Вечера на форте близ Диканьки

      Гоголь неуверенно топтался на пороге небольшого дома, не решаясь постучать в дверь. Запечатанный пакет за пазухой камнем тянул его вниз, прямо на серовато-белые каменные ступени. Казалось бы, ничего сложного — просто поздороваться и отдать письмо некоему Якову Петровичу Гуро, но Николай Васильевич трусил, как нашкодивший ребенок перед приходом родителей.       Проблема была в том, что этот нужный ему господин постоянно ел.       Николай Васильевич нашел его дом еще рано утром, только-только прибыв в Диканьку. Окрыленный небывалым везением, он уже подошел к крыльцу, как вдруг заметил в окне сидящего за столом человека. Похоже, Гоголь застал его за завтраком. Смутившись, молодой человек решил немного подождать, чтобы не докучать своим присутствием. Он постоял на месте, прогулялся мимо соседних домов, обошел полукругом кривое деревце с выпирающими из-под земли корнями — в общем, нехитрым образом скоротал какое-то время.       Вернувшись к дому Гуро, Гоголь с удивлением отметил, что мужчина не только продолжает есть, но еще и читает весьма толстую на вид книгу.       Тусклое полтавское солнце уже подошло к полудню, а в Николае Васильевиче так и продолжали бороться воспитание и ответственность. Помешать человеку поесть было, вне всякого сомнения, невежливо — но, раз он так медленно это делает, может, один-единственный запечатанный пакет не отразится на его аппетите? Гоголь с видом брошенной собаки вновь заглянул в окно. Картина не изменилась. Тяжко вздохнув, он вытащил письмо и, крепко прижав его к груди, виновато постучался в дверь. Послышались шаги; Николай Васильевич поправил плащ и убрал волосы с лица, желая произвести хорошее впечатление на…       … дверь распахнулась, и из-за нее показался немолодой мужчина в черном фраке…       … самого невероятного мужчину, которого Гоголь когда-либо видел.       Через окно ему не удавалось разглядеть ни черт его бледного, в тени похожего на посмертную маску лица, ни пронзительных карих глаз, ни поразительного очарования, которым было пропитано каждое его движение. Не говоря ни слова, он одним лишь видом завораживал и притягивал к себе взгляд. Яков Петрович Гуро только ступил на первую ступень, а Гоголю уже показалось, что этот мужчина заполнил весь его мир.       Николай Васильевич осознал, что неприкрыто пялится, только когда хозяин дома наклонил голову и, улыбнувшись, спросил:       — Вы по какому, собственно, делу?       Гоголь ошарашенно моргнул, смутился, отвел взгляд и неловко протянул ему запечатанный пакет. Стараясь не замечать, как Гуро одними глазами посмеивается над ним, молодой человек выдавил:       — М-мне велели… Доложить вам о… Я п-получил пакет с документами для вас. Это он, — он понимал, что говорит какой-то бред, но взять себя в руки почему-то не выходило. — И еще я д-должен ждать распоряжений. Дальнейших. Ваших.       — Так-так-так, — задумчиво произнес Яков Петрович. — Может, тогда позволите взглянуть на эти документы?       Николай Васильевич к собственному удивлению обнаружил, что вцепился в пакет мертвой хваткой, хотя мужчина уже взял его двумя пальцами. Рассеянно кивнув, он отошел, сжимая кулаки и не зная, куда деть руки. Он весь ссутулился, виня свой заплетающийся язык и стараясь перестать так пристально смотреть на Гуро, на красный камень в его перстне, на то, как он вскидывает брови, читая приложенное письмо…       Сердце так непривычно замерло, что даже стало больно.       — Оч-чень интересно, — нарушил тишину Яков Петрович. — Значит, вас зовут Гоголь?       — Гоголь-Ян-новский… — еще больше заикаясь, ответил Гоголь, а потом добавил: — Николай В-васильевич.       — Ну, Николай Васильевич, проходите, располагайтесь, — добродушно сказал мужчина, пропуская его в дом. Гоголь вжал голову в плечи и как можно быстрее взбежал по ступенькам. — Есть не хотите?       Молодой человек покачал головой и, быстро оглядевшись, присел на свободный стул. Внутри жилье Гуро выглядело еще более далеким от просторного — возможно, из-за кровати: она выглядела уж слишком огромной для одного человека и откровенно маленького дома. Взгляд его также зацепился за книжную полку, большую часть которой занимал деревянный сундучок, и прислоненную к ней черную трость с железной рукояткой. Маленькие красные камни на ней, словно почувствовав его взгляд, злобно сверкнули. Да что за человек тут живет?.. Мысли его метались, как испуганные мошки; Яков Петрович тем временем вальяжно сел напротив и, отложив документы, сообщил:       — Николай Васильевич, — щелкнул он пальцем по бумаге. — А знали ли вы, что пакет этот послан самим государем императором?       Гоголь пуще прежнего сжался и помотал головой, во все глаза смотря на мужчину. Гуро же приподнял один из листов и, вздохнув, продолжил:       — Вы не знали, а ему угодно, чтобы я принял вас новобранцем в Орден Клинков. А это означает, что вам придется выполнять мои приказы. Вы как, Николай Васильевич, уверены, что справитесь?       Молодой человек неуверенно кивнул, глянул на пугающую черную трость, и кивнул еще раз — для верности.       — Ну, смотрите, Гоголь, — весело улыбнулся Яков Петрович. — Добро пожаловать в Клинки. Мы — глаза и уши императора, расследуем самые сложные дела. Впрочем, в этом убедиться вы еще успеете, — он взял другой документ и, посматривая то на него, то на Гоголя, спросил: — Прежде, чем я дам вам первое поручение, скажите, — он перевернул бумагу к Гоголю, но тот не понял и слова, — какие такие тревожные сны вы видите?       Николай Васильевич пристыженно уставился в пол — не о таких вещах ему хотелось общаться с этим поразительным человеком. Его видения всегда всем только докучали, были мешаниной образов и звуков — да еще и страшной, что даже по пробуждении боязно. Сжав плащ, молодой человек осторожно глянул на Гуро и сказал:       — Ежели кровь или убийство или ранят при мне кого… — он нервно сглотнул. — В ту же ночь вижу странные сны, будто о себе, но чего никогда не случалось. Вижу… Черного всадника с рогами за спиной, слышу голос женский, меня зовущий… Красную гору, песчаные бури и пирамиды из камней…       Яков Петрович загадочно хмыкнул и присмотрелся к нему, сверкая темными глазами. Пересекшись с ним взглядом, Гоголь смущенно опустил голову, не зная, зачем рассказал так много ненужного. Сердце болело так, будто вворачивалось вовнутрь, и Николаю Васильевичу отчаянно хотелось приложить ладонь груди, чтобы хоть как-то его успокоить.       Вдруг Гуро подошел к шкафу, накинул плащ, затем быстрым движением подхватил трость и на каблуках развернулся к новобранцу.       — Пожалуй, отведу-ка я вас в одно место для начала, — он одернул воротник и ловко убрал трость под мышку. — Поручение у вас, может, и простое, но лучше все-таки подстраховаться.       Гоголь с готовностью вскочил со стула.       — Я справлюсь, — тихо сказал он. — Можете на меня положиться, Яков Петрович.       — Я и не сомневаюсь, — Гуро распахнул дверь и кивнул — пойдем, мол, время не ждет. Николай Васильевич, пребывая в чрезмерно легком состоянии затянувшегося изумления, пошел к нему, даже не глядя под ноги. Мужчина хмыкнул и продолжил уже на ходу: — Многого от вас пока что не требуется — идите к Александру Христофоровичу Бинху. Поговорите с ним, передайте, что от меня, спросите, не находил ли он один определенный ящик. Он поймет, о чем вы, не сомневайтесь. Скорее всего, он попросит сделать что-нибудь. Может, даже что-то неприятное. Но вы все равно это сделайте и возвращайтесь ко мне с ящиком.       Он остановился у одного из соседних домов и трижды постучал. Дверь ему открыла весьма высокая и достаточно молодая на вид женщина с огромной копной темных кудрявых волос и отливающей зеленовато-желтым кожей. Николаю Васильевичу нечасто доводилось встречать альмеров. Они все были так похожи, что иногда ему казалось, что это один и тот же эльф. Женщина, к слову, это подозрение никак не развеивала.       — О, Яков Петрович, здравствуйте, — не особенно приветливо протянула она. — Опять за зельями?       — Схватываешь прямо-таки на лету, — с мимолетной улыбкой сказал Гуро и зашел в дом. Гоголь неуверенно последовал за ним.       Женщина между тем выставила на стол пять одинаковых бутылей болотно-зеленого цвета. Внутри них колыхалась мутная жидкость, подозрительно напоминавшая Гоголю деревенский самогон. Женщина при этом невозмутимо сообщила:       — Мертвого, конечно, не оживят, но самочувствие улучшат.       — Угу, — отстраненно ответил Яков Петрович, передавая Гоголю одну бутыль за другой. — Ганна, душа моя, а не найдется ли у тебя чего-нибудь для нашего новобранца? Боюсь, зашлет его куда-нибудь Александр Христофорович, а парень, сама видишь, молодой, неопытный…       Ганна молча смерила Гоголя взглядом и, подобрав юбки, залезла в деревянный сундук. Порывшись в вещах, женщина выудила небольшой свиток и протянула его новобранцу.       — Держи, — сухо сказала она. — Прочти, если угодишь в передрягу.       Николай Васильевич не успел и кивнуть, как оказался вновь один на малолюдной дальней улице Диканьки с пятью бутылками некого зелья и чем-то вроде спасительного билета. Вздохнув, он посмотрел по сторонам и поплелся искать теперь уже Бинха.       Уже вечером, с факелом бегая по руинам Аркнтанда от разбойников, Гоголь не понимал, катастрофически ли ему везет или же он умрет в ближайший час. Ящика у Бинха, разумеется, не было — по словам Александра Христофоровича, он с остальным добром попал в руки бандитов, а по взгляду его помощника, Тесака, можно было понять, что возвращать пожитки никто, собственно, и не рвался. Гоголю подробно описали, как быстрее всего добраться до руин Аркнтанда, где отсиживались разбойники (Николаю Васильевичу было крайне интересно, откуда у Бинха такие точные данные, но умоляющие глаза Тесака опять-таки просили не вмешиваться), вручили щербатую саблю и факел и указали на выход из села. О том, что Николай Васильевич за все свои двадцать лет не то что человека не убил — даже курице шею не свернул — никто так и не услышал.       Как он умудрился продержаться в руинах так долго, молодой человек решительно не понимал. От разбойников он прятался или убегал в пустые коридоры, боясь погибнуть. Он не хотел никого убивать, не мог и не осмеливался. Дыхание перехватывало в горле, а сердце оглушительно стучало в висках, но он упорно продолжал бежать, задерживаясь в темных нишах, чтобы перевести дух. Шныряя из одной двери в другую и окончательно потерявшись в полузаваленных коридорах, Гоголь забрел в очередной угол и увидел под одной из шипящих труб необычный ящик — окованный железом, с ручкой в виде двухголовой змеи.       Не успел он протянуть к нему руку, как рядом с его головой просвистела секира.       Николай Васильевич в ужасе подполз под трубой, вытаскивая из кармана свиток. Свившимся голосом, заплетающимся языком он прочел две коротких строчки заклинания, молясь богу, чтобы оно действительно его спасло.       В зловещем сиянии показались длинные рога. Что-то с мерзким склизким звуком подползло к разбойнику со спины.       Гоголь, позабыв всякий страх, со смесью дичайшего отвращения и священного трепета наблюдал за огромной улиткой, пожирающей напавшего на него мужчину и растворяющей его секиру в вязкой желтой слизи.       Под хруст костей и омерзительное хлюпанье Николай Васильевич вытащил первую бутыль с зельем и махом осушил ее, не в силах отвести взгляд от подобного зрелища. Жидкость сожгла ему горло, обдавая откровенно сивушным запахом и ошеломляющим привкусом спирта, но обещанного улучшения так и не наступило. Вообще говоря, от нее больше тошнило. Сглотнув желчь, Гоголь открыл следующую, подобрал ящик с пола и пошел по влажному следу из липкого человеческого фарша.       Судя по всему, Гуро уже готовился ко сну, когда он, пьяный от зелий, чересчур здоровый и весь ниже колен вымаранный в кровавой слизи, добрался до его дома. Николай Васильевич словно витал в облаках; его гнала вперед неумолимая жажда не подвести, порадовать, показать, что он не так плох и государь император не ошибся в нем…       — Яков Петрович, ваш… Ящик… — прохрипел Гоголь, без сил оседая на пол.       Гуро резво подскочил к нему, подхватывая и прижимая к себе; Гоголь невольно опустил голову ему на плечо. Он боялся, что зашел слишком далеко, что стоит отодвинуться, извиниться и сослаться на усталость, но Яков Петрович лишь сильнее обнял его, что-то тихо шепча и успокаивая. Николаю чудилось, будто его даже погладили по голове, но он прогнал эту мысль. Он прислонился к Гуро всем телом, практически дрожа — от холода и покидающего адреналина, державшего его в сознании всю дорогу до нужного дома.       Гоголю снилось, будто бы Яков Петрович бережно поднял его, обнимая за плечи, и довел до кровати. Это казалось неправильным — ведь он всегда запоминал лишь кошмары — но ощущение подушки под головой, влажной тряпки на лбу и теплого, почти что горячего дыхания поблизости было настолько ярким, настолько реалистичным, что ему хотелось спрятать этот сон, как спрятали от него проклятущий ящик с двухголовой змеей.       Ему хотелось рассказать кому-то, как отражался огонек свечи в карих глазах Якова Петровича Гуро, но он сомневался, что в это кто-нибудь поверит.