Краткое руководство: Как быть менеджером клуба

***

      Как оказалось, Мизогучи-сенсей был не единственным тренером Аоба Джосай и далеко не главным. Главным как раз оказался тот самый коренастый дядька в возрасте, который вошёл следом за ним и первое время стоял молча, наблюдая за тем, как представляются новые игроки. А потом представился сам. Как Набутера Ирихата и расписал, в какой ад он будет ежедневно превращать жизнь участников волейбольного клуба на протяжении недели, по три часа в день, пока будет определять стартовый состав сборной Аоба Джосай на этот год.       Второгодки и третьегодки не особо впечатлились его речью, а вот первогодки, представленные в лице Иваидзуми, Ханамаки и Иссея, как-то подозрительно взгрустнули. Выражение лица Оикавы описанию не поддавалось. Хотя, если очень постараться, то можно сказать, что оно выражало полную готовность страдать, обливаться потом, отбивать руки и ноги, в общем, он буквально лучился очень нездоровым энтузиазмом.       "Может он мазохист?" — пронеслось у меня в голове, пока я, прижимая к себе блокнот, робко выглядывала из-за спины тренера, силясь понять, чего я тут вообще стою и что мне дальше делать. И тут Мизогучи-сенсей официально представил меня команде, выпихнув вперёд.       Раньше я думала, что самые страшные секунды в жизни, это когда на тебя таращится весь класс, а ты стоишь у доски. Сейчас же, я осознала, что класс со знакомыми рожами это просто фигня по сравнению с почти двадцатью участниками волейбольного клуба, половина из которых выглядит так, словно после тренировки они пойдут на улицы Мияги отжимать в переулках чужие кошельки, убивать людей и жрать младенцев.       Совладав с собой, я представилась и попыталась снова сныкаться за спиной тренера, но тот вновь подло выпихнул меня вперёд и попытался заставить толкнуть речь. Вернее, кивком намекнул, что я не закончила. Пришлось, скрепя сердцем, на ходу изобретать речь. О которой заранее меня, конечно же, никто не предупреждал, поэтому отчаянно краснея и, сминая несчастный блокнот в руках (и как только пополам не порвала?), я робко проблеяла что-то в стиле "у меня нет опыта, но я буду очень стараться, не подведу, на матчах буду орать громче всех, поддерживая, а если команда проиграет, сделаю себе ритуальную сэппуку и отвалю в мир иной".       По вытянувшимся физиономиям второгодок и третьегодок я поняла, что таким образом с ними ещё ни один менеджер не знакомился, а "вдохновляющая" часть речи вообще произвела неизгладимое впечатление. Судя по счастливым красным рожам едва удерживающих смех Оикавы и Иваидзуми, этим хотя бы было весело. Ещё двое первогодок, Ханамаки и Иссэй, тоже как-то подозрительно рассеяно принялись изучать пол под ногами, сдерживая улыбки.       Искоса глянув на тренера Набутеру и уловив в его глазах некий садистский огонёк, я поняла, что моя речь произвела впечатление и на него, и теперь команда просто обречена побеждать до самого моего выпуска, потому что тренер явно не захочет, чтобы на него повесили самоубийство школьницы. Он конечно же думал совсем не об этом, но именно это мне подсказала моя неугомонная фантазия.        — Три минуты сбор взносов! — скомандовал Мизогучи-сенсей, и в мою сторону едва ли не наперегонки ринулись пацаны, в страстном желании отдать мне свои деньги.       С трудом подавив желание заскулить и сбежать, я нацепила на лицо вежливую улыбку, оглядела галдящую и толкающуюся толпу, где каждый стремился оказаться первым, оглянулась на тренеров, которые демонстративно отвернулись, не стремясь хоть как-то мне помочь, вновь осмотрела толпу, набрала побольше воздуха в лёгкие и что есть силы гаркнула, подражая командному тону моего русского деда, который всю жизнь проработал в военном училище, а на каникулы брал меня в походы и на учения со своими подопечными:       — Тишина!       Тишина наступила почти мгновенно, все воззрились на меня, явно не понимая, откуда в таком маленьком теле столько звука. В толпе сдавленно закашлял невысокий рыжий пацан, но под моим яростным взглядом поперхнулся и, сдавленно пролепетав "извините", поспешил спрятаться за спинами товарищей. Оикава проводил его на редкость ехидным взглядом, одобрительно подпихивая локтём в бок Иваидзуми и что-то ему говоря, за что тут же словил подзатыльник.       — Выстроились в очередь по двое, подходим по очереди, представляемся. Сперва правый, потом левый, отдаём деньги, расписываемся и отходим! Всё ясно? — выдержав командный тон, громко и чётко произнесла я. Парни переглянулись и поспешили выполнить мою просьбу-приказ. Я запоздало покраснела, раскрывая блокнот и слыша как тихонько перешёптываются участники волейбольного клуба.       Я вновь бросила косой взгляд на тренеров. Мизогучи-сенсей сдержанно кивнул, я, подавив тяжёлый вздох, почти отвернулась как... Ирихата-сенсей, поднял вверх большой палец и подмигнул мне, полностью одобряя мои действия и подбадривая. Радостно улыбнувшись, я с трудом подавила ответное моргание (сенсей всё-таки, а не одноклассник) и, куда более уверенная в своих действиях, занялась делом.       Когда со сбором дани было законченно, Мизогучи-сенсей погнал всех на пробежку, а я осталась в зале наедине с Ирихатой-сенсеем, растеряно сжимая в руках пухлый конверт и без того уже мятый блокнот.       — Кита Теруэ же, да? — опускаясь на лавочку и вытягивая ноги, вопросил он, хлопая по лавочке рядом с собой. — Кита Ямакуру, твой дед?       — А вы его знаете? — удивилась я, рискнув подойти и присесть рядом с тренером.       — Знакомы, — кивнул тренер, — он в Мияги в определённых кругах довольно известен или ты не знаешь, чем занимается твой дед?       — Знаю, — смутилась я, но всё равно не поняла, чем это так известен мой дед, — он, вроде как, хвастался, что потомственный краситель шёлка, но я, честно говоря, не знаю, что в этом такого классного и чем он так гордился. Я ведь, ну... не совсем японка.       — Наслышан, полурусская внучка, — кивнул Ирихата-сенсей, — он очень ждал, когда ты приедешь, много о тебе говорил.

***

      Я задумчиво пошелестела страницами блокнота. Пообщаться с японским дедом столько, сколько хотелось бы, мне так и не удалось. Хотя отец тоже часто говорил, что он меня очень ждал. Проблема была лишь в том, что из России меня забирали всю в слезах, соплях и со стойкой уверенностью, что в Японии меня ничего хорошего не ждёт. И первую неделю я старательно избегала своих родственников, совершая лишь редкие перебежки от комнаты до холодильника. На вторую неделю деду удалось выманить меня из комнаты (когда отец уехал на встречу с редактором) звуками файтинга из гостиной.       Хорошо помню, как заглянув в большую комнату, я узрела сидящего на ковре напротив большого плоского телевизора (который тоже был для меня вещью из другой галактики) дедка, играющего в приставку. Видимо, челюсть у меня в тот момент отвалилась с таким треском, что это услышал даже глуховатый (как позже выяснилось) на оба уха старичок и, обернувшись, молча похлопал подле себя по ковру. Я, испугавшись, сныкалась за угол, а когда набралась смелости выглянуть снова, он просто повторил своё действие и я, решившись, сделала первый шаг навстречу японскому родственнику. В тот день мы почти не разговаривали, только играли, с переменным успехом, по очереди побеждая друг друга, но стоило прийти домой отцу, как я тут же сбежала в свою комнату. На тот момент отец воспринимался мной как враг номер один, ведь я считала, что меня забрали из родного дома по его вине. Хотя ранее он мне нравился. Я с удовольствием общалась с ним по скайпу и всегда радовалась, когда он приезжал в гости в Москву. И никогда не замечала, какими злыми взглядами встречала его мама.       Стоит отметить, что после того дня я довольно часто подгадывала моменты, когда отца не было, и выползала посидеть с дедом. Сухой, росточком с меня, седой, как лунь, в забавных круглых очках и с пушистой бородкой Ямакура, который разрешил мне называть его, смешивая русское обращение и японское имя, "деда Яма", нравился мне. Я никогда ранее не общалась с ним так плотно, как с отцом, и открывать эту новую сторону моей не русской семьи было интересно. А ещё это очень отвлекало от грустных мыслей. Хотя общаться нам было тяжело. Дед Яма был глухонемым. Точнее, не так, он очень плохо слышал и не очень хорошо говорил. Как я поняла, когда-то в детстве, врачи допустили оплошность, что и привело к такой вот напасти. Но, несмотря на это, дед Яма прожил просто удивительную жизнь. Очень быстро мы перешли от игр к просмотру его альбомов, где он только не был! Что только не видел! Благодаря деду, я начала потихоньку выходить из комнаты всё чаще и чаще. Я всё ещё не разговаривала с отцом, но уже соглашалась потерпеть его общество ради общения с удивительным дедушкой. Я даже ужинать стала со всеми, а не сидя у себя в комнате. Но... всё это очень быстро закончилось. Буквально через три месяца. На семьдесят четвёртом году своей жизни, дед Яма, ночью, в нашем доме, пережил инсульт и... его забрали в больницу.       Помню, как я с трудом понимая, что происходит, сидела у окна и смотрела, как грузят в машину скорой помощи носилки с телом, и удивлялась тому, насколько спокоен его сын, мой отец. Помню, как спускаясь по тёмной лестнице на следующий день, я услышала, как тихо всхлипывает, вернувшийся из больницы отец, сидя на полу у входной двери. Тогда я рискнула спуститься и присесть рядом с ним по собственной воле, поражённая его горем.       Потому что горе у нас, на самом деле, было общее.       Я не успела толком ни узнать удивительного человека по имени Кита Ямакура, ни пообщаться с ним столько, сколько мне хотелось бы, но, тем не менее, он стал тем мостиком, который позволил нам с отцом пусть не сразу, но объединиться. Вернее, не так — он для меня стал тем человеком, который помог сквозь обиду увидеть, что мой отец всего лишь человек. А не злобный дядька, который притворялся другом, а потом просто взял и лишил меня всего к чему я привыкла, пусть даже оно и не было идеальным и порой там мне было куда больнее, чем здесь. Сейчас, я, во всяком случае, это понимала чуть лучше, чем три года назад.

***

      — А вы откуда знаете? — отогнав воспоминания, поинтересовалась я.       — Мы с ним любили в выходные встретиться в одном баре с видом на парк и посидеть, поговорить.       — А сейчас вы с ним общаетесь? — с замирающим сердцем, задала я самый волнующий меня после такого откровения вопрос.       — Увы, нет, — покачал головой Ирихата-сенсей, — думал, ты мне про его самочувствие расскажешь.       Я замялась. Как сказать малознакомому человеку, что после случившегося деда просто забрали?

***

      Тот день я тоже не плохо помнила. Отцу позвонили из госпиталя и сказали, что Ямакура пришёл в сознание и даже неплохо себя чувствует. Естественно мы мгновенно собрались и помчались навещать деда. Который, хоть и не мог говорить, но так на нас смотрел, сжимая наши ладони, что и я, и мой отец, обильно поливая его слезами, рассказывали, как перепугались, как боялись, как скучали.       Но этой истории не суждено было получить свой хэппи-энд.       В тот день же день, на парковке у госпиталя, я узнала слишком многое из того, что ребёнку моего возраста, наверно, лучше было бы не знать и не слышать. Например, что отец в своей семье, вроде как, изгой и никому кроме Ямакуры не был нужен. У отца было два старших брата и младшая сестра, но родными по крови они не были. Для всех отец был ошибкой молодости Ямакуры, который, некогда, во время ссоры с женой, умудрился крайне неудачно сходить налево. Потом он помирился с женой, раскаялся, вернулся в семью, а через девять месяцев узнал, что поход налево закончился беременностью случайной тётки из бара. Ей очень повезло, что Ямакура, по привычке, оставил ей свою визитку. Или, вернее говоря, повезло моему отцу. Потому что своей матери он был не нужен. Она была обычной гулящей женщиной и довольно молодой. Такое обременение, как ребёнок, ей было ни к чему. И она поставила Ямакуру и его семью перед выбором: либо он забирает ребёнка, либо она отдаёт его в детский дом. Ямакура, посовещавшись с женой, принял решение принять ребёнка в свою семью. И это было хорошее решение, правильное, но полюбить маленького Киту Хироши там так никто и не смог, кроме его родного отца. Хироши был слишком не такой. Чужой. По мнению жены Ямакуры.       Он не был тихим, он был шумным. Он не любил заниматься и всегда сбегал на улицу любоваться небом. Он сложно поддавался воспитанию и имел на всё своё личное мнение, которое не стеснялся высказывать. Которое невозможно было задавить никакими наказаниями. Чем старше становился Хироши, тем больше он не нравился своей приёмной матери, тем сложнее Ямакуре было регулировать обстановку в семье. Когда Хироши исполнилось шестнадцать лет, разразился очередной скандал, ведь он определился с выбором профессии и додумался сообщить об этом родителям. Хироши мечтал рисовать хентайную мангу. Ямакура, который самолично потакал желанию ребёнка рисовать с малых лет, лишь задумчиво поскрёб в затылке и, пожав плечами, дал добро, сказав, что чем сможет поможет, хоть и не понимает и не одобряет такой выбор. А вот его жена впервые за много лет наконец взорвалась. Высказав всё, что она думает о своём пасынке. А под занавес сообщила, что устала столько лет прикрывать этот позор семьи.       Хироши, на тот момент, ранимый подросток, всерьёз задумался о том, что ему не место в этой семье и, собрав ночью, по-тихому, вещи, просто сбежал. К счастью, у него был хороший друг, который был намного его старше и который приютил у себя непутёвого подростка. Который не стал, в свою очередь, просто нахлебником, а, напротив, затянув потуже пояс, стал хвататься за любую подработку, готовясь к поступлению в институт своей мечты. И действительно поступил. И уехал в Токио. На долгих шесть лет.       Как выяснилось, именно это отцу его семья и не простила. То, что уехал. То, что стал самостоятельным. То, что поднявшись, вернулся в Мияги, но теперь уже сам не пожелал возвращаться в семью, согласившись на общение только с отцом.       Его сестра и мать, стоя на парковке госпиталя, обвиняли его во многом. Из бесконечно потока упрёков, единственное, что я более-менее сумела осознать, что переезд Ямакуры к Хироши случился из-за меня, в то время как вся семья была против. И теперь нас с отцом обвиняли в том, что мы не уследили за дедушкой и что из-за нас он оказался в больнице и, возможно, не будет больше ходить, потому что в последствии удара и комы, нижняя часть его тела оказалась парализована.       Отец слушал молча, но когда его в очередной раз обозвали "непутёвым отпрыском", он, закрыв мне уши ладонями, несколько минут что-то говорил. До меня доносились лишь отдельные звуки, которые никак не складывались в речь, но по лицам его сестры, братьев и матери, я всё чётче видела, что эти люди к нему больше никогда не подойдут и их мне вряд ли когда-нибудь доведётся назвать своими родственниками.       Когда отец закончил говорить, его "семья" просто повернулась к нему спиной и... ушла. А он, вяло улыбнувшись на мой вопросительный взгляд, протянул мне руку и сказал "пойдём домой".       Позже, отец пытался оформить опеку над дедушкой, но ему не позволили. Не помогло ему ни наличие большого и уютного дома, который он когда-то приобрёл, в надежде, что у него будет большая семья. Ни тщательно откладываемые и далеко не маленькие накопления, которые он кропотливо собирал много лет, в надежде, что у него будет большая и дружная семья. Не помогла пусть и не уважаемая, но обеспечивающая стабильный доход, работа. Ничего ему не помогло.       Кита Хироши остался один.       Точнее, так он думал, уходя в недельный запой в своей комнате. Пока туда в один прекрасный вечер не ввалилась я, донельзя злая на то, что в доме нет еды, везде мусор и грязные тарелки. Пыль клубами перекатывалась под ногами. Осмотрев завёрнутого в одеяло небритого отца, ведущего неспешный диалог с пепельницей, полной бычков, и недопитой банкой пива, в завесе из табачного духа, всё ещё не до конца уверенная в том, что он мне не враг, я бросила ему всего одну фразу.       — Если ради этого ты забирал меня из России, то оно того не стоило.       И на следующий день Кита Хироши, видимо, обрёл свой смысл жизни заново. Потому что он хотя бы соизволил спуститься вниз, побриться и помыть ровно одну тарелку из огромной кучи посуды. Чтобы презентовать мне на ней купленную в супермаркете за углом булку как завтрак.       А вечером мы вместе, молча, убирались в доме.       Да, после этого нам пришлось пройти ещё довольно долгий путь, прежде чем нам удалось подружиться. Но мы медленно и уверенно двигались в нужном направлении.       Не хватало нам только деда Ямакуры. К которому нас не подпускали. И который, скорее всего, никак не мог связаться с нами сам.

***

      Я тяжело вздохнула. Воспоминания были в равной степени как тяжёлые, так и приятные, потому что они были... моим личным опытом. Который я неустанно анализировала из года в год, из месяца в месяц, обращая внимание на те или иные детали, на которые ранее не получалось. И с каждым разом мне удавалось понять в этой запутанной истории чуточку больше.       — Нам... — неуверенно начала я, всё ещё не сформировав ответ, — мы не видимся с дедушкой.       — После удара его совсем не видно, — кивнул Ирихата-сенсей, — но хочется верить, что у него всё хорошо и он ещё вернётся в нашу часть города и выпьет со мной хотя бы чаю.       — Ага, — уныло кивнула я, — хочется верить.       — Итак, Кита Теруэ, дам тебе несколько подсказок, — бодро прихлопнув себя ладонями по коленям, сменил тему мужчина, не позволяя мне впасть в уныние, — форму лучше всего не дома сама стирай, а сдай в прачечную. Были у нас случаи, когда менеджеры, надеясь сэкономить, портили вещи. Так что лучшего всего поищи недорогую прачечную неподалёку от школы и со своей службой доставки. Все траты по клубу записывай и высчитывай, желательно сохраняя и сортируя чеки с месячными расходами, если что-то пойдёт не так, всегда сможешь отстоять свою правоту и подкрепить её. С этими обалдуями веди себя построже, иначе через какое-то время замучаешься их от себя отгонять.       — Чего? — довольно глупо поинтересовалась я, вытаращившись на тренера так, словно он мне предложение руки и сердца сделал, а не дельный совет дал.       — Ты единственная девушка в большом мужском коллективе, это редко проходит без эксцессов, — пояснил тренер, — почему, по-твоему, женщинам путь на корабль заказан?       — А, ну, как бы... в курсе, мда, — смутилась я: "он что тоже хентайную мангу читает?", — слышала такую присказку.       — Как закончишь с подсчётами, вернёшься в зал, там определимся, поможешь тренерам...       — Чем? — невольно вырвалось у меня, но я вовремя прикусила язык, виновато поглядывая на Ирихату-сенсея.       — ... будешь мячи подавать, либо разберёшь подсобную комнату. Там немного... бардак.       — Хорошо, — кивнула я, пытаясь представить себе бардак в подсобной комнате. В голову, правда, лезло что-то вообще не то, а именно: пол, расчерченный пентаграммами и октограммами, останки младенцев на жертвенном столе, волейбольный мяч на треножнике, окропленный кровью невинно убиенных и почему-то Мизогучи-сенсей в чёрном балахоне с ритуальным ножом в руках, зловеще хохочущий посреди всего этого бардака.       Да уж, мою бы фантазию да в папину голову... и его сюжеты стали бы ещё более разнообразными.       — И не нервничай так, ты привыкнешь, — посоветовал Ирихата-сенсей, — это всего лишь волейбольный клуб. Всего лишь горстка непоседливых мальчишек с разнообразными талантами.       — Я привыкну, — кивнула я, поднимаясь с лавочки и неуверенно слегка поклонившись в знак благодарности, потопала к выходу.       Это всего лишь волейбольный клуб. И всего лишь горстка непоседливых мальчишек с разнообразными талантами.       Всего лишь...

***

      Ученица второго года старшей школы Сейджо или же Аоба Джосай, Чидорияма Сакура была своеобразной звездой в школе. Она была высока для своего возраста, стройна и имела аппетитные не по возрасту формы, которые школьная форма не только не скрывала, но и, казалось, подчёркивала. Бледная кожа в сочетании с длинными, чёрными, блестящими волосами, смотрелась великолепно. Тёмно-карие, внимательные глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц завладели не одним сердцем в этом учебном заведении. Многие юноши были готовы костьми лечь у её ног, лишь бы она улыбнулась им своими аккуратными пухлыми губами.       Девушка была похожа на куклу. Привлекательную и красивую. Её хотелось поставить на полку, накрыть стеклянным колпаком и любоваться.       У Чидориямы Сакуры была идеальная, по всем внешним параметрам, семья. Любящие родители, милый, симпатичный младший братик. Жили они в небольшом, но красивом доме, всегда дружили с соседями, по выходным устраивали семейные выезды в какое-нибудь интересное и познавательное место.       Жаловать было не на что.       Вежливая и учтивая с окружающими девушка была любимицей учителей, и только редкие жертвы её коварства среди учеников знали, что на самом деле Чидорияма Сакура редкостная тварь. Но говорить об этом вслух мало кто решался. Никому не хотелось с ней связываться. К тому же, "не пойман — не вор". Чидорияма Сакура умела обставить всё так, чтобы вина пала на кого угодно помимо неё. Если ей это было нужно.       У Чидориямы Сакуры был только один явный недостаток. Она была стервой. Ей было скучно без скандалов и интриг. Ей было скучно, если люди вокруг не сталкивались лбами и не грызлись меж собой. Идеальность её жизни раздражала её, но устраивала. Поэтому ей нравилось, когда у других всё было НЕ идеально. Доставлять кому-то неприятности было её способом скрасить свой досуг.       Накручивая прядь шелковистых волос на палец, девушка сидела в клубной комнате литературного клуба и вспоминала среднюю школу. Тогда она так же была членом литературного клуба, второгодкой, и удивляла всех найденными интересными книгами, своими мыслями и словами о прочитанном. Была несомненным лидером. Пока в клуб не пришла первогодка Кита Теруэ. Она так отчаянно трусила и старалась привлекать к себе как можно меньше внимания, что тут же стала объектом всеобщего внимания. Особенно когда кто-то заметил у неё в руках книжку Говарда Лавкрафта, которую она принесла с собой. Тогда подобная литература произвела на всех неизгладимое впечатление, а новенькая, кажется, сама того не понимая, стала новым ориентиром для литературного клуба.       Больше всего в этой нескладной, маленькой девчонке, Сакуру раздражали её большие, наивные, голубые глаза. Раздражали тем, что в них светился неподдельный интерес к литературе и окружающему миру. Раздражало то, что она, кажется, совершенно не понимала, что её открытые и непосредственные манера речи и поведение притягивают к ней людей. Она словно не замечала всего этого, погруженная в какую-то иную, чужую реальность. Это тоже раздражало.       Потом на глаза Сакуре в магазине попалась крайне интригующая манга. Весьма откровенного содержания, очень откровенного. О том, кто принёс нечто подобное в литературный клуб выяснить так никому и не удалось, но по цепочке тихого "смотри что нашёл" она очень быстро облетела всю школу.       Грех было её не распространить.       Грех было не посмотреть, как возможная "душа компании" станет изгоем. В травле Сакура не участвовала, но наблюдала со стороны с откровенным злорадством, как общительная открытая девчушка за считанные дни превращается в закрытое, ершистое создание, которое больше не пытается тянуться к людям. Потому что бьёт ехидством на упреждение, чтобы её, не дай бог, не обидели. Это было интересно. Это было познавательно. Это было весело. Но... это быстро надоело.       Жалела ли когда-нибудь Чидорияма Сакура о своих поступках? Нет. Даже не задумывалась о том, что и с кем она делает. Не задавалась вопросом "почему". Ей это было не интересно. Её мало интересовало то, что происходило в её голове долгосрочно, сиюминутные порывы преобладали.       Вот как сейчас, увидев ту самую девочку в своей старшей школе. Увидев те самые большие голубые глазами и беззаботную улыбку в компании новых людей, ничего не знающих о том, что было в средней школе. Сакура сперва удивилась, а потом ощутила то самое чувство предвкушения. Предвкушения занятного зрелища. Некоторое оживление. Захотелось сию минуту побежать в книжный магазин, раскопать ту самую мангу и забросать ею всю школу. Чтобы посмотреть, будет ли это отличаться от прошлого раза.       Но кое-что уже отличалось. Кита Теруэ не вступила в литературный клуб. Кита Теруэ не узнала её, Чидорияму Сакуру, своего семпая из средней школы. Кита Теруэ вступила в волейбольный клуб. Кита Теруэ оказалась в компании талантливых первогодок, пришедших в Сейджо из Китагава Дайчи.       Это раздражало.       Сакура с неизменно скучающим и отсутствующим лицом перевернула страницу книги перед собой, совершенно не вчитываясь в написанное там, когда некто, отбросив тень на её стол, бухнул шуршащий пакет с чем-то тяжёлым на него.       — Вот, всё, что удалось найти, — заискивающе улыбнулся ей парнишка из параллельного класса, безответно в неё влюблённый вот уже второй год, а потому слепо готовый выполнять любые поручения за лёгкие поощрения. Иногда Сакуре самой становилось интересно, сколько же ещё он будет позволять ей обманывать себя, подсовывая ложную надежду вместо отношений, — тут всего десять экземпляров, зато они новые и в хорошем качестве.       — Ты молодец, Макото-кун, и очень мне помог, — улыбнулась девушка, поднимаясь со своего места и заглядывая в пакет. Юноша замер, заворожено наблюдая за бликами на волосах, когда она убрала мешающуюся прядь за ухо. А она, повернувшись и окинув его насмешливым взглядом, невесомо коснулась его щеки губами, — можешь отнести это в тренировочный зал?       — А зачем? — растерялся парнишка.       — Скажи, что это подарок в честь начала учебного года от литературного клуба.       — Понял, — радостно кивнул Макото и, подхватив пакет, пошёл к двери, где на выходе его нагнал чарующий голос его пассии:       — Макото, — юноша обернулся и узрел, как девушка, приложив тонкий палец с изящным маникюром к своим пухлым и таким соблазнительным губам, задорно подмигнула ему, — не говори, кто именно тебя об этом попросил. Это важно. Хорошо?       — К-к-конечно, Са... Сакура-чан, — кивнул покрасневший аж до воротничка рубашки юноша и, окрылённый, поскакал в сторону тренировочного зала.       Чидорияма Сакура уселась обратно за стол и, закинув ногу на ногу, с отвращением посмотрела на лежащий перед ней любовный роман, который она тщетно пыталась читать и, главное, понять.       Чидорияма Сакура ненавидела любовные романы. Они казались ей мерзкими, потому что в жизни всё получалось не так. В жизни романтику легко заменила сексуальность, и ей казалось, что это именно то, что должно двигать отношения. Она просто не знала, что можно как-то по-другому. И основная проблема была в том, что она не понимала, как это... "по-другому"?       Но... кое-что всё-таки можно было сделать по-другому. Просто из интереса. Просто чтобы посмотреть, как это.       Чидорияма Сакура встала, поправила юбку и уверенным шагом тоже направилась в сторону тренировочного зала. Предвкушая нечто интересное. Новое.       Предвкушая проблемы.

***

      Почти за час сидения в клубной комнате, ко мне, нещадно терзавшей мобильный в поисках прачечной, по десять раз пересчитывавшей предстоящие расходы, пришла в голову мысль, что клубу нужен казначей. Который будет всё за меня считать. Потому что считать это зло. Считать придумали в аду. Считать это от лукавого.       Однако, вопреки всему, нашлась по итогу и прачечная с неграбительскими ценами и, собственной службой доставки, и цифры все, наконец, сошлись, и я, дозвонившись куда надо и договорившись обо всём, с облечением выдохнула. Правда ненадолго, потому что вспомнила о том, что раз я освободилась тут, то теперь мне нужно идти туда. А именно в тренировочный зал. И помогать тренерам. Или же разгребать подсобную комнату, которую я, кстати говоря, в глаза не видела. Может там разгребать уже бесполезно и милосерднее будет сжечь и новую отстроить?       Удобно устроив голову на столешнице, я уставилась в стену. Ну, вроде, пока всё не так страшно. Я пережила знакомство с волейбольным клубом, с тренером, который оказалось, что знает моего деда, и даже что-то полезное сделала. Наверно стоит пойти и сделать ещё что-нибудь полезное.       Я поднялась с насиженного места, полная решимости собирать и кидать мячи, пока у меня руки не отвалятся, и тут в клубную комнату ввалился Мизогучи-сенсей, который сперва удивился моему наличию тут, потом, видимо вспомнив, кто я, радостно щёлкнул пальцами.       — Как хорошо, что ты тут!       О-о-ой, чёт эта фраза посеяла во мне сомнения, что это действительно хорошо.       — Мы забыли полотенца и воду принести, — сообщил мне Мизогучи-сенсей, открывая шкаф и выуживая оттуда упаковку бутылок с водой, — бери полотенца и пошли, там как раз сейчас тренировочный матч будет. Посмотришь, циферки попереворачиваешь.       — Чего? — не сразу поняла я, беря стопку полотенец и выходя вслед за тренером.       — Счёт будешь вести, — пояснил Мизогучи-сенсей, ногой открывая дверь в тренировочный зал и пропуская меня вперёд.       — Это тоже входит в обязанности менеджера? — прищурилась я, подозревая, что менеджер должен заниматься любой фигнёй, лишь бы без дела не стоял, сидел, лежал и далее по списку.       — Ну,так-то да, — улыбнулся мне сенсей, — давай аккуратно по стеночке, вон к той лавочке, не переживай, привыкнешь, потом может даже во вкус войдёшь.       — Может быть, — согласилась я, следуя вдоль стеночки.       — Менеджер-тян!!!       Истошный вопль заставил меня вздрогнуть и оглянуться. Очень вовремя. В лицо мне на ужасающей скорости летел мяч. Я не успела даже испуганно вскрикнуть. Только повернуть голову и вскинуть руки, чтобы хоть как-то смягчить удар. Хотя это и не очень-то помогло.       Мяч с силой ударил по рукам. Руки от соприкосновения с мячом довольно чувствительно выписали мне по лицу. В голове мелькнула мысль, что могло быть и хуже, и тут же стало хуже. Потому что удар был такой силы, что меня буквально вбило в стену, вдоль которой я шла, и головой я всё-таки ударилась. Правда, не об мяч, а об стену. По которой я и сползла на пол, осоловело хлопая глазами, помимо воли наполнившиеся слезами.       Даже если ты привык терпеть боль, тело всё равно, всегда, будет на неё реагировать.       Звуки в зале слились в протяжный гул, но почти сразу же вернулись в норму, стоило только помотать головой. На затылке пульсировала точка удара, которую я аккуратно пощупала, представляя, каких размеров шишка там должна вырасти, и радуясь тому, какая же это мелочь по сравнению со сломанным носом, например, или размазанными по стенке мозгами.       — Эй-эй! — Мизогучи-сенсей, присев рядом, взволнованно заглянул мне в глаза. — Как тебя зовут?       — Кита Теруэ, — послушно ответила я, ладонью утирая ненужные слёзы, — я нахожусь в школе Сейджо, в тренировочном зале, а вы тренер Садаюки Мизогучи, только пальцы не показывайте и не спрашивайте, сколько их, со мной, вроде как, всё нормально.       — То есть ты... нормально, да? — бестолково уточнил сенсей, явно потрясённый крепостью моего черепа. — Может всё-таки подумаешь о вступлении в женскую сборную?       — Лицом мячи что ли принимать? — нервно хихикнула я и тут же осеклась: — простите, это, наверно, последствия удара.       — Прощу, на первый раз, — погрозил мне пальцем тренер, помогая подняться, несколько парней, успевших добежать до места моей предполагаемой гибели, дружно собирали разбросанные полотенца. Среди добровольных уборщиков я опознала Ханамаки и Иваидзуми. Котаро, подняв упущенную тренером воду, направился к лавочке. — Ты точно в порядке?       — В полном, — подтвердила я, позволяя тренеру идти дальше по своим тренерским делам.       — Кита-чан, ты точно в порядке? — пристроившись рядом и сопровождая меня до лавочки, поинтересовался Иваидзуми, трогательно прижимающий к себе ворох белых полотенчиков.       — Точно-точно, — кивнула я, повторно ощупывая место, где, по моему мнению, должна была начать расти шишка.       — Может тебя в медицинский кабинет проводить? — вступил в беседу Ханамаки, с которым я хоть и не успела пока ещё пообщаться, но которого приняла в клуб, а значит мы теперь в одной лодке. Иначе... ну, как ещё объяснить эту внезапную заботу?       — Да не надо, — отмахнулась я, — лучше ткни мне пальцем в того долбанного снайпера, который так метко попытался мне голову на мяч заменить.       — А это запросто, — согласился Ханамаки, тыкая пальцем в сторону площадки. Проследив за направлением указующего перста, я недобро прищурилась, потому что на прицеле был Оикава Тоору, который с на редкость пристыженным и виноватым видом двигался в нашу сторону.       — Кита-чан, ей богу, я не хотел, — поравнявшись с нашей тёплой компашкой полотенценосцев, покаялся Оикава, — хочешь провожу тебя в медицинский кабинет?       — Да не надо меня никуда вести, я жива и, вроде как, здорова, — в очередной раз попыталась отмахнуться я.       Это, кстати, одно из довольно сильных отличий между японской и русской школами, которое мне удалось заметить. В России, получив по башке мячом, если ты встал и пошел, то никто не будет так вокруг тебя прыгать. В Японии... в Японии с этим сложнее, в Японии к себе и к окружающим относятся бережнее. И даже если ты просто порезал пальчик, переворачивая страницу учебника, тебя отправят в медицинский кабинет, пальчик обработают, а потом, причитая, обмотают пластырем с ног до головы. Это, я, конечно, преувеличила, но не сильно погрешила против истины.       — Менеджер-тян, а у тебя отличная реакция, — похвалил меня плюхнувшийся на лавочку Котаро, — я был уверен, что тебе в нос прилетит.       — Но я же не увернулась, — засмущалась я, от нечего делать начиная складывать сваленные грудой рядом полотенчики.       — Но удар всё равно смягчила, — не позволил преуменьшить мои заслуги по спасению себя Ханамаки, старательно пытающийся раздербанить упаковку с водой, — думаю с вбитым в голову носом ты бы смотрелась не так хорошо.       — Действительно, — вынужденно согласилась я, представляя себя со вбитым в голову носом, и картинка мне не польстила. С носом действительно лучше. — Господи, дай сюда, безрукий старшеклассник, — не выдержав, я оттеснила Ханамаки в сторону и, достав из кармана ключи от тренировочного зала, использовала оные не по назначению, вместо ножа, чтобы распороть полиэтиленовую упаковку, не дающую парню добраться до воды. Достав бутылку я торжественно вручила-всучила её волейболисту, — держи и ни в чём себе не отказывай.       — Спасибо, менеджер-тян, — усмехнулся Ханамаки, — бутылку, так и быть, я открою сам.       — О, а ты с чувством юмора, да? — усмехнулась я, вновь возвращаясь к складыванию полотенчиков.       — Чертикава, ты балбес, — Иваидзуми ткнул под рёбра локтем непривычно тихого Оикаву и опустив руку ему на затылок, заставил поклонится, — Кита-чан, прости этого идиота.       — Но он же не специально, — растерялась я. Что за сложности ещё такие.       — Вообще-то, Иваидзуми-кун прав, — поддержал Иваидзуми Ханамаки, — случайно — не случайно, а извиниться он должен.       — Извини меня, пожалуйста, менеджер-тян, — сдавленно произнёс Оикава, не предпринимая никаких попыток вырваться или хотя бы поднять на меня глаза.       Я сползла с лавочки под удивлёнными взглядами Иваидзуми, Ханамаки и Катаро, гусиным шагом дочикиляла до согнутого в земном поклоне и, заглянув в расстроенное и забавно перевёрнутое в таком положении лицо Тоору, улыбнулась. Изначально, я хотела сообщить ему, что прощу его только если он будет ползать вокруг меня на коленях и биться головой об пол, моля о помиловании, но его грустные глаза меня переубедили.       — Уже извинила. Я же сказала, ничего страшного, это же, ну, спортивный зал, тут с каждым такое может случиться. — Иваидзуми наконец отпустил Оикаву, позволяя ему выпрямиться, а тот, в свою очередь, протянул мне руку, помогая встать с корточек. — И прошу тебя, сотри это виноватое выражение со своего лица, тебе не идёт.       — Чего? — обалдел Оикава. Ханамаки захихикал. То ли Оикава ему не нравился, то ли у парня было крайне своеобразное чувство юмора.       — Улыбнись, говорю, — я, подняв руки, уцепившись за щёки одноклассника, растянула ему искусственную улыбку, — не идёт тебе такое лицо.       — Оикава, ты что... — Иваидзуми поражённо раскрыл рот, — ... покраснел?       — Ничего я не покраснел! — запротестовал Оикава, мотая головой и избавляясь от моих рук.       — Покраснел-покраснел, — пристроившись рядом со мной и держа бутылку, как бокал с вином, хихикал Ханамаки, — менеджер-тян, ты лучшая.       — А чего я такого сделала? — не поняла я.       — А ты мне вообще на пробежке продул, — ткнул пальцем в Ханамаки Оикава, и я сообразила, что эти двое, видимо, узрели друг в друге соперников во время тренировки.       — Это на первый раз, — спокойно парировал Ханамаки с такой ухмылкой, что Оикава аж позеленел.       — Ну, в любом случае, если уж на то пошло, то вы оба продули мне, — вступил в беседу Иваидзуми, привлекая внимание обоих спорщиков и самодовольно складывая руки на груди, — и это произошло далеко не в последний раз.       — Ой, Ива-чан, прости, я не подумал, что физические возможности это твоя территория и это всё, чем ты можешь похвастаться, — наконец оправился Оикава, снова становясь придурковатым собой.       — А ну повтори, — мгновенно набычился Иваидзуми, выразительно постукивая кулаком по раскрытой ладони.       — Ива-чан, — скопировав манеру говорить у Оикавы, потянула я, — ну куда ты лезешь, тут же соревнование этих...       — Этих — это каких? — в один голос вопросили Ханамаки и Оикава, синхронно поворачиваясь ко мне и так же синхронно переводя взгляд друг на друга.       — А эти-и-и-их, — понимающе потянул Иваидзуми, подмигивая мне.       — Не делайте так! — ткнул пальцем в мою сторону, а затем в сторону Хаджиме, Тоору. — Фу такими быть!       — Я всё равно не понял, что значит "этих"?! — недоуменно вопрошал Ханамаки, робко дёргая меня за край футболки, в то время, как я искрение давилась смехом под возмущённым взглядом Оикавы.       Свисток вернувшегося в зал тренера прервал нашу идиллию, выгнав мальчишек из зоны отдыха подле лавочки на волейбольную площадку к сетке. Я, плюхнувшись обратно, потянулась было к полотенцам, чтобы чем-то занять руки, но подошедший Мизогучи-сенсей прервал моё так и не начатое занятие. Мне выкатили из подсобного помещения штуку а-ля табло, на которой надо было переворачивать циферки, выдали стульчик, уточнили, знаю ли я правила волейбола, и, посадив сбоку от площадки и подальше от сетки (судя по взгляду Мизогучи-сенсея, он был бы не против выдать мне мотоциклетный шлем для безопасности), ещё раз уточнили, не хочу ли я в медицинский кабинет. Я честно ответила, что правила знаю, что всё в порядке, голова на месте и работает (шутить про то, что не факт, что как надо, вслух я не стала), после чего меня наконец оставили в покое. И тренировка продолжилась.       Вернее, начался первый тренировочный матч. В первой команде были первогодки и двое третьегодок, во второй второгодки и опять же, парочка третьегодок. Я, уперев локоть о колено и подперев кулаком щёку, с интересом следила за игрой.       Хотя, если быть честной, первые минут десять игры я откровенно пялилась на парней, сравнивая их и мысленно составляя топ самых крутых ног в первой и второй команде, время от времени по свистку обращая внимание на Мизогучи-сенсея, который рукой показывал, куда ушло очко. Потому что за мячом я пока не особо-то и следила.        Когда парни приелись-примелькались (хотя такое зрелище по определению не может надоесть), я, наконец, стала обращать внимание на игру и на игроков. Все они были очень разные, по-разному вели себя, по разному держались. Кто-то был серьёзен и собран, кто-то шутил и подначивал соперника (а иногда и сокомандников), по кому-то было видно, как тяжело ему даётся то или иное действие, а кто-то делал всё с такой лёгкостью, что это даже потрясало.       Оикава и Иваидзуми, выгодно выделялись на фоне своих сокомандников, да и игроков противоположной команды они, пожалуй, тоже затмевали.       Сейчас, сидя в зале и видя этих двоих вот так, а не на экране компьютера, я восхищалась ими куда больше. Казалось, что в Иваидзуми куда больше силы, чем я могла бы себе представить. Больше собранности. Больше сдержанности. Больше восторга и гордости от прошедшей атаки. Больше удовольствия от удачного финта. Он был поразительным. Каждое движение, каждый прыжок, всё это было так чётко выверено, что завораживало. Он словно совсем не совершал лишних движений, точно знал, что, когда и как нужно делать. А ещё он крайне забавно матюгнулся, когда задел сетку и мяч пришлось отдать другой команде. Оикава не упустил возможности подколоть товарища, за что ему в который раз пришлось уворачиваться от карающей длани Иваидзуми.       Оикава... Оикава. Про его игру можно было сказать многое. Как сказал бы мой отец, "что ни движение, то поэзия". Правда, так отец обычно говорил про девушек с красивой походкой. Но сейчас я была уверенна, что это выражение очень сильно к месту. Оикава перетягивал на себя изрядную долю внимания. Особенно мне нравилось это изящное движение руками и пальцами, когда он отдавал пас. Это было так красиво, что хотелось записать на видео только руки и поставить на бесконечный повтор. Оикава был куда собраннее на поле, чем в жизни, а ещё в нём был азарт. Такой неприкрытый, шальной и настоящий. Не мне судить, конечно, но... на волейбольном поле он смотрелся куда более естественным и живым, чем в обычной школьной жизни. А потом он вышел на подачу и... я, кажется, забыла как дышать.       Надо будет обязательно потом попросить его сделать пару подач на камеру и показать отцу. Он точно оценит и, в отличии от меня, сможет описать это словами. У него они точно найдутся, жаль я так пока не умею.       Оикава взял своей подачей одно чистое очко. Второе. Третью подачу команда противника смогла принять и разыграть, но... Хаджиме и Матсукава блоком сумели остановить нападение команды соперников, а Оикава отдал очередной красивый пас Ханамаки, который провёл атаку. Очко вновь ушло команде первогодок. Которые совершенно искренне похвалили друг друга и вновь заняли свои позиции на поле, в то время как Оикава снова вышел на подачу.       Разбег, прыжок, взмах, удар...       — Снизу приём, снизу! — не выдержав, заорал кто-то в команде противника, и Котаро, стоящий на приёме, замешкавшись, словил подачу Оикавы лицом.       Я в ужасе подскочила. Огляделась и, не успев подумать, рысцой пробежав вдоль площадки, извлекла из медицинского кейса салфетки, после чего направилась, не сбавляя скорости, уже к пострадавшему, возле которого толпились ребята и тренер.       — Оикава-кун, ты решил устроить испытание естественным отбором в волейбольном клубе? — радостно осведомился Ханамаки, глядя на растерянного Тоору. — Кто пережил подачу в голову, тот остаётся, кто нет, выбывает. Скорбим и помним?       — Иди ты, — вяло огрызнулся Оикава упирая руки в бока и покачиваясь с мыска на пятку.       — Ханамаки-кун, прикрывай затылок теперь, когда он на подаче, — серьёзно посоветовал Хаджиме, и в его словах можно было бы уловить скрытую угрозу.       — С ним всё в порядке, — Мизогучи помог Котаро подняться, а я протянула парню салфетки, которые он тут же благодарно приложил к разбитому носу, — но в медпункт всё-таки стоит сходить.       — Давайте отведу, — предложила я, придерживая слегка пошатывающегося парня за локоть, — его же есть кем заменить?       Мизогучи-сенсей выразительно посмотрел на лавочку, где сидело ещё как минимум человек шесть, и я поняла, что задала глупый вопрос.       — Тогда посадите кого-нибудь вместо меня, — не зная, что ещё сказать, попросила я, медленно ведя травмированного парня к выходу. Тот не сопротивлялся, но когда мы шли мимо стоящего у черты для подачи Оикавы, вынудил меня остановиться и, показав Тоору оттопыренный большой палец, сообщил:       — Отличная подача, Оикава Тоору.       — Извини, Умивару-семпай, — повинился Оикава, крутя в руках мяч, — я немного не рассчитал.       — Если ты будешь так подавать на матчах, то я не против.       — Так, всё, обмен любезностями состоялся, — прервала я парней, подозревая, что иначе на нас может наехать тренер, — пошли.       — Кита-чан, ты там это... — начал было Оикава, но я его перебила:       — Ага, не уроню его по дороге и верну сюда в целости и сохранности. И себя тоже.       — Именно, — кивнул кудрявый изверг, убивающий людей своей подачей.       — Умивару, выше нос, иначе футболку зальёшь, — ругнулась я на парня, — и салфетки крепче держи, ну чё ты как маленький.       — Все мужчины — большие дети, — наставительно произнёс Котаро, покорно зажимая нос.       — Отлично, теперь я знаю, что менеджер волейбольного клуба это ещё и нянька в травмоопасном детском саду.       — Очень меткое замечание, менеджер-тян.       — Кто вообще додумался до этого "менеджер-тян"?       — Ханамаки, но звучит не плохо.       — Ну, может быть, — нехотя согласилась я, выводя парня из зала.

***

      В общей сложности, на поход до медпункта мы потратили минут двадцать, там провели столько же, ожидая пропавшую где-то медсестру, затем поползли обратно. Котаро, по авторитетному мнению медика, был жив, здоров, относительно цел (в смысле, что нос ему, конечно, расквасило здорово, но в целом он не сломался), но до завтра ему посоветовали не напрягаться. А ещё лучше, отдохнуть.       Искренне расстроенный парень шёл рядом со мной по территории школы, обратно в зал, с такой убитой физиономией, что мне захотелось его хоть как-нибудь подбодрить.       — Умивару-сан, ну, чего ты приуныл? — аккуратно начала я, ещё не придумав, как буду его веселить, но понимая, что дальше идти в такой скорбной тишине нельзя.       — Очень хотел сыграть и против Оикавы, и с ним в команде, а теперь получается, буду просто сидеть и смотреть, — пожаловался парень, пиная подвернувшийся на дорожке камешек.       — Да ладно тебе, завтра сыграешь, Оикава же тут явно не на один день, — резонно возразила я.       — Всё равно обидно, — хмуро отозвался он, и камушек ускакал куда-то в сторону.       — Чего тебе обидно? — ещё раз попыталась я воззвать к его разуму.       — Что играть сегодня не буду.       — Не, это не обидно, — покрутила я головой, Котаро недовольно на меня уставился.       — А что тогда, по-твоему, было бы обидно? — упрямо поинтересовался он, явно недовольный тем, что я его в такой драматичный грустный момент тормошу.       — Обидно было бы, если бы он тебе, допустим, нос сломал мячиком и тебя бы отстранили от тренировок — это было бы обидно. Или если бы сотрясение получил и сейчас у тебя бы болела голова и тошнило, и ты, опять же, долго не смог бы играть, или вообще никогда. Обидно было бы, если бы из-за удара у тебя что-нибудь случилось со зрением или ты бы откусил себе кусочек языка, или...       — Так ладно, стой, стоп! Садистка полуметровая, я понял, у меня нет причин сейчас расстраиваться! — замахал руками Котаро, затыкая мой фонтан чернушного красноречия. — Это ужас какой-то. Не хочу знать, что там ещё могло бы быть!       — Ну-у-у, я же это ради твоего блага, — развела я руками, — из лучших, так сказать, побуждений.       — Жуткие у тебя, однако, методы. В ситуации, когда ты думаешь "хуже этот день быть не мог", ты взяла и сказала что "мог бы", да ещё и со вкусом рассказала как именно, — засмеялся парень.       — Зато тебе это явно помогло, — гордо улыбнулась я.       — Действительно, я как представил, что можно испытать, откусив себе кончик языка...       — Это я ещё про мяч, попавший по яйцам, не сказала, — довольно дополнила я. Котаро скривился, словно мяч ему действительно прилетел в причинное место, — ты какой-то слишком впечатлительный.       — Ты подачу Оикавы видела?       — Ну? — не сразу поняла я.       — А теперь представь, как бы это было...       Я послушно представила:       — Была бы у тебя там сейчас кровавая яичница с расплющенной сосиской.       — О боги, Кита-чан! — вытаращился на меня несчастный объект моего сочувствия.       — Это всё ради твоего же блага.       — Считай, что я вообще не расстраивался!       — Честно? А то я ещё какие-нибудь ужасные образы напридумываю ради поднятия твоего настроения и чтобы ты осознал, что тебе не так уж и плохо, как тебе кажется.       — Не-не, я бодр и весел как никогда, — бодро закивал Котаро, — никогда бы не подумал, что буду счастлив от того, что мне всего-навсего разбили нос мячом.       — Ага, — довольно кивнула я, открывая перед парнем дверь в тренировочный зал, — всегда к твоим услугам.

***

      В тренировочном зале было как-то слишком тихо, судя по всему, пока мы ходили, ребята успели отыграть сет, возможно даже не один, и теперь отдыхали. С нашего конца тренировочного зала было видно, что мальчишки сидят кто на полу, кто на лавочке, и старательно что-то читают. Причём, книжек на всех явно не хватило, потому что некоторым приходилось делить своё увлекательное чтиво на двоих, а то и троих. Иваидзуми делил свою с Оикавой, Ханамаки и Матсукавой, причём у первых двух рожи были заинтригованные, у третьего рожа была откровенно шокированная, а последний вообще не выражал никаких эмоций.       Подойдя к волейболистам, так увлечённым чтением, что на меня даже никто не обратил внимания, я, встав на цыпочки, заглянула в книгу и обомлела. А затем, вырвав её у поражённого Оикавы, неверяще уставилась на обложку. Обведя невидящим взглядом внимательно читающих волейболистов, я почувствовала как внутри у меня всё заледенело.       Как это случилось? Где тренер? Почему у них вообще во время тренировок бывают перерывы? Кто им это дал?       — Менеджер-тян, ты чего? — тронул меня за плечо Котаро и попытался посмотреть, что я держу в руках.       — Оикава, это тут... вы... зачем...       — Спокойно, спокойно, Кита-чан, — попытался согнать со своего лица удивлённо-заинтригованное выражение кудрявый, но не преуспел, — ничего криминального в этом нет.       Я молча перевела взгляд на покрасневшего Иваидзуми, на молча пялившегося на меня, как на новое чудо света, Ханамаки, на медленно, с явным трудом отвлекающихся от своего увлекательного занятия волейболистов и, развернувшись, пошла прочь из зала, всё прибавляя темп.       — Так, Кита-чан, стоять! — попытался остановить меня, к счастью, только словами Оикава.       А за спиной нарастал уже знакомый гул из шёпота. Словно кто-то рой пчёл вспугнул. Возле двери я заметила девушку, которую видела сегодня уже дважды и... наконец вспомнила её. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Ну, всё понятно...       — А я, вот, пришла посмотреть на прекрасную игру Оикавы-куна, — приподняв брови и неискренне улыбанувшись ответила на мой взгляд Чидорияма Сакура, глядя на книгу в моих руках.       — Наслаждайся, ни в чём себе не отказывай, — дрогнувшим голосом, в бесполезной попытке сохранить лицо, произнесла я, подходя к девушке и силком впихивая ей в руки чёртову мангу, — он и вправду очень хорош, когда играет.       И прежде чем она мне ответила, вышла, хлопнув дверью. А после сорвалась на бег.       Да почему это снова со мной случилось?!

***

      Влетев в женскую раздевалку, я с оттяжкой хлопнула дверью, дошла до своего шкафчика и прижалась к нему лбом, что есть силы зажмурившись. Но это не помогло. Слёзы всё равно нашли выход, мгновенно намочив ресницы. В носу предательски засвербило. В груди в тугой комок сплелись обида и злость. Так сильно, что я вцепилась в футболку руками, испугавшись, что сердце сейчас выскочит из груди, не справившись с нагрузкой. Ненавижу это мерзкое чувство, когда злость и безысходность ощущаются на физическом уровне, сдавливая грудь стальным обручем и перекрывая кислород.       — Кита-чан, выходи!       Вот же... чёрт. Я страдальчески нахмурилась, жмурясь ещё сильнее. Долбанный Оикава не только не остался в зале, но и, видимо, теперь просто жаждет обсудить мои приключения на далёкой планете извращенцев.       Дебил, ну что тебе надо от меня в такой момент? Поиздеваться?       Мысль о том, что у этой ситуации может быть какой-то иной исход, была не в состоянии достучаться до моего разума. Слишком свежи воспоминания о том, что творилось в средней школе. Ехидные рожи одноклассников и прочих школьников, нескончаемые шепотки и глумливый смех за спиной и в лицо, сальные предложения старшеклассников, мой шкафчик, в который постоянно подкидывали товары из секс-шопа. Которые, с одной стороны, не кисло обогатили коллекцию моего отца, а с другой, это было не так смешно и забавно, как я пыталась показать.       Это было обидно. Это всегда было чертовски обидно и неприятно.        Пусть я и смеялась над этим позже, но каждый раз получая очередную порцию издевательств, в первую очередь, я расстраивалась. Забивалась в угол и огрызалась и ехидничала изо всех сил, потому что иначе не получалось. Мне просто не позволяли быть собой, превращая в ехидное и беспардонное, но бесконечно затюканное существо.       Я не хочу снова испытывать это чувство отчуждённости. Я не хочу снова прятаться по углам. Всего лишь второй день, а уже всё стало так плохо. Почему, ну, почему, эта история с мангой не могла остаться там, в средней школе?       — Кита-чан, выходи-и-и-и!       — Оикава, проваливай отсюда ко всем чертям! — повысив голос, рыкнула я, кулаком пытаясь утереть злые слёзы. — Просто оставь меня в покое теперь!       — Ну нет, так не пойдёт! ТЕПЕРЬ я тебя точно не оставлю в покое! — упрямо раздалось из-за двери, а я, не находя выхода для своих эмоций, звучно приложилась лбом к шкафчику ещё раз. — А если ты не выйдешь, я просто войду, дверь-то ты запереть не додумалась, — насмешливо подытожил надоедливый одноклассник и в подтверждение своих слов повернул ручку, но не вошёл.       — Это женская раздевался, тебе сюда нельзя! — предприняла я попытку воззвать к его совести.       — Отлично, а у меня нет ни принципов, ни морали, если быть точным, то лет где-то с четырнадцати, — парировал Тоору, — так что, давай, решай: ты выходишь или я вхожу?       — Пошёл к черту!       — Понял, не вопрос, уже иду, — покладисто согласился Оикава, и дверь скрипнула, открываясь.       Я в мгновение ока инстинктивно приняла не самое умное решение. Распахнув рывком свой шкафчик, я залезла внутрь, благо места там хватало, и захлопнула за собой дверцу. На макушку со сбитой вешалки мягко хлопнулся пиджак. Я замерла, прижав руки к лицу.       Господи, как тупо, как же всё тупо. Как ужасно. Почему я в такой ситуации? Как я вообще с этим дальше жить буду?!       — Вот же незадача, — отчётливо-насмешливо разнеслось по раздевалке, тихие шаги в сторону моего шкафчика долбили по нервам не хуже кирпичей, падающих на голову, — меня послали к чёрту, а он, похоже, от меня сбежал. Как же мне теперь быть?       Как же глупо. Он ведь видел, куда я залезла. И, главное, зачем? Ну, что он мне такого скажет, из того, что я ещё не слышала? В средней школе после инцидента с мангой, в остроумии тренировалось такое количество идиотов, что всерьёз удивить меня теперь вряд ли чем-то можно.       Прикоснувшись горячей щекой к железу двери шкафчика, я глянула в узкую щель-прорезь и узрела футболку Оикавы прямо напротив.       Только не открывай дверцу, пожалуйста. Просто дай мне остаться одной и успокоиться. Пожалуйста. Я не хочу сейчас ничего слышать. Пожалуйста.       Просто. Дай. Мне. Время. И я смогу всё вытерпеть. Любые издевательства. Только дай мне успокоиться и переварить случившееся.       Дверца открылась. Я, натянув на нос пиджак, чтобы не было видно моего лица, сползла по задней стенке шкафчика на корточки, утыкаясь лицом в колени, словно это могло спасти меня от неприятного разговора или от его взгляда. Словно так я могла стать ещё более маленькой и, потому, незаметной.       Оикава только тихонько вздохнул и, судя по тихому шуршащему звуку, опустился на корточки напротив шкафчика.       — Чего тебе? — буркнула я, не поднимая головы, чувствуя, что пауза затягивается, а одноклассник почему-то никуда не уходит и с издевательствами не спешит.       Не хочу знать, какое у него сейчас выражение лица.       — Мне всё равно, — спокойно ответил он, не двигаясь с места и не делая каких-либо попыток вынуть меня из моего укрытия.       — Не понимаю, о чём ты, — недоверчиво проворчала я, чувствуя, как к глазам подкатывает новая волна влаги, а горло сжимает спазм.       Он издевается?        Я посильнее прижалась лицом к коленям, надеясь перекрыть выход слезам и понимая, что скрыть вздрагивающие плечи так же легко не получится.       Он специально так говорит, чтобы потом ткнуть побольнее? Он так может? Я не знаю. Мы всего пару дней как знакомы. Почему мне так обидно? Потому что... эта дружба прервётся, даже не успев толком зародиться? Потому что я не узнаю, что могло бы быть дальше?       Потому что старшая школа всё-таки не будет ничем отличаться от средней? Именно в тот момент, когда я со всей наивностью своей подростковой натуры решила, что всё будет по другому?       ... без шансов...       — Если бы я читал мангу, то, наверно, выбрал бы что-нибудь спортивное, — он зашуршал, видимо меняя позу и устраиваясь поудобнее на полу, — но мне всегда было интереснее что-то делать, чем читать про это. Я люблю реальность и реальные ощущения от своих действий и поступков, вне зависимости от того, негативные они или позитивные. Например, волейбол. Мне в нём много чего нравится, а особенно мне нравится чувство восторга, которые я могу испытать от удачной подачи. От броска мяча до момента прыжка. От того самого ощущения, когда мяч обжигает ладонь в момент удара. Понимаешь меня?       — Не очень, — я замерла, пытаясь понять, к чему он клонит, но всё ещё не решаясь поднять голову.       — Я в состоянии отделить фантазию от реальности. Фантазии это, конечно, хорошо и иногда приятно...       — Приятно?! — горестно всхлипнула я.       — ... В пределах разумного, конечно, — тут же поправился Оикава, — но ты не дала мне договорить. Фантазии это хорошо, но реальность куда интереснее. И пусть волею случая вышло так, что ты стала в чьей-то воспалённой фантазии межгалактической давалкой, меня это мало волнует, хотя выглядело, надо сказать, местами очень развратно и интригующе, и многие в волейбольном клубе теперь не смогут смотреть на тебя какое-то время как на обычную старшеклассницу, не думая о всяком неприличном. Мы, всё-таки, молодые парни и природа, вкупе с воспалённым воображением, своё дело сделает в конце концов, но...       — Извращенец, — в очередной раз всхлипнула я, додумавшись, чем занимаются парни, насмотревшись на хентай, но помимо воли ухмыльнулась таки своим коленям сквозь слёзы.       "Межгалактическая давалка", додумался же.       — ... Но я знаю, что на самом деле наша реальность такова: ты — начинающий менеджер волейбольного клуба, которая для первого дня весьма неплохо справляется со своими обязанностями. Менеджер, которая пережила удар мячом по голове и является моей очень милой одноклассницей, которая напрочь отказалась признавать во мне потрясающего парня и отчаянно нуждается в друзьях.        К концу его чувственной, утешающей тирады, я, не выдержав, разревелась уже по-серьёзному, но не от злости и обиды, а от чувства жалости к самой себе и благодарности к своему внезапному жалельщику. Было невыносимо приятно (даже несмотря на явно пошлый подтекст), услышать то, что он сказал и поверить, что я, возможно, в этот раз, оказалась неправа и всем наплевать на случившееся. Он действительно сказал мне нечто, чего я ранее не слышала.       Удивил.        И окончательно сбил все настройки в моей голове. И казалось бы, в такой момент не нужно плакать, нужно сказать что-нибудь хорошее в ответ, но мой разум напрочь отказался генерировать адекватные слова и поступки. Поэтому я просто всхлипывала и шмыгала носом, размазывая слёзы по коленям.       — Тупокава, ты такой тупой, — последняя линяя обороны личного и душевного пространства это почти всегда оскорбления. Особенно когда не знаешь, как нужно себя вести. И я, не задумываясь, выбрала вариант знакомый всем ещё со времён детского сада.       — Тупокава? — в голосе сидящего напротив послышалось неприкрытые удивление и веселье, — это ты у Иваидзуми научилась? Какой ужас! Нужно немедленно провести с вами разъяснительную беседу.       — Это уже не поможет, — я рискнула поднять на него мокрые и наверняка краснющие глаза, — тебе точно ничего не поможет.       — О, уже какой никакой прогресс, — обрадовался сидящий на полу напротив шкафчика в позе лотоса Оикава, помахивая мне рукой, — привет-привет, обиженная на весь мир, — расплылся он во внезапно светлой улыбке и раскинул руки в разные стороны, — не хочешь излить свою печаль на моём гостеприимном плече? Я явно лучше твоих коленей, во всяком случае не такой костлявый, это точно.       — Иди ты, — сквозь всё неунимающиеся слёзы, фыркнула я, тыльной стороной ладони, размазывая их по щеке.       — Ну и зря, давай покажу, от чего отказываешься, — проигнорировав мой посыл, Оикава расплёлся из позы лотоса и протянул ко мне свои длиннющие руки. Прежде чем я осознала, что шарахаться от него сидя в шкафу мне некуда, он коварно схватил меня за предплечья и дёрнул на себя, уверенно добавив, — а теперь реви. Только не жульничай, давай громко и со вкусом, чтоб аж богам было слышно и стало стыдно.       Выпав из шкафа, я оказалась на коленях меж ног парня и не особо приятно стукнулась носом об его плечо. Не желая сдаваться я уперлась руками ему в грудь, пытаясь отпихнуть наглого одноклассника, но позорно проиграла своему нестабильному эмоциональному состоянию, почувствовав, как крепко этот жалостливый засранец прижимает меня к себе, лишая возможности изобразить сильную и независимую личность. Глаза снова защипало.       Да что за напасть такая...       Пальцы непроизвольно сжали футболку на его груди, а спустя мгновение я обхватила его за шею, вытирая слёзы об услужливо подставленное плечо и совершенно не обращая внимание на волосы, липнущие к мокрому лицу. Не знаю, сколько мы так просидели, но когда слёзы во мне закончились, пришло мучительное осознание того, что я рыдала в обнимку с парнем. И не с каким-то, а со своим одноклассником. А если быть точной, то меня утешал сам Оикава Тоору. Смущение оттеснило на второй план страх, что из раздевалки мне всё-таки рано или поздно придётся выйти.       И что же я... теперь... должна сказать?       — Ты глупый, — припечатала я, едва отстранившись от одноклассника и поймав его сочувствующий взгляд.       — А ты сопливая, — не остался он в долгу, доставая из кармана шорт платок и протягивая его мне.       — Всё равно глупый, — повторила я, правда уже с лёгкой ухмылкой, со вкусом протрубив в носовой платок.       — Тебе, между прочим, моя глупость только на руку, — улыбнулся Оикава, впрочем, его улыбка померкла, когда я протянула ему использованный по назначению платок, — оставь себе. Никогда не понимал, почему все считают, что плачущая девушка это мило. Глаза красные, рожа красная, носом это чудовище шмыгает, у некоторых ещё макияж по лицу утекает. Ну вот чего тут милого?       — Ты циник, Оикава, хотя я тоже не понимаю, чего милого в плачущих людях, — кивнула я, засовывая носовой платок в свой карман, — но считай, что меня ты успокоил, почти, а что у тебя дальше по плану?       — А что дальше? — не понял Оикава, выпуская меня из своих объятий и облокачиваясь на отставленные назад руки.       — Надо туда, наверно, идти, — указала я кивком в сторону двери, — а очень не хочется.       — Для начала тебе надо встать с моей ноги, я, конечно, понимаю, что для такой маленькой и компактной личности, она прям как удобное брёвнышко, но ты хоть и лёгкая, но всё же не бесплотная, и зад у тебя на редкость костлявый, я это как-то не учёл, — и оценив мой полный недоумения взгляд, которым я уставилась на его ногу, на которой действительно сидела как на брёвнышке, добавил, — затекла слегка.       — О боги, — раздражённо закатила я глаза, — раньше сказать не мог?       — Ты была занята, — развёл руками Оикава, — и что за талант у тебя такой? Я вроде как пришёл сюда спасать тебя от тебя, а в итоге ещё и виноват, что, утешая, не сказал, что мне немного неудобно. Уж прости, что сделал выбор в пользу твоего душевного состояния, а не своего удобства.       — Ну, извини, — очень тихо бормотнула я, нехотя признавая его заслуги по работе жилеткой для слёз.       — Ух ты, как красиво ты сейчас мне это сказала, слушал бы и слушал, давай ещё раз? — встрепенулся Оикава, выдёргивая из-под моей задницы свою ногу, поднимаясь и следом, подцепив меня за подмышки, ставя на ноги мою тушку.       — Обойдёшься, — я недовольно стряхнула его руки, — хватит уже. Мы и так с тобой неприлично долго обнимались. А в свете последних событий, твоё столь долгое отсутствие вообще могут не верно истолковать.       За дверью раздались женские голоса, мы синхронно уставились на источник звука, сообразив, что находимся посреди женской раздевалки и если у меня есть все причины и права находиться тут, то вот у Тоору с этим определённо будут проблемы. Он, конечно, смазливый, но и выдать его за брутальную девочку наверняка не получится.       — Ой как не вовремя-я-я-я, — потянул Оикава, неловко почёсывая затылок и не двигаясь с места.       — Надо что-то делать! — запаниковала я, осматривая помещение. Куда бы его запихнуть, чтобы никто не нашёл? Точно! — Полезай в мой шкафчик!       — Что? Ты серьёзно? Это же глупо! — Оикава подталкиваемый мной в спину не особо сопротивлялся, но и задачу по запихиванию своего тела в шкаф облегчить тоже не стремился.       — Если тебя тут обнаружат, придётся объяснять, что мы тут делали! А тебя за такое нарушение суверенитета женской раздевалки вообще могут наказать и отстранить от клубной деятельности! — пыхтя как рота ёжиков, выдала я, пытаясь побороть упирающегося руками в края шкафчика, одноклассника.       — Логично, — одумался Тоору прекращая упираться, — а что будешь делать ты?       — В смысле я?       — Ну, а вдруг мангу видели не только мы?       — Меняем план, — мгновенно передумала я, отпихивая кудрявого в сторону и залезая в шкаф, — я прячусь, а тебя пусть наказывают!       Голоса за дверью были уже непоправимо близко, когда Оикава, оглянувшись, недовольно цыкнул и оттеснив меня в глубь шкафчика залез следом, кое-как захлопнув дверцу.       — Дебил! — прошипела я ему в лицо и повернула голову в сторону, чтобы сделать полноценный вдох.       Ну и положеньиице у нас! Места не хватает чуть больше, чем совсем, я в позе солдатика, прижав руки по швам, зажата своим одноклассником в шкафу. И ему, между прочим, кажется, ещё неудобнее чем мне, потому что чтобы поместиться, пришлось согнуться пополам, а одно из полусогнутых колен проходило у меня между ног. При желании, могу его как стульчик использовать. Руки Оикава, в отличии от меня, прижать к себе не смог, не хватило места, поэтому ему пришлось, согнув их в локтях, расположить по обе стороны от моей головы.       — Тс-с-с-с! Если мы в таком положении выпадем отсюда или хотя бы просто откроется дверь шкафа, точно не отмоемся от различной степени тяжести слухов, которые я, скорее всего, переживу, а вот тебе будет тяжеловато! — прошипел он в ответ, глядя на меня с нездоровым весельем и оптимизмом во взоре. В столь двусмысленно положении в полумраке шкафа, это выглядело как-то неправильно.       Возмутительно, но... волнительно.       Девушки, милые, переодевайтесь и уходите отсюда быстрее. Пожалуйста.       О чём думал Тоору, я, увы, узнать не могла. Как и попытаться увидеть хоть что-нибудь на его лице, поскольку он опустил голову, фактически подставив мне под нос свою макушку. Непослушные, коротко остриженные, завивающиеся на концах пряди защекотали нос. Я тихонько подула, пытаясь хоть как-то избавиться от этого лезущего в лицо безобразия. Лучше не стало. Пришлось снова отворачиваться, пусть лучше щёку щекочет, так хоть опасность выдать наше местоположение неаккуратным чихом будет отсутствовать.       В шкафчике было душно. От моих вещей отчётливо веяло папиными ароматическими палочками, которые он обычно жёг по всему дому для создания рабочей атмосферы спокойствия и релакса. Оикава стоял непоправимо близко, настолько близко, что его тихое, слегка сбитое дыхание оседало на моём плече. И пах он гораздо сильнее, чем мои вещи. Пах потом и каким-то модным спортивным дезодорантом с очень сладким, приторным и резким послевкусием. Папа тоже как-то хотел такой купить, но я его отговорила. В основном потому, что, выходя куда-то, отец выливал на себя чуть ли не целый флакон любимых духов и в таком амбре щеголял весь день. Дезодорант со столь ярким запахом при такой привычке был бы явно лишним, и от отца наверняка начали бы шарахаться люди. Или отказывались бы с ним общаться без противогаза. Но... Оикаве этот аромат удивительно шёл. Особенно в таком пикантном сочетании с запахом тела.       Слишком близко.       Девушки в раздевалке, явно никуда не торопились, обсуждая прошедшую тренировку, своих одноклассников, нового преподавателя английского, который, по их экспертному мнению, был "ничё такой", и в какой-то момент даже удостоился оценки "я б его завалила". Отлично осознавая, что девушки ни в чём не виноваты, я, всё же, не могла избавиться от нарастающего в груди раздражения, что они те ещё тупые курицы, раз никак не соберутся и не уйдут. Тоже мне, нашли место и время для сплетен.       По коже вновь щекотнуло, и дыхание Оикавы отпечаталось уже на моей щеке. Я, отказавшись от бездумного созерцания стенки, прекратила прислушиваться к разговорам за пределами нашего укрытия и, повернув голову, встретилась взглядом с Тоору. Слишком близко, пожалуй, сейчас были наши носы, глаза, тела и... папины новеллы, чёрт бы их побрал, вновь стали всплывать перед глазами. Все эти ползущие куда не надо руки крупным планом, изгибы шеи, ключицы, которые, по мнению отца, были одной из самых привлекательных частей мужского тела, выразительные глаза, полураскрытые губы...       Я скользнула любопытным взглядом по лицу Оикавы, выискивая те самые кадры, только в формате реальной жизни. На прячущуюся в уголках губ улыбку, на ямочку на подбородке, на шею, где билась едва различимая голубая жилка. Фантазия услужливо умножала всё это в голове на привлекательные запахи, на наше положение и мне... стало невыносимо душно.       Жарко.       Стараясь не издавать лишних звуков, я аккуратно перевела руки из положения по бокам, в положение перед собой и упёрлась ладонями в плечи согнутого в три погибели парня. Движение было бессознательным и должно было послужить своеобразной защитой, щитом от нашего такого близкого соседства, но не стало таковым. Сквозь тонкую, слегка шелковистую ткань футболки, прекрасно ощущались тепло тела и напряжённые из-за неудобной позы мышцы. Слабо отдавая себе отчёт о том, что делаю, я круговым движением больших пальцем помассировала напряжённые плечи, заворожено наблюдая за собственными действиями.       Манга определённо проигрывала в чувственности тому, как ощущается под твоими руками чужое тело...       Тоору тихо выдохнул, вновь опуская голову и упираясь лбом мне в подбородок, удобства это действие не доставило, но и деваться было некуда. Руки, находившиеся по обе стороны от моей головы сползли ниже, локти упёрлись мне в плечи. И, прежде чем я успела убрать свои ладони с его плеч, которые от непривычного и непонятного волнения, стали влажными, он бесшумно и очень аккуратно, опустил свои руки, проведя их между нами. Я почувствовала его ладони на том месте, где у других девушек талия, а у меня... у меня она тоже, кажется, там была.       Слишком близко.       Слишком много контента далеко не для детей у меня в голове. Слишком соблазнительно и интересно, особенно, для девушки моего возраста. Слишком заманчиво, всё это. Пусть и так мучительно смущающе.       Я обречённо зажмурилась, прислушиваясь к себе. Звуки внешнего мира, с трудом пробивались в эту дурацкую железную коробку, заполненную жаром и непривычной, неудобной во всех отношениях, близостью. Сердце словно переехало в мозг и теперь пыталось вылезти на свет божий сквозь уши, громко стуча по барабанным перепонкам.       Абсурдная ситуация мутировала во что-то иное, слишком откровенное, чтобы это можно было продолжать. Слишком уникальное и неизвестное, чтобы запросто от этого отмахнуться. К тому же, где-то там, все ещё щебетали участницы женского волейбольного клуба Аоба Джосай.       И это добавляло некую перчинку во всю эту ситуацию. Это были неправильные ощущения с какой стороны ни глянь. Может, я как и папа, вся насквозь извращенка? Просто пока не знаю об этом?       Оикава медленно, едва касаясь носом кожи, провёл от подбородка до щеки. Его руки ощущались слишком чётко и слишком горячо. Эти длинные, тонкие, изящные пальцы, которые так восхищали меня в тренировочном зале, когда он отдавал пас, сейчас касались, почти впивались сквозь футболку в мою талию со странной... силой? Настойчивостью? Я не знаю, как я могла бы описать эти ощущения, у меня не было отцовского опыта или фантазии по части подобных вещей, или, хотя бы, личного опыта, чтобы было с чем сравнить. Единственное, что ощущалось ясно, это то, что эти прикосновения особенные. Буквально выключающие мозг. Сбивающие дыхание. Невинные, по сравнению с тем, что можно вычитать в хентай-манге или увидеть в порно, но... эта невинность определённо таковой не являлась. Я почти наверняка ошиблась со словом в попытке описать это... это.        Юноша боднул меня лбом в лоб, несколько портя этим действием атмосферу эротики в моей голове и заставляя открыть глаза и наградить его недоумённым взглядом.       — Чего тебе? — прошипела я, не дождавшись от Оикавы каких-либо пояснений к своим действиям и раздражённая донельзя тем, что он выдернул меня из омута непривычных, но, чего врать, приятных чувств и эмоций, и теперь заставил испытать стыд и смущение такой силы, какой до этого я не знала. Если бы я могла провалиться сквозь землю по щелчку пальцев, я бы это сделала. Только не видеть бы перед собой сейчас эту самодовольную рожу, на которой крупными иероглифами было написано "а я догадался, о чём ты думала минуту назад".       — Ты сейчас такая милая, — одними губами, но всё равно понятно, прошептал Тоору, касаясь своим носом моего, — что я почти готов тебя поцеловать.       — Боже, упаси меня от такого счастья, — поспешила отказаться я, хотя от такого прямолинейного заявления где-то на уровне желудка и ниже всё ёкнуло и скрутило в тугой ком. Сделай он это, без голосового оповещения, пару секунд назад, сопротивления скорее всего не последовало бы. А если и последовало, то не сразу.       — Тебе не кажется, что провоцировать меня в таком положении идея так себе? — приподнял брови Оикава, провокационно сжимая пальцы на моей талии чуть сильнее и почти сразу же разжимая. Сердце пропустило удар. Почему это так... так... так... ну, так... он же сам вынуждает меня подначивать его сейчас! Меня буквально разрывает на части от противоречивых чувств. Похоже, именно сейчас я познала истинное значение фразы "и хочется, и колется".       — Если бы не твоё желание стать моим персональным носовым платком, ничего этого не было бы, — отыскала я хоть какую-то линию защиты, не ручаюсь, что удачную, но другой просто не было.       — То есть, я ещё и виноват?!       — А разве нет?       — Ты хоть раз видела со стороны свои большие испуганные голубые глаза? — возмущённо зашипел в ответ Оикава. — Да я понятия не имею, кто бы мимо такого прошёл, оставшись равнодушным! Ты же как маленький ребёнок, так и тянет пожалеть и защитить.       — Но я не маленький ребёнок!       — Ты неблагодарная!       — А ты... ты... — я ненадолго замолчала, лихорадочно перебирая в голове все варианты обвинений и выбирая, как обычно, самое неподходящее и необоснованное, — не мужик, раз мимо не прошёл!       — Ой, ну всё!       — Что всё?       — Моё мужское эго требует сатисфакции!       — Ты хоть смысл этого сложного слова знаешь?       — Тс-с-с.       Я покорно заткнулась. Наступившие затишье в раздевалке вновь сменилось женским щебетом после неуверенного "видимо, показалось". Сделав страшные глаза ухмыляющемуся парню, я попыталась убрать от него свои руки, чтобы хоть как-то восстановить атмосферу "просто сидения в шкафу", без дополнительных подтекстов, но Оикава легко подавил бунт просто поддавшись вперёд, мешая мне совершить какое-либо действие, и делая наше положение ещё более тесным и неудобным.       — Ты что творишь?!       — Сатисфакция-я-я-я...       — Чег...        О том, каким будет мой первый поцелуй я фантазировала не часто, но достаточно. И стоит отметить, что в моих фантазиях он почти всегда проходил где-то на природе и, желательно, подальше от людей в максимально романтической обстановке и обязательно после признаний в вечной любви. Видимо, это всё было влиянием диснеевских и — не только — сказок, добрых, светлых с приторно сладкой нереалистичной любовью. После переезда в Японию, я фантазировала о парках с цветущей сакурой или, на худой конец, фестивале с фейерверками. С робким возлюбленным, который с грехом пополам, обливаясь потом, неловко признался бы мне в своих чувствах. И никогда бы я не подумала, что мой первый поцелуй заберёт парень, с которым я знакома всего два дня, с которым не было ни одного свидания, из-за которого я не успела испытать то самое ощущение с бабочками, про которое вечно пишут в дамских романах, и который, хоть и заинтересовал меня, но, всё же, ещё не успел вписаться в мой мир так плотно, чтобы произошло нечто подобное.       И всё же оно произошло. При полном моём попустительстве.       Этот поцелуй, он... не был нежным. Не был аккуратным. Он вообще, опять же, никак не вписывался в мои фантазии и не отвечал изначально заданным параметрам. Он, кажется, даже не соответствовал Оикаве, такому легкомысленному, громкому, шумному и навязчивому. Но... он был напористым, настойчивым, казалось, что чертовски опытным, в сравнении со мной, и жадным. Наверно, именно это в литературе описывают как страсть. Как желание.       Как наваждение.       Не зная, как надо, но я всё же рискнула ответить, на это... на это. Не знаю, что двигало мной в этот момент. Может я была в состоянии шока от того, что реальность никак не совпадала с фантазиями, а может мне стало жалко его отталкивать и превращать свой первый поцелуй в сплошное разочарование, а может мне было лестно, что мной соблазнился такой, как Оикава Тоору, а может я была ему благодарна за то, что он дал мне как следует пореветь на его плече? Причин чтобы оправдать свой поступок в тот момент можно было найти тысячу, лишь бы не признаваться, что я, как в глупых детских сказках, настолько прониклась к кому-то за столь короткий срок, что это привело к поцелую.       Всё равно, так просто, без долгого и мучительного самокопания, я ему в этом не признаюсь. Как и себе. Но, прежде чем признаюсь, я, скорее всего, вымотаю все нервы и себе, и ему, и, возможно, вообще приду к выводу, что ничего мне от него не надо. Всё-таки кое-какие попытки завязать отношения с мальчиками у меня были, но... все они закончились печально, потому что в основном со мной всегда хотели дружить. Ходить в кино, обсуждать общие интересы, валять дурака, играть в игры, но не держаться за ручку или целоваться. Да, где-то я слышала, что в шестнадцать лет глупо мечтать о большой и светлой любви, но... а когда тогда ещё о ней мечтать?       Поцелуй в реальной жизни оказался мокрым, смущающим, но очень увлекающим действом. А ещё, целуясь, было совершенно непонятно как дышать. Возможно, я была слишком взволнованна, чтобы разобраться в том, как и что правильно делать, а может совершенно напрасно пыталась об этом беспокоиться. В конце концов, выходило вроде как не плохо, но слишком уж долго.       Чудо, что за стуком собственного сердца в ушах, мне удалось услышать хлопок закрывающейся двери и определить, что, кажется, все волейболистки покинули помещение.       Я попыталась отстраниться от парня, но тот не обратил никакого внимания на мой протест. Тогда, отчаявшись отодрать его от себя, я что есть силы толкнула этого балбеса, выбив им дверь шкафчика.       От неожиданности не удержавший равновесия, он вывалился наружу, забавно взмахнув руками, и шлёпнулся на задницу, недоумённо и обиженно взирая на меня снизу вверх. Я, запоздало сообразив, чем именно мы сейчас занимались, прижала ладони к горящим щекам и, сделав шаг вперёд, тоже покинула наше убежище, хотя первым порывом было захлопнуть дверцу и не вылезать. Остановило только то, что Оикава наверняка выковырял бы меня оттуда, игнорируя моё желание провести в этом шкафу остаток жизни.       — И что это сейчас было? — недовольно поинтересовался Тоору, поднимаясь и отряхиваясь.       Воздух в раздевалке определённо был прохладнее да и дышать стало намного легче, чем в злосчастном шкафчике, на который мне теперь, похоже, будет очень стыдно смотреть, пока я не смирюсь с тем, что было там сделано.       — А что-то было? — преувеличенно бодро вопросила я, стараясь изобразить максимально непонимающее лицо, хотя, судя по скептической физиономии одноклассника, старалась я зря.       — Целуешься ты как то... скромненько что ли? — усмехнулся Оикава, присаживаясь на лавочку.       — Целуюсь? — я повернулась к нему спиной и, подняв пиджак, по которому мы нещадно топтались всё это время, принялась оный отряхивать. — Ничего не знаю, я, кажется, потеряла сознание от духоты и ничего не запомнила.       — Я сейчас так удивлён, что даже не знаю, что сказать, — тон Оикавы стал привычно придурковатым, что заставило меня облегчённо вздохнуть.       — А ничего и не надо говорить, ничего не было. Ты пришёл, успокоил меня, а потом мы, как два дебила, прятались в шкафу, рискуя попасть в неприятную ситуацию в попытке избежать другую неприятную ситуацию.       — Ты что, ни разу не целовалась? — продолжил гнуть своё парень за моей спиной.       — Да постоянно только этим и занимаюсь, — буркнула я, прекращая выбивать пыль из ни в чём не повинного пиджака и вешая его на место. — Или ты мангу не дочитал?       — О, так это был твой первый поцелу-у-у-уй, вот в чём дело, — потянул Оикава, так довольно и всезнающе, что у меня аж руки зачесались сорвать пиджак с вешалки и запустить им в одноклассника, — ну, теперь я, как порядочный человек, просто обязан на тебе жениться.       — Я думала, что ты из непорядочных, которые собирают сливки и сваливают на хрен, — невесть зачем ляпнула я и тут же прикусила язык, скорбно созерцая внутренности своего шкафчика. Наверно, лучше всего было бы промолчать. В конце концов, он постарался меня успокоить, а потом я его спровоцировала. Хотя, честно говоря, я даже не думала, что получится.. ну, что он... Да вообще я головой не думала в тот момент. Господи, да зачем нам всё портить?       Хотя, кажется, мы и так всё испортили.       — Плохое же ты обо мне мнение составила, — посетовал Оикава прямо у меня над ухом и, протянув руку, закрыл наконец несчастный шкаф, скрыв место преступления, — за неполных два дня.       — А какое ещё я должна была о тебе составить мнение? Ты же... а то ты сам не знаешь, какой ты.       — Как грубо, судить книжку по обложке, — фыркнул Оикава, — и всё же, это не я тебя провоцировал, сидя в шкафу.       — А я не заставляла тебя лезть ко мне с утешительными обнимашками!       — Знаешь, пререкаться с твоим затылком очень неинтересно, так что, — Оикава взял меня за плечи и принудительно развернул лицом к себе, я упрямо уставилась в пол, — мда, не очень помогло. Слушай сюда, маленькая женщина...       — Девушка.       — Хорошо, — покладисто согласился он, — слушай сюда, маленькая девушка. Твой главный аргумент сейчас, это то, что я пришёл сюда, когда тебя расстроили, и, вместо того, чтобы насмехаться и издеваться, протянул тебе руку помощи и предложил поддержку. А ты теперь пытаешься обвинить меня в том, что я тебя якобы соблазнил, хотя провокатором была с самого начала ты. Тебе не кажется, что перекидывать ответственность за наши совместные действия, где ты провокатор, а я дурак, который повёлся, как-то глупо и не честно?       — Ну, может быть чуть-чуть, — нехотя согласилась я, продолжая рассеяно изучать свои кеды и шнурки на оных.       — Окей, полагаю, что, в формате нашего общения, такой ответ это прямо таки прорыв, — Тоору взял меня за подбородок и заставил посмотреть на себя, я честно уставилась куда-то поверх его головы, — так, а ну прекрати эти детские выходки, смотри на меня, — он попытался ещё раз поймать мой взгляд, но я вновь подло отвела глаза, но парень не сдался, — на меня смотри, Теруэ-чан, серьёзно, это не серьёзно! Чё ты как я?! — отчаявшись заставить меня смотреть на себя, Оикава вплотную приблизился к моему лицу и выбора куда смотреть просто не осталось. Так он, наверно, подумал, но я, ехидно ухмыльнувшись, закрыла глаза. — О, да ладно, твоя находчивость просто поражает! Не откроешь глаза и я снова сделаю что-нибудь нехорошее!       — Теперь я их никогда не закрою, ты доволен?! — открыла я глаза, выражая полную готовность не моргать до конца жизни, если это потребуется.       — Может прекратишь ёрничать? — Тоору изящно приподнял одну бровь, по лицу его скользнула тень недовольства. Могу его понять, одно дело придуриваться и бесить других и совсем другое дело, терпеть подобное в свой адрес.       — Ладно, твоя взяла, — сдалась я, складывая руки на груди и хмурясь, — ну, я тебя слушаю. И смотрю тоже на тебя.       — Чем ты недовольна? — вопросил Оикава с до неприличия серьёзным лицом.       — Не знаю, — собрав всю волю в кулак, честно ответила я, стараясь не выдумывать дурных причин "почему", — просто не знаю. Просто весь этот день, он какой-то неправильный. Всё в нём было вроде очень даже не плохо, а потом раз — и мой мир перевернули с ног на голову. Раз, потом ещё раз. Я не знаю, чем я недовольна. Я не знаю, даже, как я себя теперь вести должна. Как пережить эту чертовщину, что все узнали об отцовской манге...       — Марута Хиро твой отец? — удивлённо вытаращился на меня Оикава.       — Ага, только это псевдоним, — кое-как кивнула я, цепкости пальцев на моём лице могли бы позавидовать обезьяны, — а ты что, читал ещё какую-то его мангу?       — Нет, но вот Иваидзуми безумный фанат как минимум двух серий и все уши мне прожужжал. Кстати, за его реакцию на мангу можешь вообще не волноваться. А если познакомишь его со своим отцом, подозреваю, что вы станете его самыми любимыми людьми в Японии, — хмыкнул Оикава, — но! Возвращаясь к теме твоего недовольства, продолжай, я слушаю.       — Я же сказала, я не знаю. И да, я понятия не имею, что теперь ещё и с тобой делать, после всего того, вот этого и... — я запнулась об насмешливый взгляд парня и раздражённо ткнула пальцем в сторону его лица, — и вот эта рожа меня теперь, походу, будет преследовать каждый раз, когда я буду смотреть на свой шкафчик.       — Я что, был настолько плох, что тебя будут преследовать не воспоминания о поцелуе, а моё лицо?       — Для тебя это так легко?       — Что?       — Поцеловать кого-то и потом спокойно шутить про это?       — Ты вчера пошутила про дедушку, который впал в кому, между прочим, — напомнил Оикава.       — Но это мой первый поцелуй, — жалобно произнесла я, — я думала, это будет совсем по-другому и с кем-то, кого я буду любить, знаешь, ну, как в сказках.       За моё признание, Оикава наградил меня долгим и очень задумчивым взглядом, после чего, убрав руки, сделал шаг назад и низко поклонился, чем вверг меня в глубочайший шок.       — Прости, я не подумал о твоих чувствах, мне очень жаль.       — Да я... это, ну... это... я... да, ладно... чего ты, — растерялась я, судорожно сминая пальцами край своей футболки. Чего это он? Час от часу не легче.       — Сделаем вид, что того, что было, на самом деле не было, — предложил Оикава, выпрямляясь и запихивая руки в карманы шорт.       — Думаешь это так легко? — уныло глянула я на него.       — Я, конечно, ни капли не сомневаюсь в том, что незабываем, но, думаю, что мы с этим как-нибудь справимся, — расплылся в уже привычной дурашливой улыбочке Тоору, — к тому же, тебе нужно время, чтобы влюбиться.       — Оикава, что у тебя в голове? — покачала я головой, совершенно переставая что-либо понимать. Вроде он шутит, а вроде и говорит всерьёз. Хрен поймёшь. Всё это как-то выше моего понимания.       — Мозги, — без тени сомнений ответствовал Оикава.       — Я в этом сильно сомневаюсь, — вздохнула я, подходя к двери, ведущей на улицу и выглядывая за оную. Наверно, стоит выкинуть из головы всё то, что произошло и заняться себя чем-то другим, например, своими менеджерскими обязанностями, а, заодно, разобраться с тем, как мне теперь выживать в роли девушки-менеджера среди толпы пацанов-волейболистов, узнавших о том, что моя внешность была использована в хентайной манге, — никого нет, пошли.       — Отнести тебя в спортивный зал на ручках?       — Нет, сама дойду.       — Уверена? Посмотри от чего отказываешься, у меня ведь очень сильные руки...       — Запихни их себе в задницу!       — Фу, как грубо, но уже похоже на тебя, — одобрил Оикава, — и, к несчастью, я недостаточно гибок, чтобы притворить в реальность эту твою сексуальную фантазию.       — Ты не прекратишь теперь отпускать подобные шуточки? — с тяжёлым вздохом, но без чувства обиды, которому следовало бы быть, поинтересовалась я, косясь на идущего рядом парня.       — Нет, — хитро ухмыльнулся Оикава и тоже на меня покосился, — я же, всё-таки, глупый старшеклассник, который узнал, что его одноклассница была моделью для хентайной манги.       — Ты невыносим.       — О, да!       — И похоже — неисправим, — подытожила я, в нерешительности замирая возле дверей тренировочного зала. Желания открывать и заходить не было.       — Воистину так, — утвердительно кивнул Тоору, — а знаешь, что тут самое главное?       — Ну?       — Я горжусь собой во всех своих проявлениях, — сообщил он, подло подхватывая меня, закидывая себе на плечо и открывая дверь в тренировочный зал, — и поэтому я такой классный.       — Оикава, это подло!       — Просто ты очень предсказуема в своей трусости, — Оикава перешагнул порог зала, в котором мгновенно стихли все звуки и гордо сообщил, — я принёс обратно менеджера и интересную новость.        Я испытала внезапное облегчение от того, что не вижу лиц участников волейбольного клуба, а с другой стороны, было как-то неловко от того, что они сейчас лицезреют мой тощий зад на плече Тоору, с третьей стороны... они читали эту мангу, а значит видели мою задницу в куда более откровенных ракурсах.       — Какую? — робко вопросил некто из недр зала.       — Она дочь Марута Хиро, того самого, который эту мангу нарисовал.       По залу прошёл дружный вздох удивления и... восхищения. Оикава поставил меня на пол, развернув лицом к людям и подтолкнул в спину вперёд.       — Серьёзно? Ты его дочь?        —А ты ему позировала?       — А сколько часов в день он рисует?       — Почему он никогда не показывает своё лицо в сети, я просто его большой фанат, всегда мечтал узнать, как он выглядит!       —Слушай, а познакомить сможешь?       — А я эту мангу, кстати, раньше видел, но как-то пока не сказали, даже не сообразил, что у тебя и у героини одно лицо... и тело. Извини...       — Он пьёт? А долбит что-нибудь? Нет, серьёзно, у него иногда такие наркоманские сюжеты, здоровый человек до такого явно не додумается.       — Слушай, выходит Марута русский?       — А я вообще первый раз с этим мангакой столкнулся, но рисовка у него зашибенная, какие у него ещё работы есть, я бы глянул!       — А ты сама мангу отца читаешь?       — А новый томик "Развратной сансары" когда выйдет, не знаешь?       Я растеряно взирала на толпу разновозрастных балбесов, наперебой задающих мне вопросы о моём отце и восхваляющих его криминальный хентайный талант. Причём по некоторым было видно, что им откровенно неловко и стыдно, за себя, но любопытство побеждало скромный японский менталитет и воспитание. Да уж, никогда бы не подумала, что встречу в одном месте столько любителей непотребщины. Разница со средней школой налицо. Там меня поддерживал только кохай, любящий странную мангу. Здесь таких любителей оказался аж целая толпа, впору переименовывать волейбольный клуб в секту любителей Маруты Хиро.       — Эм, народ, а давайте я отвечу, ну, потом, если вы не против, — с трудом вклинившись между вопросами, наконец выдавила из себя я.       — Я хочу автограф твоего отца, — в наступившей тишине, произнёс Иваидзуми, стоящий позади всех и улыбающийся такой широкой и ослепительной улыбкой, что глаза мои непроизвольно полезли на лоб, а потом он добил меня всего двумя словами, — и твой.       Притихшие было ребята из волейбольного клуба дружно поддержали идею Ивадзуми. Стоящий за моей спиной Оикава, ободряюще похлопал меня по плечу, а когда я обернулась, радостно сообщил:       — Представь себе, я тоже хочу твой автограф!       Я медленно провела рукой по лицу надеясь скрыться в тихом фейспалме от сего мира. Господи, куда я попала?!       Но боже, как же тут хорошо...

***

      Убедившись, что всё идёт как надо, Оикава оставил обалдевшую от такого наплыва внимания и восторгов девушку в толпе преданных и новозавербованных фанатов творчества её отца, под присмотром Иваидзуми, и, отойдя в сторону, привалился спиной к стене, скрестив руки на груди, подле Чидориямы Сакуры, стоящей с крайне кислой физиономией и даже не пытающейся скрыть своё разочарование от происходящего.       — Так себе был план, — усмехнувшись, обратился к девушке Тоору с неприкрытой издёвкой.       — План был хороший, — возразила ему брюнеточка, — завтра она всё равно станет посмешищем для всей школы.       — За что ты её невзлюбила?       — С чего ты взял? — преувеличенно невинно вскинула брови девушка.       — Ой, только давай без вот этого вот, — закатил глаза Оикава, продолжая нервировать собеседницу наглой улыбкой. Он прекрасно знал, как, когда и при каких условиях это действует на людей. И без зазрения совести пользовался этим своим талантом. Как и многими другими, впрочем.       — В средней школе она была отличной девочкой для битья, — поморщившись, призналась Чидорияма, — мне подумалось, что было бы весело повторить это и тут.       — О, веселее некуда, — хмыкнул Тоору, — и само собой это никак не связанно с её менеджерской деятельностью в рассаднике привлекательных парней и с твоим интересом к моей скромной персоне?       — Ты пуп земли что ли? — хмыкнула девушка и улыбнулась. Улыбка правда вышла натянутой и кривой, словно у неё разом всю челюсть свело.       — Очень-очень-очень слабо и неправдоподобно, — покачал головой Оикава, — и, если ты действительно желаешь снискать моё расположение, то не советую тебе начинать свой путь к сему через попытки избавиться от предполагаемой конкурентки таким низким способом.       — Иначе что? Не обратишь на меня внимание? — насмешливо уточнила девица, решив, что терять ей уже ничего. — Какая потеря...       — Почему же, обращу, — довольно зловеще произнёс Оикава, заставив собеседницу настороженно замереть, — только тебе это не очень понравится. Я буду хорош, нежен, галантен, настолько мил, что ты не устоишь и сдашься, а потом, я ославлю тебя так, что инцидент с хентайной мангой покажется тебе детским лепетом.       — Оикава Тоору, ты больной что ли?       — Нет, я всего-навсего такая же мразь как ты, — улыбнулся Оикава, вновь нацепив масочку развесёлого балбеса и ткнул пальцем в сторону галдящей толпы, — а она нет. А я не люблю, когда кто-то обижает хороших людей просто так.       — Да ты сам, рано или поздно, её обидишь, — фыркнула брюнетка, привычным жестом эффектно откидывая за спину волосы, — и когда это произойдёт, я буду громко и злорадно смеяться, разнося эти слухи...       —... Как крыса чуму, ага, — насмешливо перебил девицу парень, — иди уже отсюда.       Девушка зло скривившись, развернулась было в сторону выхода, но последние слова Оикавы всё равно её нагнали:       — Я, на всякий случай, повторюсь: если ты решишь обидеть Теруэ повторно, я не поленюсь потратить своё время на превращение твоей жизни в этой школе в ад. Просто поверь, опыт по ведению войны с тактикой выжженной на хрен земли у меня весьма богатый и обширный. А ещё, я отлично сваливаю ответственность за свои поступки на других, так что, скорее всего, останусь чистеньким. Мальчишка с клеймом ловеласа или подонка, знаешь ли, всё равно привлекает, это добавляет ему изюминки и будит в девушках желание попробовать свои силы и перевоспитать его. А что бывает с девчонками, с клеймом ш...       — Да пошёл ты, Оикава Тоору, — не оборачиваясь, зло перебила девушка, спешно покидая тренировочный зал. Вот только довольная улыбка на её губах, которую он уже не видел, никак не вязалась со словами.       Оикава неопределённо усмехнулся, глядя на закрывающуюся дверь. Одной проблемой больше на этот год, или меньше, не важно. Главное, что он, вроде как, поступил правильно.       Это ведь было... правильно?