…ты молчишь, я молчу нам не о чем говорить…
Что-то давит на виски. Возможно, это выпитый ранее в клубе алкоголь так влияет на Юна. Может, это просто плохая погода. Сейчас даже не так волнует. Вернее, не волнует совсем. Сейчас Юнги волнует, что он вновь остаётся один. Вся стабильность, которую он старался построить на протяжении полутора лет, сейчас обваливается с громким треском в пропасть, без возможности вернуть всё. На лице не выражено ни одной эмоции, ни одна мышца не дёргается, не напрягается. — Навсегда уходишь? — с какой-то гадкой полуусмешкой произносит Юнги своим хрипловатым голосом. Вопрос загоняет Чонгука в тупик на какое-то время. Да, он задумался. Задумался, уходит ли он на этот раз навсегда. Кулаки то сжимаются, то разжимаются. Корочка на ссадинах, которые покрывали костяшки, лопается, пуская кровь и причиняя небольшую боль. Он в очередной раз бесцельно бил стенку, явно ни в чем не виновную. Просто так легче. Легче, чем смириться с ярко-красным засосом около кадыка на бледной коже миновой шеи и запахом чужих лавандовых духов, слишком сильно отличающихся по запаху от чонгуковых ванильных. — Навсегда, — осторожно шепчет Чон, смотря на скомканные вещи в большой сумке, стоящей на самом краю кровати.…пускай сотни раз обещал с тобою быть до конца, соврал…
Сердце Чонгука бьётся в неимоверном ритме, будто прямо сейчас вырвется из груди и не будет Чонгука. Не будет этого всего. И он наконец-то перестанет мучаться от ноюще-тянущего чувства где-то под ребрами в самом центре грудной клетки. И он давно уже понял, что он не так сильно нужен, как ему об этом говорят. И плевать, где у тебя там колет и сосёт из-за просто стоящего вдалеке силуэта Юнги. Не нужен. А силой заставлять полюбить невозможно. Когда взгляд окидывает комнату, невольно вспоминается слишком многое. Вон там, около окна, они встречали первый снег прошлой зимой. Кружились в каком-то медленном танце, наступая друг другу на ноги, пока очертания виднелись на земле, покрывавшейся белоснежным ковром. А сколько томных вздохов, скрипов кровати, стонов впитали эти стены, эта кровать. Тело навсегда запомнило под собой разнообразные поверхности, руки запомнили смятые простыни, кожа запомнила укусы и метки. Но сколько бы Чонгук не отдавал, он никогда не получал ничего взамен. Даже половины отданной заботы и внимания, любви, он не получал в ответ. Посуда летала и билась о кафельную плитку, пока Чонгук надрывал голосовые связки, пытаясь что-то доказать Юнги, который совсем не слушал, был погружён в очередной раз куда-то в себя. Это утомляет, ужасно утомляет. Чон чувствует себя вымотанным и выжатым до последней капли.…я уйду, когда шум сменит тяжесть тишины…
Опять на больной разум сваливается абсолютная тишина. Юнги смотрит в окно, Чонгук — на Юнги. Между ними будто какая-то невидимая стена. Чонгук смотрит. Осматривает каждый миллиметр полуобнажённого тела, заостряя взгляд на этом злосчастном чужом засосе, из-за которого всё и началось. И почему-то даже не хочется ничего. Не хочется влепить пощечину, не хочется наорать, не хочется пытаться поговорить. Хочется просто уйти.…нужно проститься, ведь я больше не чувствую…
Уже давно пора бы понять, что точку надо ставить конкретно сейчас. Ведь отчего-то даже легче. Тыльной стороной ладони Чон вытирает почти высохшие слезы со щек и застёгивает сумку, закидывая её на плечо. Уверенными шагами младший пошел к двери, которая выведет его отсюда. На этот раз, навсегда. Точно навсегда. Но у входа он мнется, растерянно кидая взгляды на стоящие вокруг предметы, будто ища в одном из них уверенность в себе. Поворот на сто восемьдесят градусов. Тонкие и элегантные пальцы мнут край черной безразмерной толстовки. Взгляд уже пустых тёмно-карих глаз, в которых когда-то горел огонек жизнерадостности, направляется на Юнги в самый последний раз. — Прощай, — даже слабая улыбка проглядывает на лице. Но в ответ не следует ничего. Ни взгляда. Ни слова. Ни шевеления. Будто на кровати осталась марионетка без кукловода, неспособная ничего делать.…можешь забыть всё.
Хлопок двери, закрывающий не только квартиру, но и прошлое, и Мин Юнги остается в абсолютном одиночестве. Ещё около минуты взгляд направлен в пустоту, куда-то в никуда. Ровно двух с половиной секунд Юнги хватает, чтобы встать на ноги. Еще пять секунд, чтобы закурить. И еще тринадцать на то, чтобы открыть окно, выдыхая первые клубы легкого дымка. Мин Юнги не умеет любить. Мин Юнги не умеет чувствовать. У Мин Юнги камень вместо сердца. Но он обязательно поймёт, что не может без Чонгука. Он обязательно поймёт, что что-то этот парень в нём перевернул. Он обязательно осознает, что эти странные ощущения, которые были, когда рядом был Чонгук, называют любовью. Он обязательно всё разложит по полочкам.Но только Чон Чонгуку уже не будет нужен Мин Юнги.