Считая дни

День седьмой. — Сегодня мы устраиваем фиесту! Жители Тихого Города смотрят на него все с почти одинаковым вопросительным выражением на лице. Некоторые даже и не знают, что означает эта самая «фиеста», а некоторые – знают, но всё равно недоумевают по поводу «зачем, каким образом и почему сегодня». Но Мёнин сияет, весь так и светится от предвкушения – и ему трудно отказать. В этом Городе вообще не умеют отказывать таким сияющим глазам – это здесь слишком большая редкость. Впрочем, никто заранее не сомневается, что по прошествии времени потухнет взгляд и у этого безумца с его «фиестой». По-другому здесь не бывает: долго не выдерживает никто. Рано или поздно любого местного жителя – а точнее сказать, местного пленника – охватывает этакое всеобщее равнодушное настроение, когда не хочется уже ничего. — Да ладно вам! – говорит Легендарный Король и широко улыбается. – Будет весело! Обещаю! На обещание, разумеется, покупаются очень многие, и уже скоро Мёнин с неугасающим энтузиазмом отдаёт распоряжение, посылая кого-то за перьями и костюмами, а кого-то – за музыкантами. Одного его энтузиазма хватает, чтобы понемногу охватить всё население Города, и к полуночи, когда шумный праздник начинает понемногу затихать, что такое загадочная «фиеста» — знают уже абсолютно все. Мёнин счастлив. Он думает, что таким образом ещё долго сможет противостоять охватившему его отчаянию. День девяносто восьмой. Сегодня в Тихом Городе по его инициативе изучают «Рождество». Мёнин видел как-то этот праздник в Мире Паука, и ему ужасно понравилось. Снега тут, правда, не бывает, и потому пришлось уговорить всех заранее изрезать кучу бумаги, чтобы изобразить рассыпанные по земле снежинки. Поначалу к поставленной задаче отнеслись весьма скептически, но теперь, когда мостовые стали совсем белыми, как и крыши домов, в воздухе, и правда, ощущается какое-то особенное волшебство. Волшебство настолько приятное и невесомое, что самого Мёнина почти даже и не пробирает ностальгия – по волшебству тому, настоящему и оставленному снаружи. Энтузиазм его по-прежнему на удивление неугасимый, и благодаря ему жители разучивают за вечер все рождественские песенки, какие он только мог вспомнить или сочинить сам. Под конец, когда на осыпанный бумагой Город мягко опускаются сумерки, Мёнин наряжается в сшитый накануне им самим кустарный костюм Санта-Клауса, даже набив себе «брюхо» из подушек для правдоподобности и прикрепив ватную бороду. Надо сказать, на Санта-Клауса он по-прежнему не похож, костюм сшит довольно неузнаваемо, да и едва ли треть населения Тихого Города вообще с этим персонажем знакомы. Но это никого не смущает: нелепый и смешной, он ходит в своём дурацком костюме по улицам и раздаривает каждому жителю какие-то приятные сердцу и глазу безделушки. И люди улыбаются ему благодарно и тепло. День пятьсот сорок шестой. Сегодня он устраивает обыкновенный поэтический вечер. Обыкновенный, да не обыкновенный – учитывая, что за все семьдесят восемь недель своего здесь пребывания так до этого и не додумался. Надо же, ведь каждую неделю проводит какое-нибудь всеобщее мероприятие, чтобы хоть как-то разнообразить жизнь здесь, а до такой простой идеи до сих пор почему-то не дошёл. Он сам стихи не сочинял никогда, и потому ему вдвойне интересно было всегда слушать чужие. А вот среди соседей внезапно обнаруживается огромное множество талантов, и поэтический вечер для всех становится фактически вечером Открытий. С площади, на которой всё это проводилось, все расходится довольными и настроенными весьма и весьма лирично. Мёнин остаётся один на ночной улице, единственный ни капли не уставший за сегодня человек, и долго-долго смотрит на звёзды над своей головой. Смотрит печально и в то же время с улыбкой, а потом тихо говорит, обращаясь как будто бы к небу: — Вот видишь. Я выдержал больше года, дальше будет только легче. А значит, я выдержу. И добавляет, совсем неслышно: — Жди меня, Ехо, ладно? День шесть тысяч девятьсот семьдесят второй. Сегодня он организовывает большой концерт. Сцену делали долго, дольше, чем он рассчитывал. Но теперь сцена у них имеется в полном распоряжении, а ещё он научился играть на виолончели. Он играет ещё из рук вон плохо, но с душой, и жители Тихого Города, что топчутся перед сценой, даже не зажимают уши, слушая неумелое мяуканье его музыкального инструмента. Правда, всё равно вздыхают с облегчением, когда на смену ему приходят более искусные музыканты. Мёнин не возражает – только смеётся и виновато разводит руками, мол, уж не обессудьте. Жмурится от удовольствия, слушая чужие мелодии, а потом загорается идеей устроить под это дело ещё и танцы. Хватает первую попавшуюся в толпе девушку – и радостно кружит её в вальсе, всё ещё смеясь. Девушка неловко краснеет и путается в своих ногах, но он подбодряет её и лучезарно улыбается, призывая не смущаться. Вскоре, взяв с них пример, остальные тоже делятся на парочки и присоединяются к танцу. Музыканты со сцены взирают на них со снисходительной улыбкой. — Хочешь, я научу Вас… тебя… лучше играть? – спрашивает его вдруг та самая девушка, с которой он только что танцевал. Мёнин немедленно соглашается. Прошло только девятнадцать с лишним лет, и впереди у него поистине куча времени, чтобы научиться всему, что он только может пожелать. День триста тридцать шесть тысяч первый. Сегодня он рисует. Он раздобыл много, очень много красок – и всего одну малярную кисть. Сегодня он выходит с целым возом этих красок на улицы Тихого Города и разрисовывает всё, что попадается ему на пути – дома, мосты, асфальт, даже прохожих. Он рисует какие-то лица, чьи-то глаза и улыбки, деревья и цветы, неведомых животных и волшебные пейзажи. Он вытаскивает из закромов памяти всё, что его когда-либо впечатлило, и превращает невыразительную серую реальность в феерически яркое собрание собственных воспоминаний. Множество Миров, существующих и несуществующих, сбывшихся и несбывшихся, находят себе место в этом Городе. Прохожие только качают головой, глядя на то, чем занимается бывший Король, который развлекает их уже почти целое тысячелетие. К его безумным выходкам все давно привыкли, но ещё никому и никогда не приходило в голову его как-то осадить или притормозить. Все понимают: так он борется с неизбежной повседневностью, раз за разом выдумывая что-то новое. Искусственный заменитель настоящих чудес, которых они здесь, в Городе-ловушке, напрочь лишены. И, надо сказать, свою миссию у него выполнять до сих пор получается на отлично. Некоторые подходят ближе, рассматривают его рисунки. Некоторые находят в них и что-то своё, и задумчиво, ностальгически улыбаются. Некоторые же принимаются угадывать в нарисованном фрагменты его бесконечных историй, которыми он никогда не устаёт потчевать всех желающих. Мёнин рисует, отдаваясь этому делу всем своим существом. Хоть, увы, прекрасно знает, что завтра утром ревнивый Город начисто удалит любые следы воспоминаний, которые не касаются лично его. А его же не касается ни одно из них. День шестьсот тысяч двести двадцать третий. Сегодня он говорит Тихому Городу: — Я только попробую, честное слово! Ты ведь знаешь, что мне и нельзя выбираться-то, в общем. Так что, пожалуйста, дай мне… попытаться? Ладно? Ему, разумеется, никто не отвечает. Мёнин, впрочем, на ответ и не рассчитывал. А потому он продолжает идти, тихо бормоча какие-то никому ненужные оправдания. Непонятно всё же, кому он это всё говорит, потому что даже Тихий Город знает, насколько его самый любимый пленник хочет вырваться на свободу. Конечно, Мёнин может сколько угодно твердить, что ему нельзя отсюда уходить, что на нём лежит судьба его родного Мира, что он подался в это добровольное заключение сам и должен выдержать его до конца. Как бы то ни было, сейчас всё это – лишь пустые слова, это понимают они оба: и невидимый надзиратель, и его беспомощный заключённый. Тихий Город сначала дразнит его, показав издали городские ворота. А затем – издевается, произвольно путая улицы и дома, и Мёнин, который только что был уверен, что направляется к воротам и никуда больше, внезапно выходит к крыльцу собственного дома. Вершитель вздрагивает, а потом пускается бегом – почти не разбирая направления и дороги, желая только одного: увидеть в конце пути хоть что-нибудь, чего он ещё в этом Городе не видел. И раз за разом возвращается к дому, куда бы ни бежал. Запыхавшийся и усталый, он обессиленно сползает по стене своего дома спиной и закрывает лицо руками. Тонкие длинные пальцы его, будто специально созданные для вдохновенного творчества, ощутимо дрожат, и из-под ладоней его вдруг вырывается тоскливый, отчаянный вой. Мёнину кажется, что ещё немного – и он просто-напросто сойдёт здесь с ума, несмотря на все свои ухищрения, чтобы этого избежать. Несмотря на все свои праздники, которые по-прежнему с завидным постоянством устраивает раз в неделю, вспоминая все обряды, которые ему когда-либо довелось увидеть. Несмотря на свой оптимистичный статус главного городского чудака. Несмотря на всю свою обычно неунывающую натуру. Несмотря на всё это – он сходит с ума от бессильной тоски, съедающей его изнутри. — Вы в порядке? – участливо спрашивает его какой-то прохожий. Он с секунду медлит, а потом отнимает ладони от лица и, по своему обыкновению, улыбается прохожему радостно и бодро. По щекам у него безостановочно бегут слёзы, но Вершитель этого не чувствует, что картину сумасшествия только дополняет. — Да, — говорит он и начинает истерично хохотать. – Я в полном порядке! Всё замечательно, разве нет? О да, всё распрекрасно, вы же видите! День, потерявший свой номер Сегодня он не делает ничего. Целый день он лежит на своей кровати лицом вверх и бездумно смотрит в потолок. Не читает наизусть стихи, где-то подцепленные, не ищет по Городу новичков, не забавляет хозяйку кафе по соседству своими шутками и прибаутками. Не играет в шарады, не рассказывает историй, не открывает ни одну из накопившихся в маленькой домашней библиотеке книг. Не выходит на улицу и не ведёт диалогов со своим извечным невидимым собеседником в лице самого Тихого Города. Даже не думает об Ехо. Сегодня он просто лежит и смотрит в потолок. Он уже давно потерял счёт времени, проведённого в этом злополучном месте. Он потерял свой вечный боевой настрой. Ему кажется, что он уже потерял самого себя, растворившись в одном-единственном моменте, растянувшемся на целую вечность. Вершитель впервые в своей жизни абсолютно ничего не хочет – даже свободы. Он лениво поднимает вверх обе руки. Рассматривает их с задумчивым интересом, будто чужие, и мимоходом успевает подумать, что больше они ему вроде бы и не нужны. В самом деле, что они ещё могут сделать для него? — Эй, — он слышит чей-то голос, и, повернув в направлении него голову, с каким-то странным равнодушием обнаруживает, что с ним уже говорит собственное отражение в зеркале. – Ты стал таким занудой. Он пожимает плечами и опускает руки. Молча смотрит на говорящее отражение. То в ответ строит ему какую-то насмешливую гримасу и призывно машет шляпой. — Хватит раскисать! – говорит отражение. – Смотри, ты же на себя не похож! А ну-ка, давай, три-четыре, ноги вместе, руки шире… или как там эта зарядка начинается? Давай, давай, парень, не заставляй меня стыдиться. Наверное, это ужасно странно – слушать нотации от собственного отражения. Это настолько странно, что Мёнину становится смешно. Он смеётся – поначалу хрипло и тихо, а затем, войдя во вкус, громко и заливисто. Он смеётся, и вместе с этим смехом к нему вдруг неожиданно возвращается хорошее настроение. Он понимает вдруг: нет, ничего не потеряно. Всё ещё можно вернуть. — Спасибо, — говорит он отражению сквозь смех. – Правда, спасибо тебе. Вершитель в зеркале снова потешно корчится и показывает ему язык. — Всегда бы так! – одобрительно отзывается оно. День, ставший последним — Сегодня я уйду отсюда. Это не угроза, не намерение, не планы. Это его официальное заявление – Тихому Городу, самому себе и заодно всему мирозданию. Он собран и сосредоточен, как никогда. Он улыбается открыто, с вызовом даже. Он никогда ещё не был ни в чём так уверен, кажется ему, как в этом простом факте: Сегодня он покинет свою тюрьму. Потому что время смирения – прошло. Терпение кончилось. Он знает, что должен уйти, пока ещё может желать хоть чего-то. Вершитель решил пожелать свободы – и ничто его теперь не остановит. Даже всевозможные последствия. Сегодня он исполнит своё самое заветное желание. И не важно, каким образом. Он знает: всё будет хорошо, и не «рано или поздно», а именно сегодня. Он внушил себе это и ни за что не собирается от этого убеждения отказываться. Сегодня он будет улыбаться и сиять, когда вернётся домой – он уже практически это видит. Сегодня он будет много смеяться. И, возможно, даже расплачется от облегчения – пусть. Сегодня он может позволить себе всё. Сегодня он говорит: — Я возвращаюсь, Ехо.