Надорский барон

Хуан проснулся, завел руки наверх и по многолетней привычке вытянулся во весь рост — так, чтобы кости захрустели. Затекшей со сна спине сразу стало хорошо, а вот ногам холодно — меховые одеяла в его новом хозяйстве были не просто старые, а еще и маленькие, и короткие, потому как шили их под мощи низкорослых северных аристократов. Но ничего, с этим он как-нибудь разберется... В узкое оконце был виден кусок неба — мрачного, грязно-серого. Солнца было не видать, снег валил из туч, как пух-перо из рваной перины, и это зрелище со страшной силой угнетало южную Хуанову душу. — Ах! — вздохнула во сне жена. Хуан улыбнулся. Уютное женское сопение под боком — это бывает очень кстати, особенно по утрам. Вот ведь как оно обернулось — не думал не гадал Хуан Суавес, что всё добром кончится. Обозлился даже, когда соберано выдернул его из теплого богатого Бордона. Хуан так весело проводил время в компании местных дожей, а его раз! и послали в мерзлый кошачий край с наказом принять хозяйство у Манрика. Да еще и шутки шутили, посылая, мол, если придумаешь как от герцогини Окделл избавиться, быть тебе не простым рэем, а бароном Суавесом за такую заслугу. И вот, нате-пожалуйста, барон Суавес, как есть. Хуан снова потянулся, зевнул, и, пошарив рукой справа, притянул свою костлявую баронессу поближе. Костлявой Мирабелле оставалось ходить недолго. Во-первых, Хуан лично следил за тем, чтобы она питалась, как положено замужней женщине, а не монашке, во-вторых, регулярно делал с ней то, что монашкам запрещено, а замужних женщин и радует и брюхатит. Результаты трудов ожидались к весне, и к весне же Хуан планировал полностью перетрясти надорское хозяйство, в частности гардероб жены, в котором водились такие страшные вещи, как древняя свадебная рубаха с прорехой чуть пониже самого интересного женского места... Словом, дел у надорского барона Суавеса было невпроворот, но это были приятные хлопоты, и каждое утро, каким бы холодным и снежным оно ни было, он начинал с улыбки. И с трудов по утолщению баронессы Мирабеллы...