Вопрос на миллион ответов

      Тучи в небе были такие чёрные и каменно-холодные, будто сделанные из самого сердца нашего общества. Дождь ехидными снарядами барабанил по навесу, под которым едва-едва можно было укрыться и то, только встав в лужу. За время работы в табачном салоне организм прокоптился настолько, что копчёная колбаска и то впитала в себя меньше дыма.       Охота было засунуть в рот всё что угодно, лишь бы потом дали сигаретку, но никто не спешил расчехлять свой инструмент. Совсем охуели. Раньше можно было запереться в какую-нибудь курилку и, стоя с выкуренным бычком и втыкая в телефон (игрушечный, который был стырен у ребёнка на прошлой неделе), делать вид, что так заинтересован фейсбуком, что не заметил потухшей сигареты. И бесконечно дышать, по запаху определяя марки, прикидывая цену на сигареты, развешивая ярлыки на курильщиков.       Однажды, правда, какой-то мудак просёк эту фишку, и теперь путь к халяве был закрыт. Продавец из лавки, под навесом которой было так хорошо прятаться, решил толчками в сторону проспекта убедить купить у него что-то. От него пахло свежеиспечённым хлебом и корицей, на усах, словно бисер, блестели посыпушки для пончиков, а за пакет кексов в его переднике можно было и согласиться лизнуть его сверкающую лысину. — Хренов Хайзенберг. — Можно было и не говорить, наверняка этот сладенький пирожок даже не знал, кто это, но нужен был отвлекающий манёвр, чтобы сочный, как оплеуха отца, кексик оказался в моём рукаве. — Чтоб я тебя здесь больше не видел, сучёныш! Сказано — сделано… Что было в этом блядском кексе?        Перед глазами плясали шлюхи. Знакомые до летней северной теплоты в душе шлюхи. Они водили вокруг хороводы, трясли своими мармеладными формами, охали и ахали, и, кажется, измеряли температуру моего тельца. Кажется…ректально. — Не, ну вы тока гляньте! Одна кожа да кости! — Девахи, сколько там? 35 и 4?! Мама дорогая! — Сварганьте хто-нибудь лапшички! — Девочки, вы такие сладкие, что ещё чуть-чуть и умру от диабета. Но если лапшичка с сухариками, я потерплю. Круговорот шлюшек стал цветастее, суетливее, слаще. Воняло приторными духами, накипью из чайника, бич-пакетами и каким-то омерзительным душком. Ах да, «заботой». — Учтите, карамельки, денюшек у меня нет. — Перестань, не чужие ж люди! На, покушай.        Под нос сунули пенопластовую бадью с лапшой, от запаха которой желудок чуть было сам не вывернулся изо рта и не всосал в себя эту дрянь. Однако чувство роскоши в этом определённо было. Повсюду тусовалось разномастное войско блядей: одна подала мне еду, другая вилочку, третья капала коньячок в быстрорастворимый кофе, четвёртая сунула в рот сижку, пятая поднесла зажигалку… Не хватало только яхты и золотой цепи на шее. С этими сердобольными Сонечками Мармеладовыми знакомство завелось само собой во времена работы их сутенёром. Девчули таяли, когда у них не отбирали весь заработок, не вырывали волосы, не отдавали клиентам на полное растерзание. Балованные проститутки, кому расскажи — не поверят. Спасён блядями. Обогрет, накормлен, умыт и даже расцелован. В кармане пачка женских сигарет, которые даже школьник курить не станет. Игрушечный телефон… принят за настоящий и спёрт. Молодцы карамельки, не теряют сноровки. В кармане записка от Марго, которая мерила температуру, с просьбой никогда больше не приходить и не показываться на глаза. Подходит автобус, водитель бывший одноклассник, катает бесплатно, а его жена (о, детские заблуждения) кондуктор. Уже давно поздно, автобус пуст, а губки кондуктора Яры так притягательны, что нет сил удержаться и не впиться в них страстной беседой. Разговоробовсёмнасвете, теплота и сытость пьянили, глаза слипались, но фраза раненой птицей вырвалась изо рта: — Почему мы перестали искать ответ на вопрос «в чём смысл жизни»? Глаза слипаются, автобус подпрыгивает на рельсах, голос Яры жесток, как убийца. — Потому что все, кроме тебя, знают ответ. «Чучух-чучух», — шепчет колыбельную приближающийся поезд…