блядские клоуны, вы свою работу хоть делать умеете?»). Хэнк медленно сходил с ума из-за отсутствия информации. Может, они решили умолчать о расправе? Может, они ждут особого дня, чтобы закатить праздник? Может, они разочаровались, что Коннор притащился сам и расхотели об этом кричать? А между тем, объявления «разыскивается» все ещё висели, и холодный ветер трепал их уголки и нервы Хэнку. Восход сменялся закатом, а закат – восходом: вот всё, что напоминало Хэнку о течении времени, о том, что за стенами его дома жизнь течёт в своём обычном темпе, какие-то события последовательно ломают чьи-то жизни или обещают кому-то надежду. Он почти не слышал редких выстрелов, монотонный гул новостей забивал его сознание, а спёртый воздух – лёгкие. Полумрак квартиры постоянно клонил ко сну, и привыкшие к тёмно-серым очертаниям предметов глаза больно слепил снег, когда Хэнк открывал дверь, чтобы выпустить наружу или запустить внутрь Сумо. Часы стало пора пересчитывать в дни, а дни в недели. Приходилось выбираться и пополнять запасы еды (и виски). Второе почти компенсировало необходимость в первом. Хэнк вламывался в брошенные магазины, забирал то, что не успело испортиться. Кражи, видимо, ничуть не беспокоили патрули из андроидов, и Хэнк не инициировал стычки сам, как бы ни хотелось, как бы ни толкались о зубы провокационные реплики, как бы ни зудели мышцы рук, и этот хрупкий мир висел в воздухе мрачным напряжением, а снег падал и падал, засыпая нечищенные дороги, и Хэнк и сам медленно засыпал каждый вечер, и хотелось, чтобы навечно. Телевизор гудел. Постоянные сумерки стёсывали углы. Холод лез под кожу. Бутылки пустели. Шёл снег. Нечеловечески упорный календарь в его телефоне отметил окончание второго месяца. Хэнк не спал. Он даже не был пьян. Развалившись на диване и тупо уставившись в одну точку, он смотрел, как по стене ползет лунный свет. Свет был блёклый, и тень тоже, но расплывающаяся граница между ними всё же виднелась. Хэнк фокусировался на ней. Граница не двигалась. И в следующую секунду. И в следующую за ней тоже. Хэнк терял концентрацию. Картинка расплывалась, взгляд цеплял случайные детали. Пятно стола. Пятно Сумо. Пятно окна. Взгляд падал на стену. Граница смещалась. В горле кислым комком застряла тошнота. Болела голова. Болело в общем-то всё. Текло время, вяло билось сердце, полз лунный свет, скулил во сне пёс — всё это сливалось в один серый поток, вязкий и густой, и Хэнк едва дышал, с трудом расталкивая его грудью, не мог двигаться в противоположном направлении, не мог вылезти, медленно, но неотвратимо приближался к точке невозврата, за которой, с жестокой ясностью осознавал он, не будет ничего – ни блёклого лунного света, ни старого, глупого, преданного Сумо, ни – и Хэнк прокручивал эту мысль в голове, наслаждаясь острой болью посреди опостылевшего безразличия – ни Коннора. Мёртвую тишину пронзил истошный звонок в дверь. И ещё один. Хэнк подскочил. За мной пришли, уверил он себя. Узнали, что Коннор был у него, и решили забрать. Или, даже лучше, убить. Третий звонок Хэнк прервал, открывая дверь. Чудеса. — Можно? — спросил Коннор. — Ты ебанулся, — ответил Хэнк. И шагнул в сторону. Коннор не стал разыгрывать комедию, быстро вошел, осмотрелся (шторы Хэнк не раскрывал с его последнего визита), уверенно прошёл к дивану, сел так, будто всё происходящее было в порядке вещей. — Вот что я не понимаю, — вымолвил Хэнк, вставая напротив и сложив руки на груди, — ты надо мной издеваешься что ли, или правда такой идиот? — У меня не было возможности связаться, — быстро сказал Коннор, — я бы дал вам знать, если бы мог. — Где-то я это уже слышал. — Простите меня, я правда не мог вернуться и объяснить, — извиняющимся тоном сказал Коннор. От того, что с ним было все в порядке, напиться хотелось не меньше, чем от мысли о его смерти. Коннор всё ещё был одет, как бомж под прикрытием, но спину держал так же прямо, как будто на нем был один из его костюмов. Но самое главное, он выглядел потрясающе, чёрт возьми, живым. Он больше не изображал безразличие, напротив, его глаза блестели, черты лица складывались в сдержанно виноватое выражение, губы едва заметно подрагивали. — Ладно, прощаю, — бросил Хэнк. И забыл, что собирался сказать дальше, потому что на лице Коннора расцвела совершенно не подходящая к обстоятельствам, непристойно радостная улыбка, преобразила его черты ещё сильнее, собрала морщинки у глаз – какая же детальная мимика! – поразила своей неумышленной красотой. Создан втираться в доверие... или как там было? — Я тоже рад застать вас живым, — заявил андроид. — Провернешь такую херню ещё раз, и не застанешь. — Поедете со мной в Канаду? Хэнк подавился слюной. Коннор невозмутимо смотрел, как он падает на диван, хватается за грудь и лихорадочно кашляет, выталкивая из бронхов жидкость, а с ней – тревогу и беспомощный гнев. Лейтенант предупреждающе вскинул ладонь, как только тот приоткрыл рот. — Предупреждаю, если ты сейчас скажешь, что у тебя есть план или что ты все продумал, я тебя ударю. Коннор заткнулся. Хэнк мысленно застонал. — Давай по порядку, — попросил он. — Я понял, что боюсь смерти. — Неплохо. — Также я понял, что боюсь, что вас убьют. — Отлично. — Отсюда я логически вывел наиболее оптимальное решение… — Прекрасно. — …что нам обоим следует немедленно совершить суицид. Хэнк уставился на Коннора. Тот выдержал паузу в несколько ударов сердца, затем добавил: — А скорость реакции у вас приемлемая. Да он стебётся, в отчаянии осознал Хэнк. Мучительное чувство сдавило его грудь, растолкало стенки горла, забилось в глаза. Он резко подался вперед и обнял Коннора. В этом объятии было всё: и горечь почти свершившейся утраты, и отчаяние из-за глупых, уродливых обстоятельств, и боль того, через что прошёл сам Коннор и заставил пройти его. Было и другое. Хэнк ненавидел эти чувства, не хотел их вспоминать, но в нём была и острая, как скальпель, надежда, и хрупкая и ломкая радость встречи, и... и... Хэнк отпрянул, пока было не поздно. Тут-то его и встретил пиздец в лице Коннора. Тот смотрел на него, улыбаясь самыми кончиками губ, слегка щуря глаза, словно на что-то намекал, смотрел так внимательно, словно не было ни одного более занимательного или привлекательного объекта ни рядом, ни в его воображении, и это било в голову сильнее, чем виски, огнестрел и кулак профессионального боксёра вместе взятые. Хэнк поспешно отпрыгнул чуть ли не на метр назад, налетел копчиком на угол подлокотника и выматерился. Коннор воспользовался заминкой. — Так или иначе, учитывая ваш нонконформизм, я подумал, что вы будете не против авантюры, и начал продумывать план побега. У меня есть знакомые в Иерихоне, которые показали маршрут, а также я смог достать всё необходимое, включая средство передвижения, которое ждет нас в условленной точке, а также походную утварь и запас еды. Всё, что осталось вам, – это собрать свои вещи и отправиться за мной. Хэнк не знал, плакать ему или смеяться. Андроид оставил его спиваться в неведении, и, не зная, а не прострелил ли себе Хэнк башку, принялся в одиночку готовить их будущее преступление. — Первое, — сказал он и удивился твердости своего голоса, — запиши себе, что мы друзья. — Уверены? — спросил Коннор. Хэнк подозревал, что с вопросом что-то не так, но всё равно ответил: — Я предпочитаю пускаться в бега только с хорошими друзьями. Коннор кивнул. Хэнк поднялся на ноги, пытаясь привести карусель мыслей в порядок и не преуспевая. Что ему теперь надо было делать? Собирать теплую одежду? Запасаться сигаретами? Господи, лишь бы Коннору не взбрело в голову взяться за его вредные привычки. Не успел Хэнк сделать и шагу, как на его плечо легла ладонь. — Я хочу, чтобы вы знали, как для меня важна ваша дружба, — оповестил его Коннор, упираясь в его лицо взглядом МРТ-аппарата. Видит бог, у Хэнка была готова ремарка на этот счёт, он уже собирался скинуть ладонь, но она была теплой и слишком тяжёлой, а у Коннора на лице — слишком много веснушек, и вообще его было слишком много, особенно – в мыслях Хэнка. А потом Коннор медленно наклонился к нему и осторожно поцеловал, запустил пальцы в его волосы и погладил затылок. Хэнк постарался не сдохнуть, и у него даже получилось. — Ты, кажется, сказал «дружба», — еле смог произнести он, когда Коннор отстранился. Тот невозмутимо пожал плечами. — Я неточно выразился. — Коннор. — Но вам же понравилось. — С чего ты взял? — Вам не понравилось? Хэнк тяжело вздохнул. — Будем считать, что я не против. Коннор поцеловал его снова. Хэнку было хорошо. Лучше, чем можно было бы ожидать от неумелого, неловкого, невинного поцелуя. Но Коннор сжимал его плечо, перебирал пряди, едва слышно вздыхал (зачем?) и тянулся к нему. Хэнк приоткрыл рот, и это был конец, потому что Коннор шагнул вперед, прильнул к нему всем телом, зарылся обеими руками в волосы, скользя по его языку своим, и целовался с такой непосредственной жадностью, что Хэнк тёк и таял, потеряв даже видимость контроля над ситуацией. Каким-то чудом им удалось отлипнуть друг от друга. — Собирайте вещи, — сказал Коннор, пока Хэнк глотал воздух, — я вас тут подожду, — и направился к холодильнику, вытащил фреоновый элемент и прижал ко лбу. — Ты чего? — спросил Хэнк. — Требуется внешнее охлаждение процессора, — сказал Коннор. Хэнк повернулся на каблуках и убежал с кухни, почти буквально хватаясь за голову.