В карете

***

Как же болела, ныла голова, будто невидимым капканом сдавило её. Яков Петрович привычным элегантным движением забрался в карету, расположился с удобством, поморщился, стукнул в дверцу, чтобы трогали. Лицо его без надобности играть на мгновение сложилось в какую-то тоскливую, безнадежную гримасу, но затем - затем в темноте сверкнули хищным блеском глаза ведьмы, и Гуро улыбнулся ей. Это была одна из тех его улыбок, которые заставляли мелких сошек Третьего отделения замирать в страхе. Но она, конечно, не боялась. Вечер близ дикой этой Диканьки выдался промозглый, унылый, и можно было уже предвкушать поездку по развезенной грязи вместо дорог. Не потому ли так мрачно, так холодно было внутри? Следователь плотнее запахнул знаменитое красное пальто, вздрагивая с накатившим вдруг беспокойством. Шторка оконная была почти до конца задернута, но Якову Петровичу не надо было и смотреть — он всей кожей, всем напряженным телом, как зверь чует охотника ощущал направленный в его сторону взгляд человека, стоящего сейчас на ступеньках особняка Данишевских. Человек смотрел. Гуро вдруг понял, что не может, не в силах сей час назвать его по имени даже в своих мыслях. Карета резко тронулась в тот момент, когда следователь уже хотел прикрикнуть извозчику (что же с нервами-то?), и отброшенный назад, он в очередной раз ощутил спиной последствия своего давешнего падения. Ох, не так он представлял себе свой триумф. Труднейшая операция по поимке Всадника пусть и пошла не совсем по плану (а что когда-либо шло?), но принесла добычу. Бунт был обезврежен, черный колдун убит, а секрет бессмертия... что ж, под пытками еще и не то раскрывали. Гуро едва заметно ухмыльнулся, а сидящая напротив Мария, будто прочитав последнюю мысль, наградила его холодным презрительным взглядом и сплюнула. Карета, подпрыгивая на ухабах, выезжала из Диканьки, обозначая время отбросить прочь все ненужные воспоминания. В груди ныло, теснило, жгло, да что же в самом деле такое? Презрение, - зацепилась мысль следователя. Такое же холодное сокрушительное разочарование он уже видел сегодня в другом человеке, еще недавно по-щенячьи восхищенном, и теперь темная досада разгоралась в нем в ответ. Господи помилуй, какие вокруг идеалисты, чистоплюи, бумагомараки, от реальности оторванные — а как дойдет до дела, где они? Кто бы им помог, пестовал их кто - Пушкин? Да где бы они были без него сейчас - прибитые неграмотными холуями, болтающиеся безвольно на виселице... Как смел он так смотреть!!! Гуро закусил губу, изможденный, почти задыхающийся. - Знаешь ведь, что не будет тебе счастья с тем, что обрел, - раздался неожиданно голос ведьмы. - Заткнись, с-ссука, - не сказал даже, а прошипел Яков Петрович, сам от себя не ожидав такой грубости. Мария впервые посмотрела на него с подобием интереса. Долго молчала. Страшная тишина, казалось, обжигала Гуро. Он вздрогнул даже, напомнив себе про ошейник, отбиравший магическую силу, сковывавший шею чертовки. И вдруг эта тишина прекратилась. Ведьма засмеялась, и хохотала она так же долго, как молчала — сначала тихо, еле слышно, затем громко в голос, каркала вороной, сипела, задыхалась от изводящего следователя, нелепого в ее положении, безумного смеха! - Да ты... ты... ты!.. - по ее лицу лились слезы, которые ведьма не могла утереть из-за грубых веревок, связывавших ее руки - - влюбился?