***
— Игноришь? — шепчет Шаст, когда объявляют перерыв. — О чем ты? — удивляется Арс, стреляя честным взглядом своим, заманивая Тошу в свой голубоглазый омут, надеясь подавить ещё не начавшуюся сцену ревности. — О чем? Что это была за фраза, а, Папочка? Что это были за обнимашки с Айдаром? Ты думаешь я слеп? Или ты думаешь, что я железный, Попов? Специально доводишь меня? Хочешь, я покажу тебе, кто Папочка? — шипит рассерженный Шаст, сужая зеленые глаза, оставляя щелочки, из-за которых отлично видит, как чуть растеряно Арсений отступает на шаг назад, словно давая понять, что не собирается ссориться с Шастуном и поднимает руки в жесте «сдаюсь». — Антон, — спокойно, словно сжимая рукой сердце, и думая раздавить или реанимировать, выговаривает Попов, — давай мы с тобой успокоимся и… Договорить брюнету мешает заткнувший его поцелуй и воздух, который покинул легкие при резком ударе о дверь. Шаст поворачивает ключ в скважине, давая понять, что до дома выяснение отношений терпеть не намерен, а выяснены они будут здесь и сейчас. Поцелуй получается жестким, требовательным, разгневанным. Антон терзает зубами нежные губы Арсения, то рыча в них, то зализывая губу, которую случайно прикусил до крови и понимает, что Арс начинает поддаваться. Отвечает все более напористо и с огнем, пускает в ход руки, которые так неосмотрительно отпустил Шастун, прижавший их было к двери, но отпустивший уже через несколько секунд, потому что до одури захотелось сжать двумя руками тело перед собой и прижать его ещё ближе — не то к двери, не то к себе. До зубного скрежета и стиснутых кулаков захотелось забраться под майку и подняться по ребрам вверх, задев горошины сосков, провести короткими, но все равно чувствительно царапнувшими нежную кожу, ногтями вниз по ребрам и подкаченному животу. Попов тоже бездействовать не собирался, выгибаясь под диковатой и голодной лаской шатена, запустил свои руки под рубашку Антона и царапал кожу, оставляя отметины, словно тоже проголодался. Хотя так и было. Ему всегда мало. Шаст в это время решил избавить Арса от одежды и стаскивал уже ненужный пиджак. В штанах становилось катастрофически тесно и уже почти болезненно. Задрав футболку, он ещё раз царапнул низ живота, заставив Попова выгнуться и прикусить Антону мочку уха. Майка полетела куда-то к черту вслед за пиджаком и одним из браслетов Шаста, стянутых вместе с одеждой. Антон упивался жадным взглядом на уже полуголого Арса, изучая уже и так знакомые созвездия родинок и дорожку волос, спускающуюся к паху. Голубые глаза Арсения взметнулись к лицу Шастуна, и дикое возбуждение накрыло с новой силой, сметая все, что ещё как-то давало почву под ногами. Он вцепился в плечи Антона и швырнул его к стене, прижимая теперь Шаста к стене маленькой гримерки, сшибая ногой чей-то стул. — Хочешь покажу, кто здесь папочка? — хриплым шепотом процедил он на ухо Антону, вынимая ремень из пазух брюк. Короткое «да» послужило большим катализатором, чем собственное возбуждение и в следующую секунду вытащенный ремень скрепил тонкие запястья Шастуна, а Арсений поднял их в воздух. — Опустишь — выпорю. Короткий кивок, стиснутые зубы, только подтвердили, что сегодня все пойдет по плану Папочки. Арс с удовольствием осмотрел прижатого к стене Антона, все ещё в его застегнутой наглухо рубашке. Попов стал стягивать ботинки, оставаясь только в черных узких штанах, порванных на коленях, щеголяя голыми ступнями. — Штаны человека, что стоял на коленях? Посмотрим, кто сегодня будет это делать. Не хочешь опуститься на колени, Малыш? — и так волнующий баритон Арсения от возбуждения стал ещё ниже, и у Шаста уже подгибались колени от возбуждения. Он закусил губу и глянул из-под опущенных ресниц на Арса, видя, как тот приближается к нему. — А, Антон? Хочешь поиграть? — Попов занес руку словно собирался ударить Шастуна сейчас, но лишь резко опустил ладонь на шею и, царапнув короткими ногтями, притянул лицо Тоши к себе. — Хочу. Папочка, — прохрипел в ответ Шаст, понимая, что в этом раунде он окончательно капитулировал. Или он капитулировал сразу, как только увидел в первый раз Арсения? Впрочем, теперь уже не так важно, кто первый понял, что попал. Гораздо важнее сейчас был жадный поцелуй Попова, терзавшего губы, и руки, что расстегивали пуговицы чертовой рубашки. Арс едва сдерживал свое желание разорвать к чертям собачьим эту рубашку — спасал лишь островок здравого смысла, который напоминал, что они в гримерке, на съемках у друзей, правда, на это с каждой секундой становилось все больше поебать. И, когда Попов расправился наконец с пуговицами на рубашке, он лишь победным, чуть хрипловатым смешком, разбавил танец губ. И сразу же пустил в ход руки. Теперь он царапал, шлепал, щипал и покусывал тело Антона, который лишь плавился под прикосновениями любимого, сдерживался, чтобы не застонать в голос и не опустить рук, потому что неподчинение грозило вылиться в порку, которую Шастун хоть и любил, но практиковал дома, а не в условиях полевого труда на работе, где даже приличного стека нет. Брюнет не давал расслабиться Шасту, принявшись расстегивать брюки, спуская их вместе с бельем на уровень щиколоток, обездвиживая тем самым Тошу, потому что ни руки опустить, ни шагнуть без поддержки он уже не мог. Чего и добивался, собственно, Арс. Попов окинул взглядом прижатого к стене Антона, прогнувшегося в пояснице, в расстегнутой рубашке, поднятыми руками и обнаженным торсом, на котором алели собственнические полу-укусы и царапины Арсения. — Ох, Шаст, и откуда ты такой на мою голову? — прошептал Арс, прижавшись к желанному телу и проводя носом от впадинки ключиц по шее и до мочки уха, вдыхая запах любимого, вызывая толпу мурашек и полу-стон из его уст. — Что ты делаешь со мной? — жаркий шепот теперь уже на ухо погнал мурашки в обратную сторону. — Я больше не могу, — застонал Шастун, возбужденный настолько, что сил уже не осталось, подгибались колени и опускались руки, близость Арса манила и цепляла, дико хотелось почувствовать его внутри. — Давай, Арс, пожалуйста. — уже прошептал Шаст. — Закончилось терпение, малыш? — ухмыльнулся Попов, тем не менее взяв Тошу за плечо, он резко развернул его лицом к стене и надавил на поясницу, заставив того прогнуться. Вид парня, расставившего худые ноги настолько широко, насколько позволяли сделать это спущенные брюки, с оттопыренным задом и чуть прикрывавшей его задницу черной рубашкой, поднятыми вверх связанными руками, болезненно отозвался в паху Арса и он решил, что пора бы уже послушать стоны из пошлого ротика Шаста. Быстро расстегнув пуговицы на своих брюках, он вытащил стоявший член и приблизил его ко входу в тело парня, шлепнув им по колечку мышц и проведя им сверху вниз, дразня Шастуна. Ответом на действия послужил громкий стон и еще больший прогиб в пояснице. — Плохой мальчик, разве ты не знаешь, что мы в гримерке сейчас? И громко вести себя, если ты не собираешься раскрыть нас, нельзя? А, Антош? — хрипло проговорил Попов и с размаху ударил парня по ягодице, потом ещё раз, наблюдая как она краснеет и какой восхитительно-звонкий звук от шлепка. Размахнувшись, он ударил столь же сильно по второй, снова по первой ягодице и снова по второй. — Мой мальчик, — собственнически прошептал Арсений, и вцепившись одной рукой в плечо Антона, оставляя там наверняка синяк, заставил того чуть согнуть колени, чтобы Арс смог дотянуться до плеча Шаста. Шатен послушно выполнил молчаливое требование Попова, сразу же услышав вырвавшийся судорожный выдох, когда зад случайно задел член Арса, а почувствовав зубы на своем плече чуть вздрогнул, за что тут же получил шлепок, невольно застонав при этом. Пальцы Арсения забрались под рубашку и царапали кожу на спине, переходя на низ живота, обхватывая и водя до горошин сосков, наконец были поднесены ко рту Шастуна. — Соси, — хрипло приказал Попов, скорее на уровне инстинктов понимая, чем чувствуя, что горячий рот Антоши уже вылизывал его пальцы, слишком много ощущений, хотелось скорее, поэтому не дав Антону разогнаться, а себе времени подумать (хотя, о чем тут думать?) он приставил два пальца и резко вошел в тело парня. — Агрх, — полу-стон (полу-хрип?) сорвался с губ Шастуна, которому было с одной стороны больно, потому что слюна — это все равно, что почти на сухую, а с другой — хотелось явно чего-то больше чем пальцы, например, член любимого, даже там покрытый парой симметричных родинок и испещренный выступающими венами. Поэтому, когда Шаст стал подмахивать вслед движениями Попова, Арсений, смазав свой член естественной смазкой и слюной приставил головку ко входу, Антон едва не кончил только от этого. Бедра, затянутые в приспущенные джинсы качнулись и член погрузился в тело Шастуна до основания, вырвав от одного простого движения стон у обоих. Арс снова вышел почти полностью и резким движением вошел, задавая темп и удерживая Шастуна прижатым грудью к стене одной рукой, раздавая второй шлепки чередуя их по ягодицам. Арсений вбивался в тело Антона, раз за разом приближая себя к финалу и чувствуя финал своего малыша. Ведь он знает его настолько хорошо, что по одному движению руки, поднятой над головой, может рассказать, что кончит он сейчас без рук. Шлепнув в очередной раз по уже красной заднице Шастуна, Арс почувствовал, как Антон сжимается вокруг него, услышал протяжный хриплый стон и понял, что его любимый близок. В один момент, который стал решающим в этой игре, Попов почти полностью вышел из тела Антона и с хлюпающим звуком вошел снова до конца, почувствовав при этом себя взлетевшим в космос, кончая внутрь и чувствуя дрожь Шастуна, кончившего лишь на несколько секунд позже Арса.***
— Ох, — застонал Антон, когда Арсений в уже застегнутых брюках разворачивал любимого к себе лицом и заглушившего очередной стон поцелуем развязывал ему руки. Ноги дрожали, отказываясь держать владельца, поэтому, быстро подтянув штаны, Шаст заметал взглядом в поисках стула или хотя бы того, что можно бросить на пол, и сесть на это. Перехватив этот взгляд, Попов ухмыльнулся и, сверкнув ямочками на щеках, подал Шастуну стул, который так удачно отпихнул в порыве страсти. — Не ревнуй меня больше, Тош. Кроме тебя мне никто не нужен. — прошептал Арс, вставая за спиной присевшего Антона и кладя подбородок на его макушку. — Не провоцируй меня больше, Папочка. — ухмыльнулся Шаст, пытаясь унять дрожь и рвущееся наружу счастье. Ему было так поебать на всех вокруг, когда рядом были эти голубые глаза, эти руки и этот невыносимый