malfunction

      

Caught a look in your eyes       They linger too long       Were you just being kind,       or have I read it all wrong?

      Саске приходится несколько раз нарочито громко кашлянуть, чтобы привлечь внимание администратора; только тогда она отрывается от телефона, встряхнув ярко-красными волосами — и везет же ему на людей с необычным цветом волос, отстраненно думает Саске, выжидающе глядя на нее.        — Я смотрю, вам у нас пришлось по душе, — она растягивает губы в привычной равнодушно-вежливой улыбке, только в глазах мелькает что-то похожее на удивление. — Или вы все-таки уезжаете?        — Нет, — качает головой Саске. — Еще задержусь. Я ведь могу продлить срок пребывания?        — Да, конечно, — ее лицо становится немного живее. — Как видите, кроме вас, никто не горит желанием здесь останавливаться… За сколько дней оплатите?       Саске отвечает не сразу, медлит — в самом деле, сколько? Прежде он не проводил нигде больше недели, и если следовать изначальному плану — он бы давно уже уехал.       А так…        — Месяц, — решает Саске, отсчитывая необходимую сумму.       Администратор — кажется, в их первую встречу она представлялась, но Саске никак не может вспомнить ее имя, да и не особо горит желанием — молча поправляет очки, внимательно наблюдая за ним.       Забрав деньги, говорит:        — Если передумаете и захотите уехать раньше, я, конечно, верну вам деньги, — и тон при этом такой — словно очень надеется, что возвращать не придется. — Кстати, не хотите поменять номер на более комфортабельный? Дороже выйдет, конечно, но не сильно… — Саске снова качает головой — его номер его устраивает, и девушка разочарованно вздыхает. — Нет? Ну, как хотите. Приятного отдыха.       Она вновь утыкается взглядом в экран, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен. Что ж, Саске этому только рад.       Первые дни она то и дело пыталась завести с ним беседу, но, видя отсутствие реакции, смирилась; может, в других обстоятельствах Саске не счел бы за труд изобразить вежливость, но сейчас он предпочел бы вовсе не видеть людей.       За парой исключений.       Воздух вязкий и душный — дышать тяжело, и даже едва ощутимый ветер, такой же жаркий, не спасает ситуацию.       Саске почему-то подозревает, что дело не в воздухе — или не только в нем — но думать об этом не хочется.       Саске облокачивается о стену, прикрывает глаза и слушает.       Звонкий голос Фуу совсем рядом, шум мотора редких проезжающих машин вдалеке, приглушенная музыка из здания напротив — вроде бы там был магазин или кафе, Саске не помнит, и ему совершенно не интересно. Если прислушаться — можно различить чьи-то голоса и шаги, но далеко — и тоже неважно.       По сравнению со столицей — это почти мертвая тишина.       Как и город — кажется почти мертвым; Саске редко встречает людей на улицах, еще реже — с кем-то говорит.       По большому счету, круг его общения — если не считать вынужденного обмена парой слов со случайными людьми — состоит исключительно из трех человек, да и то в основном он проводит время с Фуу, наименее занятой из них.       И это не так уж плохо, думает Саске.       В какой-то мере он даже рад — притупленное чувство не до конца соответствует этому слову, но за неимением лучшего — сойдет.        — Хорошо, что ты приехал — здесь ужасно скучно, — говорит Фуу.       Хорошо, мысленно соглашается Саске; и что скучно — тоже верно, такая глушь — даже его порой одолевает уныние. А с Фуу — и поговорить, и чем повеселее заняться — как участие в гонках, пусть и нелегальных — это на самом деле не имеет особого значения; в такие моменты Саске может притворяться, что ничего не изменилось.       Если есть что-то, о чем он жалеет — так это о том, что о карьере гонщика пришлось забыть.       Мог бы — никогда бы не уезжал, не начинал прятаться, но иногда другого выхода просто не остается.       Саске вспоминает, что Наруто с Сакурой всегда искали во всем положительное; и думает, что когда, как не сейчас, следовать их примеру. Тем более — это самое положительное в его ситуации есть.        — Поболтать даже не с кем, — продолжает Фуу, — Хидан разве что, но он тот еще придурок. — Саске хмыкает, мысленно соглашаясь — удивительно точное определение. — Да и о чем говорить, когда ничего не происходит? Все, кто мог, давно уехали в города побольше. А мы вот… так и застряли тут.        — Если все так плохо, — Саске смотрит на нее, — почему бы вам тоже не уехать?        — Да не плохо, — возражает она — но не слишком искренне. — Скучно только. А почему не уезжаем… папа не хочет.        — Многие не хотят покидать родные места, — задумчиво говорит Саске. — Даже если так было бы лучше.        — Какое там — родные, — она машет рукой. — Мы раньше вообще в Штатах жили. До сих пор не пойму, с чего ему взбрело в голову сюда переезжать. Кошмар.       Саске только пожимает плечами — ему не кажется этот город таким уж ужасным, но возможно, живи он тут столько же, сколько Фуу, думал бы иначе.        — У папы раньше и работа нормальная была, а сейчас… Да ты сам видишь.        — Собственная мастерская — не так уж плохо.        — Если живешь в нормальном городе — да, — фыркает Фуу. — Ты что, видишь у нас очереди из клиентов?       Саске вспоминает их знакомство и не сдерживает короткого смешка, качает головой.        — И я этому не удивлен.       Фуу смеется тоже, и Саске ловит задорный блеск в ее глазах, чувствуя, как собственное отвратительное настроение отходит на второй план, уступая место легкости и почти спокойствию.       Он не говорит об этом, но их короткие и бессмысленные беседы ему помогают; не до конца, но немного забыться получается — и это, пожалуй, все, что ему нужно.       Одиночество, к которому он думал, что привык за долгое время, теперь не кажется слишком привлекательным.        — Все хорошо? — спрашивает Фуу, явно заметив его отрешенный вид, и Саске встряхивает головой, прогоняя непрошеные мысли.       Кивает, только чуть повернувшись к ней.       Фуу чем-то напоминает ему Наруто — этой вечной улыбкой и нескончаемым запасом упорства на грани глупости; и за последнее Саске не может ее не уважать.        — Что скажешь насчет реванша? — Фуу чуть отклоняется назад на сиденье байка, покачивая ногами. — В этот раз я тебе точно не уступлю!        — Мала еще для таких заявлений, — хмыкает Саске, но всерьез отказываться не собирается. Скорость для него всегда лучший способ прогнать все ненужные мысли, да и Фуу — достойный соперник.       Саске не знает, что он здесь делает; может, все дело в скуке, в том, что нечем заняться.       Правда, это слишком похоже на оправдания, думает Саске, щурясь от слишком яркого солнца, проникающего через неплотно задернутые занавески. Но — какая разница.        — Кофе будешь? — спрашивает Какузу.       Саске машинально кивает, прежде чем осмыслить сказанное.        — Кофе?        — А ты думал, раз механик — то сразу алкоголик?       Звучит как шутка — только веселья в голосе нет, и по лицу эмоций не прочитать.        — Да нет. Просто не ожидал.        — Я не пью, — и после непродолжительного молчания: — Давно уже завязал.       Саске не лезет с расспросами — только кивает, отмечая про себя, как почти незаметно, на долю секунды мрачнеет его взгляд. Но опять же, не его дело — Саске и сам не любит говорить много о себе.        — Вообще-то я не очень люблю кофе, — чтобы повисшая тишина не казалось слишком уж неловкой.       Не то чтобы не любит — при наличии выбора предпочтет что-то другое; но отказываться, когда предлагают вроде бы искренне — невежливо.       Саске даже не уверен, почему это его хоть сколько-то волнует.        — Ты просто не умеешь его готовить.        — Что ж, убедите меня изменить свои вкусы, — Саске чувствует, как уголки губ сами ползут вверх, спешит вернуть лицу нейтральное выражение.       И думает о каких-то глупостях — о том, что кофе любила Сакура, о том, что этот запах напоминает о доме; сложно было, конечно, университетское общежитие называть домом, но лучшего у Саске не было.       Теперь и того нет; и с чувством нехватки чего-то важного не сочетается совершенно нелогичное ощущение спокойствия и какой-то правильности.       Дело в ассоциациях, наверное.       Но только из-за них вряд ли хотелось бы улыбаться непонятно чему.       Саске упирает локти в стол, опускает голову на сцепленные пальцы и смотрит.       Пусть его, решает — еще на редкое хорошее настроение жаловаться; а к собственным странностям ему, пожалуй, не привыкать.        — Сахар? — спрашивает Какузу, словно ощутив его взгляд.       И взгляд ответный — слегка подозрительный, даже близкий к недовольному; и Саске поспешно встряхивает головой, опускает глаза, уставившись на собственные руки.       Люди обычно не любят, когда за ними наблюдают так откровенно — нагло.        — Да, наверное, — медленно отвечает Саске.       Кивнув, Какузу снова отворачивается.       В этом есть что-то от спокойной, почти домашней атмосферы, если не обращать внимания на легкое напряжение между ними; подобные мелочи Саске привык игнорировать еще с детства.       Когда полные голодного огня чужие глаза следят неотрывно; только неосторожно дернешься или скажешь что-то, хорошо будет, если ограничится очередной быстро вспухающей красной полосой на ребрах или спине, которых и так уже не сосчитать.       А не повезет — и снова: связанные немеющие руки, сорванное дыхание куда-то в шею, сбивчивый голос, повторяющий слова, от которых тошнотворный страх подступает к горлу.       Это давно было, конечно. Неважно.       Суть-то в том, что с нынешним милым чаепитием — ах да, конечно, кофе — несравнимо.       Чем не повод улыбаться, раз уж так хочется какой-то найти?       Какузу молча ставит чашку на стол, и Саске протягивает за ней руку — промедление в долю секунды, и их пальцы не соприкасаются. Почему-то он даже немного жалеет — и эта мысль удивляет.       Обычно он привык избегать прикосновений.       Небольшой глоток на пробу обжигает, но не слишком сильно, и вкус действительно кажется приятным. Может, и впрямь дело в том, что Саске кофе готовить не умеет — или просто не пробовал хороший прежде.        — А вы правы, — задумчиво говорит он. — Мне нравится.       Какузу только хмыкает, смотрит на него, облокотившись о стену.        — Что же человек вроде тебя забыл в нашем городе?        — Так, — лжец из Саске явно не лучший, — захотелось отдохнуть от столичной суеты.        — И заодно от всех соревнований — или что там у вас, не разбираюсь.       Очевидную насмешку Саске игнорирует, пожимая плечами.        — Может быть. Вам-то что?       Объяснять ничего не хочется; к счастью, от него этого и не ждут.        — Просто интересно, зачем ты здесь. К нам редко заглядывают новые люди.        — Как удачно, что я все же заглянул, — бездумно говорит Саске.       Какузу смотрит на него дольше, чем должно быть комфортно; так, словно пытается разглядеть в нем что-то или понять. Саске удивится, если у него что-то получится, потому как он сам себя совершенно не понимает.       Сначала ведь планировал не задерживаться нигде подолгу, и этот город исключением стать не должен был.       Тем не менее… он все еще здесь.       Ради этого кофе можно остаться еще на какое-то время — Саске качает головой, отпивает еще, сжимает чашку сильнее, чтобы немного успокоиться.       Глупая причина.       Все так глупо. Давай, Саске, придумай себе еще с десяток оправданий, чтобы можно было и дальше притворяться, что все нормально.       Никто не догадается — но ты же знаешь.        — Я смотрю, ты сблизился с Фуу, — Какузу бросает быстрый взгляд на дверь, будто ждет — опасается — что кто-то войдет, прерывая беседу; но никто, конечно, не появляется.       Он вздыхает и проводит пальцами по бледному рубцу на щеке, то ли на нервах — то ли просто по въевшейся привычке, и Саске снова думает о том, как жутковато этот шрам выглядит — как неловкая пародия на улыбку одним лишь краем рта.       Не отталкивающе — но как-то непривычно.       Из тех вещей, которые иррационально притягивают взгляд.       У Саске вообще что-то вроде нездорового любопытства к чужим шрамам; может, это как-то связано с его собственными, может, дело в другом — в себе он не любит копаться, хоть порой без этого и не получается.       Молчание затягивается, и ответ выходит не лучшим.        — Можно и так сказать.       Тот самый мотоциклист, которого Саске видел на подъезде к городу, тормозит рядом с ним и снимает шлем, оказываясь девушкой-подростком — едва ли старше шестнадцати-семнадцати — с короткими волосами, выкрашенными в кислотно-бирюзовый цвет.       Она несколько выбивается из окружения — так странно смотрится на этой пустой пыльной дороге — что Саске невольно задерживает на ней взгляд слишком долго.        — Что стоим? Сломался? — она кивает на его мотоцикл.        — Да, — Саске снимает шлем и устало трет взмокший лоб. — Никак в толк не возьму, что случилось.       Хочется сказать — не мешайся, но эта девчонка с любопытными желтовато-карими глазами ничего плохого ему не сделала и явно не подразумевает — так что пусть.        — Тебе помочь, может? — предлагает она.       Сомневаюсь, что ты разбираешься в мотоциклах лучше, чем я — но вслух Саске этого не говорит, только смотрит на нее скептически.        — Я Фуу, кстати, — она словно не замечает этого взгляда, протягивает ему руку.       Саске пожимает ее не сразу — долго смотрит, пока неуместную тревогу не удается-таки загнать подальше; в перчатке это должно быть проще, но не особенно работает.       Фуу игнорирует его заминку, будто ничего и не было — а рука у нее маленькая, худая, но сильная и сжимает крепко.        — А хотя знаешь, есть идея получше. У моего отца автомастерская неподалеку, могу проводить. Мало ли. Вдруг что капитально накрылось.        — Буду благодарен, — кивает Саске.       Хоть с большинством неполадок он способен справиться сам, без особой необходимости предпочитает этого не делать и обращаться к профессионалам — доводилось повидать последствий дилетантского ремонта.        — Не устраивает цена — проваливайте, — без особых эмоций говорит высокий смуглый мужчина, встряхивает головой, отбрасывая со лба длинные волосы. — Я посмотрю, как вы будете разбираться с поломкой сами. Это единственная мастерская в городе. — Всю тираду он произносит ровным тоном, но в голосе все равно отчетливо слышится насмешка.       Даже с расстояния Саске видит, как буквально трясется от злости клиент — но молчит, видно, осознавая правоту.        — Папа в своем репертуаре, — с тихим смешком говорит Фуу.        — Да хер с тобой! — бросает зло клиент. — Делай, что нужно, и чтобы завтра машина была на ходу!       Саске едва успевает посторониться, пропуская разозленного парня мимо себя; качает головой, но не думает об этом слишком долго.       Смотрит вместо этого на отца Фуу — не так уж они и похожи, если не считать одинаково темной кожи, а в чертах — разве что легкое сходство, не более.       Когда он поворачивается в их сторону, становится виден шрам на правой щеке — неаккуратный и грубый, идущий от угла рта так, что создается впечатление неровной усмешки.       Фуу с веселым смехом кидается ему на шею — но он почти сразу отстраняет ее, легко треплет по волосам.       Саске открывает было рот, чтобы поздороваться, но его опережают:        — Ты еще кто? — Саске безразлично выдерживает пронизывающий взгляд — и думает, что такое отношение вряд ли способствует большому потоку клиентов.       Хотя, если это и впрямь единственная мастерская в городе…       Ему в любом случае плевать, каким тоном с ним разговаривают — главное, чтобы этот человек знал свое дело.       Саске указывает на мотоцикл.        — Как видите, у меня тут небольшая проблема. Сам вряд ли справлюсь — да и предпочитаю перестраховаться. Ваша дочь сказала, вы поможете.        — Хм, — выражение его лица даже не меняется. — Не рассчитывай на скидку «по знакомству». Знаю я таких ушлых.       Фуу хватает отца за руку, возмущенно сверкая глазами:        — Ну хватит уже!        — И не думал, — ровно отзывается Саске. Помедлив, протягивает раскрытую ладонь: — Учиха Саске.       Какое-то время он смотрит на него нечитаемым взглядом, но затем хмыкает и пожимает его руку — крепко и быстро.        — Какузу.       Почти сразу отпускает, и Саске выдыхает как можно более незаметно — за последний месяц с лишним он вообще отвык от людей, тем более — от физического контакта, пусть даже столь короткого.        — Почему вы спрашиваете? Что-то не так? — Саске не меняется в лице, но сжимает кулаки, чтобы скрыть дрожь в пальцах.        — Ладно, — говорит Какузу, и спокойствие в его голосе кажется странно угрожающим. — Будем говорить прямо. Не знаю, что тебе нужно от моей дочери — но оставь ее в покое.        — О чем вы?        — Думаешь, я не вижу, как ты на нее смотришь? Ей всего шестнадцать, Учиха. Она еще ребенок.       Как он на нее смотрит — да никак не смотрит, в самом-то деле.        — Вы серьезно?       Саске не понимает, как вообще можно было додуматься до чего-то вроде этого; он не помнит, чтобы когда-либо позволял себе двусмысленные жесты в отношении Фуу. По его собственным меркам он, возможно, слишком с ней близок — это ему обычно несвойственно; но за рамки приятельского общения они не выходят.       Она просто не интересует его как кто-то больше, чем друг.       С одной стороны, это кажется ему глупым.       С другой — он думает, что понимает; ведь он не так давно здесь, чтобы заслужить безоговорочное доверие.       Родители обычно чересчур переживают за детей; Саске не довелось узнать этого на своем опыте, но почти всегда так и есть.       Поэтому он говорит спокойно:        — Вы все не так поняли.        — Знакомые оправдания, — недоверчиво хмурится Какузу.       Саске, в общем, нечего ответить.       Только — что с Фуу ему не бывает так… странно.       И это странно он не в силах назвать как-то более точно, сам не до конца понимая, что чувствует.        — Ты торопишься? — Какузу бросает на него быстрый взгляд и вновь возвращается к осмотру мотоцикла. Машинально, будто даже не отслеживает своих действий, скребет пальцами шрам, и Саске почему-то задерживает взгляд, невольно отмечая жест. — Если начну сейчас, за пару часов управлюсь.        — Никакой срочности, — Саске пожимает плечами. — Сколько нужно, столько и подожду.        — Тогда придешь вечером, — тут же меняет решение Какузу.       Добавляет что-то про то, что предпочел бы сначала разобраться с машиной того парня, где проблема посерьезнее — а с мотоциклом Саске ничего особенно сложного, тем более, раз он не спешит.       Вечером так вечером — Саске нет смысла торопиться, все равно он не собирается пока ехать куда-то еще. Найти бы еще место, где можно остановиться — и он пользуется возможностью задать вопрос:        — Не подскажете, где здесь ближайшая гостиница?        — Ближайшая, — в голосе Какузу проскальзывает непонятное выражение, похожее на веселье. — Единственная. Здесь все в единственном экземпляре. Отсюда минут десять. Выйдешь — направо и по прямой, там уже вывеска будет. Не спутаешь, — и добавляет, подумав, — или Фуу тебя проводит.       Саске молча кивает в знак благодарности.        — Так ты к нам надолго, выходит? — Фуу склоняет голову, смотрит с удивлением-интересом. — У нас тут и посмотреть не на что. Я думала, ты так — проездом.        — Большие города утомляют, — просто говорит Саске, не вдаваясь в детали. — Почему бы не отдохнуть в тихом месте.        — Отдохнешь — или скорее сдохнешь, — насмешливо говорит кто-то за спиной, и Саске резко оборачивается — видит ухмыляющегося парня на вид одного с ним возраста — может, чуть младше, Саске понятия не имеет. — От скуки.       Саске неопределенно дергает плечом — может, и так; но в его ситуации лучше уж подыхать от скуки в захолустье.        — Я Хидан, — парень протягивает ему руку, и Саске плотно сжимает губы.       Слишком много прикосновений за один день, думает — но раз уж решил быть вежливым, придется продолжать. Да и вопросы ему не нужны.        — Саске, — он едва касается чужой ладони и почти сразу отдергивает руку.       Новый знакомый, кажется, хочет еще что-то сказать — или спросить; но ему не удается.        — Хидан, — голос Какузу звучит нарочито радостно. — Я смотрю, у тебя много свободного времени.        — Хули ты приебался? — он выглядит искренне возмущенным — но отводит взгляд, будто признавая упрек.        — У меня встречный вопрос — какого черта ты не занят делом? — Какузу складывает руки на груди, хмуро глядя на него. — Или ты уже со всем закончил?       Хидан неловко смеется, запуская пальцы в волосы.        — Да хуй с ним, потом твой хлам разберу… у меня должно быть хотя бы ебаных полчаса на отдых!        — Иди работай, бездельник! — звучат эти слова не зло, скорее насмешливо — как будто такое общение для них привычно. — За что я вообще тебе плачу?        — Да ты не платишь мне нихуя!       Фуу, кажется, тоже привыкла — качает головой, прикрыв глаза и состроив горестное лицо.        — Пойдем, — и тянет Саске за рукав. — Это надолго… не волнуйся, к вечеру твой байк будет как новый.       Какое-то время они идут в тишине; но Фуу, кажется, не умеет подолгу молчать.        — Ты сказал, тебя зовут Учиха Саске… — начинает она, отводит взгляд, словно смущаясь. — Тот самый Учиха Саске?        — Смотря что ты имеешь в виду, — Саске безразлично смотрит на пустые улицы.       Людей тут, судя по всему, немного — но для него это даже к лучшему.        — Что ты прикидываешься, — чуть морщится Фуу. — Учиха Саске, мотогонщик, трехкратный чемпион мира — а уж прочие титулы я сходу и не перечислю. Мне твое лицо сразу знакомым показалось, но я не была уверена — что такому человеку делать в нашей глуши, да еще и в середине сезона?       Саске вздыхает.       На самом деле, каков был шанс, что его не узнают?       Еще один из множества минусов мировой известности.       Может, стоило назваться чужим именем… но вряд ли бы это помогло, если Фуу узнала его в лицо.        — Да, — он не пытается отпираться, не видя в этом смысла.        — И что, ты действительно приехал сюда… отдохнуть? — она не скрывает недоверия.        — Что тебя удивляет? — Саске мимолетно оглядывается назад — скорее по привычке, чем из необходимости. — Тихое место, а что до скуки — я и без того нечасто развлекаюсь.       За ним — никого.       Конечно; все чертова паранойя.        — Знае…те? — она чуть запинается, вспоминает не к месту о вежливости.        — Можно без формальностей, — позволяет Саске. — Не настолько я и старше.       Фуу кивает.        — Знаешь, я слежу за тобой — то есть, за достижениями и прочим… я не какой-то сталкер! — она смеется. — Ты очень крутой, — это звучит так по-детски непосредственно, — а еще я всегда мечтала участвовать с тобой в одних гонках — хотя, конечно, только мечтать и остается.       Саске останавливается и смотрит на нее.        — Я временно отошел от всего этого… — временно, как же — навсегда кажется куда более вероятным, — но мы с тобой можем как-нибудь устроить личное соревнование, если хочешь. Только мы двое. Посмотрим, насколько ты хороша.       Лицо Фуу озаряет искренне счастливая улыбка, и она энергично кивает:        — Договорились!       Саске едва, краем губ улыбается ей в ответ — и почему-то думает, что, возможно, задержится здесь дольше, чем планировал.       Чтобы скрываться — место вполне подходящее.        — Ну конечно, я люблю его, — Фуу смотрит вдаль, бездумно накручивая короткую прядь волос на палец, — но… папа слишком за меня переживает. Это вроде как мило, но иногда это просто выше моих сил. Понимаешь? — она вдруг вздыхает. — Я злюсь и выхожу из себя, он тоже, мы орем друг на друга, а потом не разговариваем несколько дней.        — Лучше уж так, — не подумав, говорит Саске — и приходится пояснить, когда она удивленно смотрит на него. — Моему отцу было на меня вообще плевать. — Зато брат был его гордостью; но Саске не желает даже словом упоминать про Итачи.        — Если так посмотреть… — Фуу задумчиво хмурится. — Я не думала об этом с такой стороны. Может, ты прав. Но все равно. Иногда я его совсем не понимаю — вот что плохого в том, что я с тобой общаюсь? Не все же мне в четырех стенах сидеть.        — Просто Какузу думает, что у меня на тебя виды, — хмыкает Саске, и Фуу смеется.        — Да ну, серьезно? У тебя нет шансов, красавчик, — она весело сверкает глазами. — Ты чудесный, но не для меня, — театральная скорбь, с которой она прижимает руку к груди и опускает уголки губ вниз, заставляет Саске покачать головой, сдерживая улыбку. — Подожди-ка, а с каких пор ты зовешь моего отца просто по имени?       Саске неопределенно пожимает плечами.        — Как еще-то?       Фуу какое-то время сверлит его непонятным взглядом, под которым Саске чувствует себя неуютно, но в конце концов соглашается:        — Ну да, наверное… — и добавляет: — Может, вы поговорите? Не хочу, чтобы… ну, ты мой друг, и… просто, может, он поймет, что ты нормальный парень, и перестанет так нервничать, что мы общаемся.        — Да говорили уже, — вышло не то чтобы удачно.       Фуу, кажется, всерьез беспокоится о том, что они с Какузу не ладят. Саске, впрочем, не назвал бы это так. Всего лишь недопонимание — и неуместные чувства Саске, которые все усложняют.       Саске думает, что на самом деле был бы не прочь… сблизиться; у этого слова слишком много смыслов, и он не уверен, какой из них для него наиболее желанен.       Но точно — дружбы ему будет мало.       Хотя рассчитывать не стоит и на нее.       Внезапный звонок прерывает их, и Саске бормочет — извини, поспешно вытаскивает из кармана телефон; мимолетно глянув на знакомый номер, отвечает на вызов.       В трубке раздается веселый голос Наруто, и Саске вздрагивает — голос этот, от которого он отвык за прошедшее время, пробуждает слишком много воспоминаний. Как приятных — так и тех, которые хотелось бы стереть навсегда.       Наруто говорит много, долго и несвязно, но главное Саске улавливает — он в порядке.       В общем-то, этой фразой для условленного звонка и стоило бы ограничиться — но это же Наруто.        — У меня отличные новости — мы с Хинатой решили наконец пожениться… свадьбу назначили через два месяца. Ты, конечно, приглашен, и даже не вздумай отказаться!       Саске молча слушает его восторженную речь еще несколько минут — вроде и надо бы прервать, но так ненадолго можно сделать вид, что ничего не поменялось.       Приготовления к свадьбе, что-то про общих друзей, у которых тоже все замечательно.       Только о Сакуре он не упоминает даже словом; и это лишний раз заставляет убедиться в реальности того, что случилось, что Саске не смог предотвратить — и боль возвращается на мгновение, обжигающе-колкая, невыносимая и такая заслуженная.       Но хотя бы Наруто в безопасности — теперь, когда Саске исчез из его жизни.       Стоит ему наконец заткнуться, как Саске сухо говорит:        — Вы ошиблись номером, — сбрасывает звонок и долго смотрит на экран, не говоря ни слова.       Радость от того, что с другом все в порядке, мешается с какой-то почти животной тоской; и почему-то хочется швырнуть телефон на землю, раздавить со всей силы и закричать.       Фуу смотрит на него с заметным беспокойством:        — Что-то случилось?       Саске медленно качает головой.        — Ты же слышала. Номером ошиблись.       Фуу, кажется, не верит — но ей хватает такта не расспрашивать дальше, и Саске в самом деле благодарен ей.        — Я, пожалуй, украду у тебя Фуу, — она ойкает, когда рука Хидана ложится ей на плечо, но тут же расслабляется, поняв, кто это.       Смеется, вывернувшись из его хватки:        — Это для каких грязных целей, интересно? — и показывает ему язык.       Хидан хмурится и даже, кажется, немного краснеет — впрочем, могло и показаться.        — Хватит хуйню нести, мелкая, — бормочет он. — Там поставка пришла…        — Поставка? — недоуменно повторяет Саске.        — А хули ты думал, запчасти из воздуха берутся? — раздраженно цедит Хидан, и Саске только прикрывает глаза устало.       Хидан не слишком хорошо к нему относится — а еще ему явно не нравится, что Фуу предпочитает проводить время с ним, но Саске старается особого внимания на это не обращать; в любом случае, ему все равно.        — Короче, — продолжает Хидан, снова переключая внимание на Фуу. — Какузу съебал куда-то и опять скинул все на меня. Поможешь?        — О чем разговор, — Фуу то ли не замечает, то ли умело игнорирует повисшее в воздухе напряжение. — Пойдем, я все равно уже домой собиралась. Ты же не возражаешь, Саске?        — Ничуть.       Пожалуй, появление Хидана было как нельзя кстати — за то, что удалось избежать неудобного разговора, стоит его поблагодарить. Саске этого не делает, конечно.        — Тогда до завтра, — весело говорит Фуу.       Порывается было обнять его, но Саске не позволяет, мягко удерживая ее на расстоянии.       Она не имеет в виду ничего плохого; вот только лишний раз прикасаться к кому-либо Саске не хочет.       По крайней мере, Фуу не задает вопросов, пожимает плечами и отстраняется, не заостряя внимания на его странном поведении.        — Пошли уже, — недовольно бросает Хидан, хватает ее за руку повыше локтя и тянет за собой. — Я тебя вечность ждать должен?       Взгляд, что достается Саске — неприязненный, с ярко читающейся молчаливой угрозой; но Саске не реагирует никак. Хидан тоже слишком уж опекает Фуу — вот только у него причины другие и до смешного очевидные.       Не Саске в это лезть, впрочем.       Фуу чуть виновато улыбается ему, прежде чем последовать за Хиданом; и он кивает ей в ответ.        — Обидишь мелкую — тебе пизда, — доверительным тоном сообщает Хидан.       И он туда же.       Саске щурится от назойливо-яркого солнца, устало и чуть досадливо вздыхает, глядя мимо него — туда, где Какузу и Фуу меняют цепь на ее мотоцикле.       Конечно, Саске скучно, он хочет поразвлечься с наивной Фуу — чтобы, несомненно, бросить ее через пару недель. Так все думают — и это понятно, Саске даже не удивлен.       Может, лучше было бы, будь все на самом деле так просто —       Но все куда сложнее.       У Саске глупые, глупые мысли — вспоминается случайно увиденное, Какузу подхватывает Фуу на руки и кружит ее, пока она смеется и говорит что-то вроде «я не ребенок, ну пап, хватит» — и почему-то Саске так хочется представлять себя на ее месте, представлять, что эта мимолетная нежность во взгляде могла бы быть обращена и к нему.       Глупо, как и сейчас — Фуу толкает Какузу локтем в плечо, рассказывает, кажется, что-то смешное, от чего тот сдерживает улыбку, нарочито хмурясь, заставляет сосредоточиться на работе.       Саске издалека — смотрит и не может сосредоточиться на чем-то одном, следит за его руками, за взглядом, за тем, как пряди волос треплет ветер; смотрит на тонкие бледные полоски шрамов на спине, виднеющиеся из-под майки — раньше не замечал, мимолетный интерес — откуда?       А еще — как на ощупь, если прикоснуться; легко-невесомо пальцами провести или губами прижаться.       Как бы ни было — ни к чему хорошему не приведет.       Он запрещает себе думать об этом — но, даже не оформленное в четкий образ, желание никуда не уходит.        — Ты несешь чушь, Хидан, — отрешенно говорит Саске. — Я тебе не соперник, если Фуу тебе нравится — все в твоих руках.       Хидан тут же вспыхивает, заливается ярким румянцем до самой шеи, и сразу — почти в крик:        — Да с чего ты, блядь — совсем ебу дал? Нихуя она мне не нравится!       Саске давит непрошеную усмешку — Хидан слишком очевиден.       Но это, пожалуй, вовсе не его дело.        — И вообще, блядь, хули ты пиздишь? Я что, не вижу, как ты около нее вечно трешься? — Хидан оправляется от смущения и переходит в наступление — но Саске не хочет продолжать бессмысленный спор.        — Она хороший друг, и все, — говорит.        — Да ты даже сейчас на нее пялишься!        — Не на нее, — машинально поправляет Саске.       Все еще смотрит на Какузу — который, уже закончив с починкой, треплет Фуу по волосам, говорит — с трудом разобрать можно — «аккуратней, на тебя запчастей не напасешься»; и Фуу только смеется чуть виновато, но все же весело.       В ответ Какузу улыбается ей — так неочевидно, что могло и показаться.       Хидан прослеживает его взгляд — и вопреки ожиданиям, никаких издевательских комментариев не отпускает. Говорит только:        — Охуеть, — и ударяет его по плечу, — ну и угораздило тебя.       Саске неприязненно дергается, отстраняясь; с трудом удается не дать эмоциям проявиться на лице.        — Да не парься, не скажу я ему, — надолго серьезности Хидана не хватает, и он скалится в усмешке — кажется, она должна быть ободряющей, но — нет, не работает. — Страдай на здоровье.       Саске усмехается про себя и думает, что к страданиям ему не привыкать.       Но это — иначе.        — Сато Дайки, — говорит Саске первое пришедшее на ум имя — поправляет шлем, который не снимал с того момента, как они с Фуу выехали из города.       К стритрейсингу у Саске двойственное отношение — сам он никогда подобным не увлекался, сразу нацелившись на профессиональный спорт. Однако в целом ему скорее все равно; тем более, что несомненный плюс нелегальных гонок — никто не задает неудобных вопросов.       Именно это Саске и нужно сейчас — он скучал по скорости, по вскипающему в крови адреналину, по ветру, бьющему в лицо — и наслаждается моментом, наконец-то забывая о бесконечной тревоге.       Ощущение свободы, позволяющее полностью отрешиться от всего — недолгое, но такое необходимое.       Фуу идет наравне с ним довольно долго — Саске не огорчит, если она вырвется вперед, это будет заслуженно — но и легко отдавать ей победу он не собирается.       На повороте — ускориться, оставляя соперников позади; Саске в настолько привычной среде, что рефлексы опережают мысли.       По центру почти пустой дороги — чей-то одинокий автомобиль; не сбавляя скорости, обогнуть — незначительное препятствие. Не оглядываясь, Саске слышит, как дистанция между ним и кем-то позади сокращается — ну, попробуй, думает он, обгони.       Очередной поворот — мотоцикл опасно наклоняется, и нервное возбуждение проходится по всему телу, заставляя почувствовать себя живым, как никогда раньше.       На периферии зрения мелькает красно-белое пятно — Фуу, совсем немного, но вырывается вперед; но сможет ли она удержать преимущество?       Ненадолго — Саске накрывает странной эйфорией, от которой почти отвык.       И здесь во многом — врожденное упрямство; не победа — так хотя бы достойный проигрыш, и Саске не проигрывает практически никогда.       Как и сейчас.       Пересекая финишную черту, Саске словно возвращается в прежнюю жизнь — и пусть на несколько мгновений, но это стоит всего.       И не в победе дело — а в свободе, какой бы иллюзорной она ни была.       Взгляды сосредоточены на нем — удивленные, восхищенные, завистливые — Саске даже не обращает внимания. Принимает поздравления, кривясь и внутренне содрогаясь от «дружеских» ударов по спине, неохотно пожимает чужие руки.       Фуу чувствует себя среди этих людей куда более комфортно — но ничего удивительного, если это не первое ее участие в гонках. Саске кажется, что она выглядит несколько расстроенно, но это выражение с ее лица быстро пропадает.        — А ты хорош, — говорит парень, чьего имени Саске не запомнил, слегка ухмыляясь. — Но посмотрим, повезет ли тебе в следующий раз.        — Посмотрим, — Саске пожимает плечами, отворачиваясь.       Дело, конечно же, не в везении — на самом деле, если так посмотреть, Саске почти никогда не вытягивал выигрышный билет. Спорить он, впрочем, не в настроении.       В следующий раз; может быть, Саске и придет сюда снова.        — Спасибо, — говорит он Фуу позже, когда они возвращаются.       Он не привык подолгу рассыпаться в благодарностях, но надеется, что сможет передать то, что чувствует — насколько ему важно было это.        — Да без проблем, — она улыбается — немного огорчена еще проигрышем, но никаких обид не держит — все честно. — Ты был просто потрясающ, серьезно.        — Ты мне льстишь, — хмыкает Саске.       Но — кто откажется от похвалы; тем более что в гонках он неоспоримо хорош, пусть это чуть ли не единственное, в чем он преуспел.        — Ничуть, — весело отзывается Фуу. — Слушай, Саске… — она почему-то неуверенно мнется, прежде чем продолжить: — Ты назвался чужим именем. Почему?       Саске неопределенно дергает плечом — стоило ожидать этого вопроса, но он все равно застает врасплох.        — Не хотел, чтобы меня узнали.       Она пристально смотрит на него.        — Я понимаю, наверное, — задумчиво говорит наконец. — А то еще на сувениры бы тебя разорвали, как же, знаменитость ведь, — и тихонько смеется.       И это верно — но не главное.       Саске скрывается не просто так, и лишний раз ему лучше не рисковать.       Но об этом пока можно не волноваться — пока все нормально. И то, что Фуу составляет ему компанию на протяжении всего времени, что он здесь, одна из причин.       Саске почему-то думает, что если бы у него была младшая сестра — он относился бы к ней как-то так же; даже жаль, что на самом деле их ничто не связывает.       Он предпочел бы иметь такую сестру вместо брата — вместо Итачи.       Не думать об Итачи, напоминает себе Саске. Вроде простое правило, но соблюдать его отчего-то неимоверно тяжело — мысли сами возвращаются к нему и —       Не думай, не думай.        — Ты чего? — спрашивает Фуу — видит, наверное, что-то по лицу или глазам.       Саске качает головой — все в порядке.       Все действительно в порядке — по крайней мере, лучше, чем могло быть.       Ему просто нужно отвлечься на что-то. Что угодно.       Фуу не слишком-то в этом помогает, переводя тему.        — Я не спрашивала раньше, но тут подумала… — говорит она, и Саске непонимающе смотрит на нее. Она пожимает плечами, продолжает: — Ты ведь уже почти два месяца здесь. Пропустил уже три гонки сезона… Что, решил оборвать карьеру на пике славы?       Почему-то это звучит, как насмешка, хотя Саске и уверен, что она не имела это в виду.       Впрочем, она права — по сути именно это Саске и сделал, наплевав на контракт и просто сбежав безо всяких объяснений, подводя всех; но в его случае это было единственным шансом на жизнь в относительном спокойствии, без постоянного страха.       За себя — и за других.       И выбора у Саске, считай, не было.        — Не то чтобы, — Саске переводит взгляд в сторону. — Все… сложно. Я не знаю, вернусь ли когда-либо в большой спорт — да и вообще… к прежней жизни.       Не вернется, конечно.       Если раньше он еще мог обманывать себя, то сейчас в этом нет смысла. Не после всего произошедшего.        — Знаешь, ты прямо как преступник, скрывающийся от правосудия, — весело улыбается Фуу, но замолкает, видя его взгляд. — Плохая шутка, да? Извини.        — Ничего.       А может, думает Саске, и неплохо было бы, будь он преступником — и давит нервный смешок. Ведь тогда боялся бы не он — а его.       Впрочем, он и так не далеко ушел; если так посудить, в случившемся виноват лишь он и никто больше.       Смех все-таки прорывается, и Фуу удивленно смотрит на него; Саске качает головой, прикусывает губу и сжимает дрожащие пальцы в кулак. Нужно успокоиться — все ведь в порядке.       Ладно, ладно — не обманывать себя, не в порядке, но ей-то это знать незачем?       Глубокий вдох — закрыть глаза и сосредоточиться, сейчас все не так уж плохо. Мысли позитивно, Саске — разве не так тебе говорили… говорил Наруто? Время последовать совету.        — Прости, — Саске все-таки удается заставить себя немного расслабиться. — Неважно себя чувствую.        — По тебе видно, — Фуу смотрит на него с беспокойством. — Тебе бы отдохнуть… или в больницу сходить.        — Я подумаю, — говорит Саске — конечно, не собираясь этого делать.       Какузу шагает к нему — почти вплотную.        — Кажется, ты меня не понял, — и голос — обманчиво-мягкий, с отчетливой угрозой.       Саске вздрагивает — не от страха, больше инстинктивно, когда его кулак врезается в стену совсем рядом с его головой.        — Мне не нравится, что ты вечно крутишься рядом с Фуу.       Взгляд у Какузу неприязненный, даже злой — но от злости этой Саске почему-то хочется смеяться.       И он смеется — громко, невесело и тоже — зло.       Успокоившись, на выдохе:        — Честно, мне нравится ваша дочь, — и такое чувство — что вот-вот в омут с головой, — но только как друг.       Какузу щурится подозрительно, но отступает, складывает руки на груди — кивает легко, показывая, что готов слушать.       А Саске нечего и сказать.        — Вы сами говорили — Фуу еще ребенок. Она меня не привлекает в этом плане, — до вас ей далеко, чуть не срывается с языка. — Мне нравится с ней общаться, только и всего.       Выражение лица Какузу не меняется — только шрам кривит его губы в неестественной полуусмешке, и резкие тени подчеркивают это сильнее, чем обычно, заставляя чувствовать себя неуютно.        — Я прекрасно понимаю, что таким, как ты нужно от молодых девушек.       Саске опускает голову, глубоко и резко вдыхая.        — Может, другим это и нужно, — сглатывает нервно, хотя это явно не то, из-за чего стоит так переживать, — вот только меня в принципе не интересуют девушки.       Какузу смотрит несколько странно, когда Саске наконец поднимает на него взгляд.       Говорит:        — Не ожидал, что ты… — и кашляет, отводя взгляд, словно стремится скрыть неловкость. — М-да. Ладно.       Саске снова хочется смеяться — это слишком глупо и абсурдно в какой-то мере.       Но он молчит — и отчего-то становится трудно дышать.        — И все же… это не меняет того, что ты плохо влияешь на Фуу, — Какузу хмурится, вновь глядя исподлобья — уже не так зло, но все же недовольно.       Саске не уверен, что это недовольство вызвано лишь ситуацией — или же ему противна мысль о том, что Саске могут привлекать мужчины?       Но Саске и не привлекают — на самом деле, его никогда никто не интересовал в этом смысле; здесь дело даже не в неприятии или чем-то подобном, просто не возникало прежде ни эмоций, ни мыслей.       Это как внутренняя установка, которую он воспринимал как должное — «ты не можешь никого любить» — и потому сейчас он не уверен, как себя вести.        — Ты подвергаешь ее опасности.        — Я? Фуу и до нашей встречи увлекалась гонками, — он цепляется за удачно предложенную смену темы. — Еще вопрос, кто на кого плохо влияет, все-таки стритрейсинг — развлечение незаконное. Да и потом… если даже я уеду сейчас, в лучшем случае она обозлится и только сильнее будет стараться, чтобы добиться успеха. — Саске не собирается покидать этот город в ближайшее время, но это так и остается несказанным.       Наверное — и без того очевидным.        — А в худшем? — уточняет Какузу.       Голос ровный, лицо не выражает ничего; и все же беспокойство очевидно — в напряженном теле, плотно сжатых губах.        — Потеряет цель, — Саске невольно смотрит на его длинные волосы, сейчас не стянутые, как обычно, в хвост, свободно спадающие на лицо; и во рту отчего-то пересыхает — говорить тяжело. — Смысл жизни, то, ради чего стоит бороться…       Какузу хмыкает, качает головой недоверчиво.        — Что за пафос.       Саске пожимает плечами; замолкает, обдумывая.       Не спорит, что звучит излишне пафосно, но Саске — не Наруто, который мог парой простых слов передать всю важность и значимость чего бы то ни было; ему сложнее даются все эти разговоры, и хоть он действительно верит в то, что говорит — что сказал сейчас — со стороны, верно, не так уж это и убедительно.       Глупо и отчасти, может — наивно.       Саске тихо выдыхает.       Он на самом деле хочет, чтобы Фуу исполнила свою мечту — но не ему же указывать человеку вдвое старше него, как воспитывать дочь?        — Вы ведь хотите, чтобы она была счастлива.       Какузу смотрит на него так, будто он сказал невероятную глупость.        — Разумеется.        — Тогда позвольте ей жить так, как она хочет, — продолжает Саске. — У нее впереди большое будущее. Ей нужен только шанс — и она не потратит его впустую.       Саске ничуть не врет и не льстит — он в самом деле не хотел бы, чтобы потенциал Фуу пропал даром.        — Ты не знаешь, о чем говоришь, — от появившейся было доброжелательности вновь не остается и намека.        — Вы все равно не сможете уберечь Фуу от вообще всего. Разве что запрете дома.        — Признаться, я об этом иногда думаю, — невесело хмыкает Какузу, — но тогда она меня возненавидит.        — И правильно сделает, — не думая, говорит Саске — тут же замолкает, встречая его взгляд. — Простите, это не то, что я…       Какузу не позволяет ему договорить:        — Господи, заткнись, — он запускает руку в волосы, взлохмачивая их, — нашелся… моралист на мою голову.       Саске молчит — надеясь только, что своими попытками не сделал хуже. Какузу не смотрит на него, слишком напряженно делая вид, что рассматривает облезшую краску на стене; и только сейчас Саске замечает, насколько усталым он выглядит. Не физически — морально, и какая-то почти ощутимая подавленность во взгляде — и это тоже из того, о чем Саске не спрашивает. Потому что не его дело, потому что понимает — некоторые вещи слишком свои, так просто кому-то не открываются.       Это, конечно, не значит, что Саске не хочет узнать — понять немного больше.       Чувство слишком опасно балансирует на грани обыденного любопытства и чего-то еще, и он выбирает привычно игнорировать, как и все прочее — неприятное или просто странное. Если не думать — можно считать, что этого нет. Становится не лучше — но легче; привычнее, да.        — Я… подумаю над тем, что ты сказал, — говорит Какузу наконец. — Может, я действительно… слишком с ней строг.       Сомнение в голосе — скорее от того, что неясно, как поступать дальше; но тут Саске вряд ли сможет дать хороший совет.        — Просто поговорите с ней, — Саске почти тянется коснуться его плеча — поддержать, но одергивает себя; подобный жест он вряд ли оценит, да и самому как-то нервно, если представить дальше, за пределами случайного порыва. Кашляет, сглаживая неловкость — которая, может, только в его голове — и продолжает: — Попробуйте выслушать друг друга. Понять.       Саске кажется, что он словно цитирует прописные истины из какого-то пособия по психологии для чайников — он слишком мало смыслит в нормальных человеческих отношениях. А его опыт в ненормальных здесь точно будет не к месту.        — Было бы это так просто… — Какузу явно тоже не впечатлен его словами. Вздыхает — не раздраженно, уже спокойнее говорит: — Что ж. Будем считать, что с этим… недоразумением разобрались.       Завуалированная попытка извинения, пожалуй, лучше, чем ничего; Саске кивает — разобрались, не о чем больше говорить.       Их разговоры слишком часто — какие-то бессмысленные, отстраненно думает Саске, глядя на Фуу, пока она увлеченно рассказывает об очередной забавной истории, в которую они с Хиданом угодили около года назад. Ветер треплет ее заметно отросшие волосы, и она время от времени отфыркивается, встряхивает головой, отбрасывая пряди с лица.       Саске лениво размышляет, стоит ли говорить, что ей пора уже обновить краску — или она сама знает. Наверное, знает.       Сакуре вот иногда приходилось напоминать.       Сакура… Саске вообще-то не очень хочется думать о ней, но получается само. Как и прочие моменты из прошлого, и ему кажется, что это в какой-то мере логично: когда очень стараешься не думать о чем-то, все мысли, как назло, сводятся к этому. Что-то близкое к закону подлости.        — А знаешь, я сначала решил, что он твой брат или какой-то еще родственник, — слегка невпопад говорит Саске. Давно крутилось в голове — сейчас пришлось к слову.       Действительно ведь — Хидан практически живет в их доме. А, может, и правда живет — Саске за ним не следит, но ни разу не видел, чтобы он возвращался куда-то еще.        — Боже упаси! — Фуу смешно всплескивает руками. — Нет. Мы с Хиданом еще в школе подружились. Он хороший, если узнать его получше, так что ты не шарахайся от него так.        — Не думал даже, — чуть усмехается Саске.       Хидан может быть и в самом деле хорошим человеком, Фуу наверняка лучше известно. Саске устраивают нейтральные отношения, которые у них сложились; главное, чтобы Хидан не лез в его дела.        — Он еще во время учебы у папы работал. После выпуска хотел уехать из города, но… не сложилось, — она пожимает плечами. — Остался с нами.        — Не так уж плохо, — говорит Саске. В основном — чтобы поддержать разговор хоть чем-то помимо хмыканья и кивков — сказать ему особо нечего.        — Ага, — она внезапно широко улыбается. — Хоть не так… одиноко. Знаешь, у меня с одноклассниками не очень все складывается. Нет, они нормальные… но не сходимся мы друг с другом.        — Понимаю, — Саске чуть прикрывает глаза. — У самого… похоже было.       Ему никогда не было интересно общаться со сверстниками — была пара человек, с кем у него было что-то похожее на дружбу или, по крайней мере, приятельство; но потом и общение с ними сошло на нет.       Не потому, что Саске хотел этого, правда. Просто выбора не было.       Когда тебе тринадцать, и после смерти отца старший брат — единственный авторитет и единственный близкий человек, как-то даже не приходит в голову его ослушаться.       А когда наконец осознаешь — становится поздно.       Саске раздраженно кривит губы — опять. Если бы только можно было контролировать мысли; еще лучше — стереть себе память.        — Не будем о грустном, — живо говорит Фуу, явно чувствуя его настроение — хоть и не понимая причин. — Расскажи что-нибудь… не знаю, у тебя же есть какие-то забавные случаи?        — Не сказал бы, — если только тебе не покажется забавным то, как Итачи решил, что в пятнадцать его маленький брат уже достаточно взрослый, чтобы —       Саске сжимает кулаки, изо всех сил впиваясь ногтями в кожу — боль немного отрезвляет, помогает прийти в себя.        — Ты что? — Фуу взволнованно смотрит на него. — Саске…       Саске выдавливает улыбку — натянутую, откровенно жалкую.        — Извини. Вспомнил… не очень забавный случай.        — Бывает, — сочувственно говорит она — и, как всегда, проявляя удивительную тактичность, переключается на другое; видит, что ему неприятно об этом говорить. — Тогда я расскажу! Это на самом деле скорее дурацкая история, но нам тогда было весело — а вот папа здорово взбесился…       Саске готов выслушать еще сотню-другую таких дурацких историй, лишь бы не думать о своей.        — Только не говори, что ты опять собираешься придумать какой-то дурацкий повод, чтобы не ехать со мной! — почти возмущенно предупреждает Фуу.        — Да куда я от тебя денусь-то, — отмахивается Хидан; отворачивается, неумело пряча непривычно мягкую улыбку.       Саске стоит усилий не закатить глаза — и напомнить себе, что его это все вообще не касается.        — Смотри у меня, — Фуу с нарочито суровым видом грозит ему пальцем, но почти сразу смеется. — Я пойду пока заправлю байк — а вы не убейте друг друга, ладно?        — Ничего не обещаю, — ухмыляется Хидан.       Фуу отмахивается от него, все еще посмеиваясь.       Они довольно… милые.       Может, Саске и не слишком нравится Хидан, но все-таки он друг — что-то большее? — Фуу. Уж точно не ему осуждать, если между ними что-то и выйдет.       Странно думать об этом — не то чтобы Саске даже сильно это волновало, но мысли почему-то все крутятся вокруг дурацких улыбок, смущенных взглядов и не менее дурацкого слова «любовь».       И среди этих мыслей одна выделяется, почти пугающая — как бы Фуу отреагировала, узнай она о странных чувствах Саске к ее отцу, в которых он сам запутывается с каждым днем все больше?       Саске не удивился бы, если бы с отвращением посмотрела — ведь это и правда отвратительно, неправильно; и поэтому Саске даже не думает ей рассказать.       Хватит и того, что Хидан знает — Саске, честно, не уверен, как ему может быть настолько все равно, но насколько он успел его узнать — Хидану почти ни до чего дела нет, если это его самого не касается.       Саске смотрит вслед Фуу, пока она не скрывается из вида, и поворачивается к Хидану.        — Так что ты хотел?       Он обхватывает себя руками, не задумываясь о том, что это выглядит как слишком очевидная попытка закрыться — защититься; впрочем, Хидан не обращает внимания.        — Да так… скажешь этому мудаку, что мы с Фуу в соседний город до вечера сваливаем?       Саске не сразу понимает, что он имел в виду Какузу; такое обращение как-то неприятно отзывается внутри, но в самом деле, не читать же Хидану нотации — он вообще не знает, что такое вежливость, и следит за языком разве что в присутствии Фуу.        — Сам не можешь?        — Чтобы он мне весь мозг выебал — нет уж, спасибо, — хмыкает Хидан.       Ожидаемо. Но Саске несложно это сделать — и это неплохой предлог, чтобы завязать разговор, чего не получалось сделать довольно долгое время.        — Я скажу, — безразлично кивает он.       Саске без стука отворяет дверь мастерской, проходит внутрь. Какузу стоит к нему спиной, склонившись над капотом машины, и вместо приветствия говорит:        — Подай ключ на двенадцать, — не оборачиваясь даже.       Саске молча берет нужный и вкладывает в протянутую руку. Какузу бормочет что-то невнятное и отдаленно напоминающее «спасибо», возвращаясь к работе — а Саске смотрит. В самом процессе починки нет ничего завораживающего — но в том, как он увлечен этим… пожалуй.       Саске следит за его руками — умелыми-ловкими, все движения — как на автомате, по отработанной годами привычке; и представляет — замерев на месте — как накрывает его смуглую ладонь своей, бледной с выступающими синеватыми венами, и только образ-картинка контраста в воображении заставляет сердце зайтись в суматошном ритме.       Конечно, ничего Саске не делает.       Нельзя — повторяет про себя.       Еще несколько минут проходят в почти полной тишине.       Какузу глухо ругается и выпрямляется.        — Это затянется, — говорит и разворачивается — чтобы тут же замереть, недоуменно глядя на Саске.        — Ты. — По лицу не понять — то ли раздражен, то ли просто удивлен.        — А вы кого ждали?        — Обычно, когда я работаю, ко мне заходит только Фуу — или Хидан, но он бы в жизни нужный ключ не нашел, — хмыкает Какузу, прислоняется к дверце машины, странно глядя на него. — Что ты тут забыл? Снова мотоцикл сломался или нужно что?        — Уже и просто так зайти нельзя?       Почему-то Саске чувствует себя спокойно, просто находясь рядом с ним, и это должно, наверное, казаться неправильным — но воспринимается совершенно иначе.        — Нельзя, потому что ты тратишь мое время, — отрезает Какузу, но тут же смягчается. — Впрочем, раз уж ты все равно здесь, мне бы пригодилась твоя помощь.        — Хорошо, — пожимает плечами Саске.       Хочется спросить — с чего бы такое дружелюбие, резко контрастирующее с обычным его поведением, но с другой стороны — жаловаться не на что, хотя бы не прогоняет. А возможность поработать вместе — своеобразное проявление доверия, которое Саске не может не оценить.       Саске разбирается в автомобилях не так хорошо, как в мотоциклах, но достаточно, чтобы не мешать — и даже действительно помогать кое-где.       И как-то само собой становится легче, тошнотворное чувство тревоги не то чтобы исчезает, но слабеет, затихает; и мысли, как хотелось, тоже отступают, кажутся неважными.       Помогает лучше, чем разговоры.        — Кстати, — бросает он будто невзначай, — Фуу с Хиданом уехала. Кажется, они в соседний город собирались — в кино или вроде того. Честно, не расспрашивал.       Внимательный-пытливый взгляд заставляет нервно сглотнуть — и это не страх, это другое — и хуже.       Неправильное.        — А ты?        — А что — я?       Какузу не отвечает, только хмыкает и возвращается к работе.       Саске молчит тоже, потому что не знает, что сказать, потому что говорить — сложно, когда так близко; и только невиданной наглости набравшись, позволяет себе неслучайно задеть его ладонь — выдохнуть и задержать дыхание. Какузу же словно вовсе не замечает или значения не придает; и так лучше все-таки, потому что Саске не хотел бы объяснять.        — Вы не беспокоитесь? — спрашивает он спустя еще несколько минут молчания.        — О чем?        — О Фуу, — Саске внимательно вглядывается в его лицо — спокойное, не выражающее ни намека на волнение.        — Ничуть, — Какузу пожимает плечами. — Хидан не даст никому ее обидеть.        — Как и я. Но вы почему-то всегда недовольны, когда она уходит со мной.        — Тебе напомнить, куда вы уходите? — его взгляд становится немного тяжелее. — Я все еще против того, чтобы она участвовала в гонках. Это слишком опасно.       Саске мог бы возразить — но и так может предугадать, какие слова последуют в ответ на его аргументы. Да и, в общем-то, он сказал уже все, что мог — теперь лучше не вмешиваться. Пусть поговорят сами — так будет правильнее.       Вся проблема, думает Саске, в том, что и Какузу, и Фуу отказываются друг друга слушать — упрямство, похоже, у них семейная черта.        — К тому же, я доверяю Хидану достаточно, чтобы спокойно отпускать Фуу с ним.       Саске вздрагивает, отрываясь от своих мыслей.        — Мне, значит, не доверяете? — спрашивает.        — Не доверял, — поправляет Какузу.       Саске опускает голову, пряча невольную улыбку.       Больше они не произносят ни слова — но это и не нужно.       Когда они заканчивают, Саске не спешит уходить; под предлогом скуки остается выпить кофе, к которому последнее время пристрастился, и почему-то думает, что Какузу видит его насквозь, игнорируя очевидное лишь из тактичности.       Или, может, ему плевать — пожалуй, это даже вероятнее.       Саске принимает дымящуюся чашку из его рук, задевая случайно его пальцы — и с трудом заставляет себя сохранять спокойное выражение лица.       Пытается шутить — неловко, еще больше — потому что самому нисколько не до веселья:        — Надеюсь, вы не хотите меня отравить.        — С чего бы, — хмыкает Какузу.        — Кто вас знает. Я же пытался совратить вашу дочь.       Даже сейчас — глупый разговор ни о чем — Саске все еще обращается к нему на «вы» — такая привычная вежливость к старшим; что и говорить, если он к собственному отцу обращался так же.       Есть ли смысл помнить о вежливости с человеком, которого хочешь так, что внутри все горит?       О чем ты думаешь — Саске сжимает чашку до того сильно, что пальцы немеют.       «Да, Саске, о чем ты думаешь?» — усмехается подсознание голосом Итачи.       Саске хочет не думать ни о чем.       Но руки так дрожат — и даже себе Саске не может сказать точно, от страха или нахлынувшего адреналина.       Все равно — этим бессознательным, неясным на грани ощущений — все и заканчивается, потому что смелости, чтобы действовать, как всегда, не хватает.       И к лучшему — потому что кто знает, чем бы все закончилось.       Не факт, что не так же, как бывало раньше.       Саске делает глубокий вдох, отпивает пару глотков сладковато-горчащего кофе — с сахаром, даже не спрашивая — как ведь запомнил.        — И что, похоже на яд? — с легкой усмешкой спрашивает Какузу.        — Дурацкая шутка, — признает Саске, и почему-то — неприятное чувство, сдавливающее тисками грудь, отступает. — Спасибо.        — На здоровье. — Какузу молчит какое-то время, прежде чем заговорить вновь: — Думаю, я должен извиниться.        — За что?        — Я был о тебе не лучшего мнения, — и надо же, его голос действительно звучит… виновато, — но я был неправ.        — Я хуже, чем вы думаете, — пожимает плечами Саске.       Допивает кофе, смотрит на него из-под полуопущенных ресниц и думает, каково было бы прикоснуться к его волосам, запустить пальцы в густые пряди — мягкие или жесткие, интересно.       И схватить за волосы, притянуть к себе и —       Хуже, намного хуже.

***

       — Хороший мотоцикл, кстати, — он приподнимает голову, окидывая Саске мимолетным взглядом.       Саске пожимает плечами, кивает:        — Конечно, несколько уступает тем, на которых мне приходилось ездить, но, — он бездумно проводит ладонью по сиденью, — я ведь не на треке. — Вряд ли когда-то еще там окажусь — не звучит, но поневоле становится как-то неприятно. — А так — это одна из лучших моделей. Я им вполне доволен.       В глазах Какузу мелькает удивление.        — Так ты гонщик?       Саске чуть слышно вздыхает, откидываясь на стену. Когда он уже научится следить за словами… впрочем, смысла скрывать это уже нет.        — Да. Фуу вот меня сразу узнала. — Последнее вырывается само и не то чтобы к месту.       Какузу хмыкает, странно глядя на него.        — Я не интересуюсь гонками, да и вообще спортом, чтобы узнавать… знаменитостей.        — Ясно, — Саске вновь пожимает плечами.        — Что, обидно? — без прежнего раздражения спрашивает Какузу, и Саске криво усмехается, качая головой.        — Ничуть. Скорее наоборот. Я привык к известности… хоть какое-то разнообразие не повредит.       Действительно, приятно, когда в тебе хотя бы кто-то не видит лишь чемпиона. Раньше — сейчас это кажется чуть ли не прошлой жизнью — такого было слишком мало, и это порой раздражало.       Саске все-таки остается обычным человеком, которому всего лишь в чем-то повезло больше остальных. А в чем-то — меньше, и если бы его спросили, он бы ответил, что в его жизни завидовать совершенно нечему. Все видят только внешнее — но знай они хоть немного, ни за что не согласились бы поменяться с ним местами.        — Платить будешь наличными?       Саске не сразу реагирует, слишком погрузившись в свои мысли.        — А… Да.       Не так уж удобно, но меньше рисков, что отследят — и даже если это очередной приступ паранойи, Саске думает, что слишком осторожным быть нельзя.        — Хорошо, потому что терминал не работает еще с прошлого месяца.       Саске вздергивает бровь, но ничего не говорит. Примерно такого он и ожидал.       Он медленно отсчитывает нужную сумму, иногда поднимая взгляд на Какузу.       Один из таких моментов затягивается надолго, и Саске ловит себя на том, что откровенно разглядывает его. Как он, чуть отвернувшись, проводит пальцами по отметине на щеке — и Саске не уверен, что именно его в этом так цепляет. Всего лишь шрам — так ли это важно?       Но важным кажется не столько сам шрам, сколько этот жест, которого Какузу, судя по отрешенному взгляду, не замечает и сам. Правда, уже в следующую секунду встряхивает головой и смотрит прямо на Саске — и он невольно отводит глаза, кашляет неловко.        — Вот, — протягивает пачку купюр, с неудовольствием отмечая, как подрагивает ладонь — чувствует он себя до крайности некомфортно.       Какузу молча забирает деньги, никак не комментируя его поведение — то ли не заметил ничего, то ли решил проигнорировать; в любом случае, Саске чуть слышно выдыхает, заставляя себя расслабиться.        — Все верно, — сообщает он, наконец закончив пересчитывать. — Приятно иметь с тобой дело.       Вот только голос при этом такой, что кажется — на самом деле далеко не приятно. Что ж, Саске не привыкать. Он и не ждал теплого приема.       Пробормотав что-то похожее на благодарность, он забирает мотоцикл и направляется к выходу.        — Ты снова выиграл, — надувается Фуу — скорее притворно, чем всерьез обижаясь. Она весь день словно светится от счастья, и даже проигрыш в гонке не омрачает ее настроения. Саске почему-то уверен, что дело в Хидане. Не спрашивает — это его не касается, просто машинально отмечает. Должно быть, хорошо провели время вчера.       Его до сих пор поражает, как легко Фуу находит со всеми общий язык — хоть с соседями, хоть с байкерами старше нее на несколько лет, хоть с задиристым Хиданом — хоть с ним самим. Саске вполне отдает себе отчет в том, что с ним поладить сложно… но он сам не заметил, как стал считать Фуу подругой — он думает, что может так ее назвать.       Она, наверное, просто такой человек — и эта ее открытость, искренность притягивает к ней людей.        — В следующий раз повезет, — хмыкает Саске.       Она улыбается — широко и ярко, пожимает его протянутую руку крепко почти до боли. Вновь натягивает шлем и взлетает на байк — и по дороге в город они мчатся наперегонки.       Саске позволяет ей обогнать его, и она смеется, победно глядя на него. Он не улыбается в ответ, но чувствует, как немного уходит давящее напряжение.        — Знаешь, — мечтательно говорит Фуу, — я все надеюсь, что когда закончу школу, смогу попробовать пробиться в профессиональные гонки. Тогда-то я уже смогу сама решать, что делать. Смогу уехать из этой дыры наконец.        — У тебя получится, — Саске поворачивается к ней. — Только я бы на твоем месте все же обсудил это с отцом.        — Да ну, — Фуу морщится, передергивая плечами. — Он опять начнет свое «это слишком опасно, я никуда тебя не пущу» — всегда одно и то же, наизусть уже выучила.        — Он беспокоится о тебе, — хотя все же Саске больше на стороне Фуу — глупо так чрезмерно ее опекать, рассчитывая, что она молча все стерпит. Но и Какузу он понимает — впрочем, советчик из Саске не очень, и как-то повлиять на кого-либо из них он не может.       Да и не стоит ему лезть в их отношения — без него разберутся.       Фуу вздыхает — печально и немного обреченно.        — Да я понимаю. Просто… — она прикусывает губу, медлит, подбирая слова. — Просто меня это бесит, ладно.       Саске не очень хорош в утешениях — и в советах тоже.        — Вам просто нужно поговорить, — ну да, будто до этого она без него не додумается.       Фуу кивает, но без особого энтузиазма.        — Может быть. С ним еще попробуй поговори… папа очень хорош в избегании серьезных разговоров.       Саске не удерживается от смешка, и она слабо улыбается в ответ.        — Да, и… возьми вот, — вспомнив вдруг, он протягивает ей конверт с деньгами. — Мне ни к чему.       Выигрыш в этих гонках для него действительно не существенен, ему своих средств хватает — да и ей эта сумма пригодится больше.        — Так и мне тоже, — Фуу отталкивает его руку — и это не та реакция, какой он ожидал. — Не я же выиграла. Это нечестно.       Саске хочет возразить, но она не позволяет:        — Нет.       Складывает руки на груди и смотрит упрямо — возмущенно даже.        — Ты ведь хочешь уехать отсюда… тебе нужны деньги, — неуверенно говорит Саске.        — Деньги всем нужны, — Фуу досадливо хмурится. — Но я же говорю — нечестно. И, Саске… ты меня обижаешь, — ее обычный игривый-насмешливый тон как-то сразу становится холоднее, и Саске вновь ощущает странную неловкость. — Я понимаю, ты как лучше хочешь… но я сама добьюсь всего. И выиграю тоже — сама. А когда ты вот так, это… — она прерывисто вдыхает. — Не нужны мне твои подачки и твоя жалость.       Саске молчит — и чувствует себя идиотом, что, впрочем, совсем не ново.       Как-то так же — вечность назад, по ощущениям — предлагал Наруто оплатить его долг за учебу, и ответ был таким же; только Наруто еще и по голове конспектом огрел, не сдерживаясь в выражениях и возмущенно сверкая глазами.       До Саске долго еще доходило, что он тогда не так сказал.        — Извини, — говорит он сейчас — неловко и скованно.       Фуу закусывает губу.        — Забудь. — И, видя, что он собирается сказать что-то еще, мотает головой: — Все нормально.       Саске пожимает плечами, отводит взгляд.       Может, и впрямь нормально.       Фуу на самом деле никогда не злится долго; но Саске от этого не легче.        — Поздно уже. Я пойду, а то папа волноваться будет, — она нервно ерошит и без того растрепанные волосы, отворачиваясь. — Увидимся.       — …Конечно, — после небольшой паузы отвечает Саске.       Она уходит — быстрым и нервным шагом, ведет мотоцикл рядом, и даже с расстояния Саске видит, как подрагивают ее руки.       И почему он постоянно говорит что-то не так, с досадой думает Саске.       Какузу цепко ухватывает Фуу за плечо, разворачивает к себе:        — Что я тебе говорил насчет гонок?        — Пап, да мы просто с Саске катались, — протестует Фуу — но она врать не умеет толком, даже Саске видно, насколько неловкая у нее улыбка и как она старается отвести глаза.       Какузу хмурится, смотрит на нее долго и пристально, прежде чем, тяжело вздохнув, отпустить.        — Не ври хоть, — говорит. — Ты в самом деле считаешь меня таким идиотом? Я прекрасно слышал, как ты всю неделю только про эти чертовы гонки твердила.       Фуу выглядит совершенно беспомощно сейчас — но Саске не спешит показываться. Он хотел поговорить с Фуу, еще раз извиниться за свою глупость; но сейчас он явно только помешает им. Ему интересно, прислушается ли Какузу к его словам? Поймет ли, что для Фуу — это не подростковый протест, а действительно нечто важное?        — А ты только запрещаешь все, — говорит она неожиданно громко, — каждый раз! Знаешь что? Мне плевать! Я уже не ребенок, могу сама решать, что делать.        — Ты забыла, что это попросту незаконно? — Какузу повышает голос. — Мне Хидана в свое время хватило, ты тоже хочешь проблем с полицией?        — Господи, да тут всем плевать! — едва ли не с той же горячностью возражает Фуу. — Нас только один раз какие-то проезжие копы запалили, но они быстро отстали, и никто…        — Фуу!       Какузу хватает ее за плечи, несильно встряхивая — но этого оказывается достаточно, чтобы она замолчала, изумленно уставившись на него.        — Как ты не понимаешь, — говорит он, — я просто… беспокоюсь за тебя. После того, что случилось с твоей матерью… — он не договаривает, резко замолкая; Фуу молчит тоже, потерянно глядя на него.       Саске чувствует себя неприятно — он явно не должен сейчас это слышать, но любопытство все же терзает. Фуу упоминала несчастный случай… может, ее мать была гонщицей или просто разбилась в аварии? Хотя, будь так, она бы сказала об этом… или нет — в конце концов, эта тема слишком личная.        — Но со мной ничего не случится, — вопреки словам, в голосе Фуу нет прежней уверенности. — Я… осторожна и все такое, честно.        — Все так говорят, пока не становится поздно, — Какузу отпускает ее. — Не думай, что мне так уж нравится запрещать тебе все.        — Иногда именно так и кажется, — невесело усмехается Фуу. — Вот ты говоришь, что я не понимаю… а почему ты сам не хочешь меня понять? Хотя бы попытаться?       Какузу молчит — довольно долго, и ожидание на лице Фуу сменяется болезненным разочарованием.        — Ясно, — бесцветно говорит она.       Поворачивается, собираясь уйти в дом, но Какузу останавливает ее, словно решившись:        — Подожди.       Саске смотрит, как он сжимает ее руки в своих, не позволяя уйти, говорит тихо:        — Я хочу, чтобы ты была счастлива — и если ты действительно хочешь посвятить жизнь гонкам, — его голос едва заметно надламывается, — на самом деле, это только твое решение. Просто… обдумай все это, ладно? Я все равно буду рядом.       Он притягивает ее к себе, крепко обнимая; Фуу вздрагивает, но сразу же обхватывает его руками, прижимаясь теснее.       Они стоят так долго, не торопясь друг друга отпускать, и Саске решает, что увидел достаточно.       Он должен быть за них рад — и так и есть, но все же присутствует странная горечь, понимание того, что ему не место здесь, не место в их жизни, и лучше бы ему уехать в этот же день, просто исчезнуть.       Мысль мелькает и пропадает; Саске слишком эгоистичен, чтобы поступить так.       И в самом-то деле — что вообще лезет ему в голову.       Глупость, и только.       Он идет медленно, вдыхает прохладный ночной воздух, и город сейчас кажется совершенно безлюдным — даже еще горящий в паре домов свет не меняет это впечатление.       Но до спокойствия все равно далеко.       Итачи прикасается — медленно, осторожно. Значит, у него хорошее настроение сегодня, отрешенно отмечает Саске, пока рука уверенно скользит по шее к затылку, гладит, несильно надавливая — собственнический жест, выражение превосходства.        — Как дела в школе, Саске? — и голос — мягкий и обманчиво-ласковый, как будто не все равно.       Саске молчит.       Итачи вздыхает, придвигается ближе — утыкается носом в растрепанные волосы, вдыхает глубоко, задерживая дыхание надолго — задохнись, задохнись, сдохни наконец. Отстраняется все же, и кажется, что не минута прошла, а куда больше.       Итачи никогда не целует его в губы, будто это единственное его табу; зато на остальном теле отрывается вдоволь, когда нет сил сдерживаться, когда испаряется весь его самоконтроль. Слабый, надо сказать.       Он не ждет от Саске взаимности — как будто ему и не надо. Только брать и подчинять, улыбаясь, маскировать под заботу и нежность.       И то — если повезет.       Саске не сопротивляется, когда прохладные ладони брата забираются под футболку, оглаживают им же оставленные шрамы и синяки — не сопротивляется, когда он притягивает его к себе, вжимаясь всем телом — отвратительно, отпусти, отпусти.       Саске не сопротивляется.       Итачи любит, когда все по правилам — установленным им самим, нелепым и лишенным всякой логики. А не любит он — когда Саске эти правила нарушает.       Проникающий через окно ночной воздух неприятно холодит обнаженную кожу, заставляя то и дело вздрагивать — только от этого, не от боли. На самом деле — он привык, и не больно уже давно. Если только Итачи не наказывает его.       Саске понимает куда больше, чем раньше — он научился следовать правилам и молчаливым указаниям.       Так, как нравится Итачи.       Молчи, лежи спокойно, расслабься — получай удовольствие.       От собственной беспомощности мутит, но ничего сделать он не может.       Тяжелое, сорванное дыхание Итачи и суматошное биение собственного сердца — единственные звуки, нарушающие тишину — почти оглушают. Пальцы брата впиваются в бедра — до синяков, наверняка, но их все равно никто не увидит.       Не так уж больно — он давно не ребенок, чтобы не смочь перетерпеть.       Вот только глаза все равно жжет, и в груди неприятно сдавливает что-то.       Интересно, думает Саске, зажмуриваясь, что бы сказал на это отец.       Это то, чего он ждал от Итачи — таким хотел его видеть?       Какая, по большому счету, разница.       Саске не может даже предположить, зачем Хидан вдруг решил с ним поговорить — не то чтобы у них было много общих тем для беседы. Не то чтобы они вообще часто общались — между ними нет какой-то неприязни, но и близости тоже.       Хидан вытаскивает телефон и ищет что-то, вполголоса матерясь. Саске молча смотрит, не понимая, в чем дело.        — Объясни уже, — торопит, уже начиная раздражаться.       Вместо ответа Хидан жестом подзывает его подойти поближе.        — Интернет в нашей глухомани, конечно, хуевый, но он есть — «пропал без вести», да? — и щурится, подносит телефон к самому лицу Саске.       «Японский мотогонщик, неоднократный чемпион страны и мира — и так далее — Учиха Саске пропал без вести три месяца назад»;       «О его местонахождении ничего неизвестно» — Саске почти выдыхает с облегчением;       «Брат пропавшего, Учиха Итачи, обещает вознаграждение за любую информацию о нем» — и тут же с силой сжимает кулаки;       «Полиция пока не дает никаких комментариев» — еще бы они их давали;       «Как уже сообщалось ранее, место Учихи в команде занял начинающий, но подающий надежды гонщик Акаши Сай» — здесь Саске давит кривую усмешку; впрочем, этот парень не так уж плох, пусть использует свой шанс по полной.        — Там про этого Сая еще целая статья, — добавляет Хидан, — но не очень-то интересно. Вот что ты, оказывается, пропал — здесь есть о чем подумать, а?        — Тебе серьезно есть до этого дело? — тихо спрашивает Саске, переводя взгляд на него.       По коже пробегает знакомый холодок, но ему каким-то чудом удается не вздрогнуть, не выдать истинных эмоций.       Итачи не собирается так легко сдаваться. Этого следовало ожидать — но Саске хватило глупости надеяться, что ему надоест преследовать его.        — Да так, любопытно. Ты, значит, прячешься у нас? — Хидан странно смотрит на него.       Непонятно — злится, насмехается или по-своему выражает беспокойство.       Саске молчит, бездумно трет большим пальцем левое запястье — давно заживший шрам почему-то ноет, и грудь сдавливает неприятное предчувствие.       Здесь его точно искать не станут. Слишком далеко — кто вообще подумает, что он мог бы отправиться в место вроде такого?       И все-таки…       «Я найду тебя везде».        — Что это? — Хидан выразительно смотрит на его руку, и Саске хочется выругаться — непозволительная неосторожность.        — Неважно.       «Мой брат — больной ублюдок» — это ты хочешь услышать?       Саске тянет рукав куртки, закрывая темный след на коже; он не собирается ничего никому рассказывать, и тем более — Хидану.        — Неважно так неважно, хуй с ним, — неожиданно легко соглашается он. — Слушай, — его голос становится немного серьезнее, — мне так-то похуй, но если у тебя проблемы…       Да нет никаких проблем — почему никто не может просто оставить его в покое и не пытаться выяснить, что же с ним не так?       Саске не знает, как ему удается не сорваться, когда он смотрит Хидану в глаза и ровно говорит:        — Спасибо, но все в порядке. Мои разногласия с братом, — голос предательски обрывается на этом слове, — тебя не касаются.       Как и вся моя жизнь.        — Твое дело, — Хидан пожимает плечами.       И вновь смотрит так — что кажется, понимает, и от этого к горлу подступает тошнота.       Всего-то на пару мгновений — но этого Саске достаточно, чтобы почувствовать себя самым омерзительным — не человеком даже, существом — со всеми шрамами, внутри и снаружи; и не то чтобы злость, но близко — потому что никто не должен видеть —       И слабое, практически никакое утешение, что видит — тот, на кого плевать.       Потому что представляется все равно — другой человек рядом, другой взгляд — перед которым собственная слабость кажется еще отчетливей.        — И что ты привязался… что тебе нужно вообще? — и голос — натянуто-ровный, не выдает ничего.       Саске надеется на это.        — А хуй его знает, — говорит Хидан. — Говорю же, интересно стало, а тут наткнулся на тебя, решил спросить. Ты ж не грохнул никого, надеюсь?        — Я — нет, — пальцы рефлекторно дергаются.       Но кто-то умер из-за меня.        — Ну и хорошо тогда, — Хидан усмехается, по привычке — как со всеми, всегда — тянется ободряюще сжать плечо, но отдергивает руку почти сразу; замечает, должно быть, напряженный взгляд. — Ты поосторожней, мало ли, ты не ожидаешь, радуешься жизни — а тут внезапно приезжают копы забрать блудного братика.       Саске кривится — звучит… неприятно; да и он так-то следит за новостями — не сегодня, так завтра сам узнал бы.       Но все же говорит:        — Я и так осторожен.        — Молодец-молодец, — Хидан все-таки похлопывает его по спине, и Саске стоит больших усилий сдержаться и не вывернуть ему запястье — или сжаться на земле, закрыв голову руками; он не уверен, что из этого сильнее. — Ладно, пошел я, дел еще дохуя.        — Наконец-то, — бесцветно говорит Саске. Отступает на пару шагов — на всякий случай, хотя и понимает — Хидан ему вреда не причинит, у него просто такая манера общения — нормальная, и нормальный человек не стал бы реагировать так, как Саске сейчас.       Как бы Саске ни хотел как можно дольше не пересекаться с Хиданом, они все же встречаются довольно скоро.       На следующий же день, на самом деле.       Саске наконец решается поговорить с Фуу, ведь он все-таки должен перед ней извиниться — нормально, а не так, как вышло сразу после того их разговора.       Он чувствует себя неуютно еще на подходе к их дому — и это ощущение усиливается, когда, открыв дверь мастерской, он видит Какузу и Хидана.       Последний, как обычно, ничем не занят, облокотившись о стену, говорит что-то — прерывается на полуслове, заметив Саске.        — О, Учиха, — вроде бы даже радостно приветствует его; Какузу же лишь сухо кивает и снова скрывается под капотом машины. — Чего приперся?       Язвить в ответ настроения нет, и Саске говорит прямо:        — Хотел с Фуу поговорить.        — Ее сейчас нет, — Какузу с видимым разочарованием захлопывает капот и выпрямляется, вытирая лицо рукой. — Но она должна скоро вернуться — можешь подождать ее. Или зайти позже.       — Подожду, если вы не против, — полувопросительно говорит Саске.       Хидан не сводит с него внимательного и немного раздраженного взгляда, и Саске мимолетно думает — что он, до сих пор Фуу ревнует? Глупо, если так — впрочем, возможно, он просто Хидану не слишком нравится, и перспектива находиться в его компании дольше обычного его не радует. В таком случае это взаимно.       Какузу пожимает плечами.        — Как хочешь. Правда, развлекать тебя у меня времени нет, дел по горло, — и кивает на автомобиль. — За такое обращение с машиной некоторым надо бы руки к хренам оторвать…        — Так может, вам помочь? — не думая, спрашивает Саске.       За несдержанность хочется себя же стукнуть — но Какузу неожиданно оживляется.        — Мне не надо, а вот Хидану — да.       Прежде чем Саске успевает ответить, Хидан возмущенно вскидывается:        — Нихуя! — и складывает руки на груди, смотрит на Какузу с вызовом. — Я и один справлюсь.        — Так ты же вечно ноешь, что я на тебя все сваливаю, — хмыкает Какузу. — А тут добровольная помощь. Радуйся.       Хидан фыркает, но не возражает — то ли признавая правоту, то ли понимая бессмысленность спора.       В который раз Саске отмечает, что странные у них отношения: вроде бы ругаются постоянно — непонятно, почему Какузу позволяет Хидану так себя вести, — но при этом какой-то неприязни между ними не чувствуется. Манера общения такая, что ли; и не его дело, конечно, но невольно все же бросается в глаза.       Интересно, как они так… сдружились.       Спрашивать Саске не собирается, вместо этого задавая другой вопрос:        — Так… что мне делать?        — Там пару коробок осталось разобрать, — Какузу жестом указывает на дверь, ведущую в совмещенный с мастерской магазин. — Заодно приберетесь.       Саске кивает — и невольно задерживает на нем взгляд, просто потому что может; цепляется за пятна темной смазки на его щеке.       То ли Какузу не замечает, то ли его это не слишком заботит, но он почти постоянно ходит так — неудивительно, с его-то работой, и все же есть в этом что-то — человечное, простое, как-то разом снижающее градус суровости.       Это глупо, но Саске нравится подмечать такие детали.        — В чем дело?       Саске встряхивает головой, приходя в себя. Нашел время в облаках витать.        — У вас на лице… здесь, — чуть касается собственного лица, показывая; приходится подавить желание вместо этого протянуть руку и дотронуться до него.        — Хм? — Какузу трет пальцами скулу, но только измазывает кожу еще больше; и это до странного… забавно — Саске смотрит на него, и невольно, самыми краями губ улыбается.       Хидан фыркает, явно с трудом сдерживая смех; и Саске уверен, что больше из-за его реакции.        — Сил моих нет, — Какузу кривится, почти прикладывает ладонь ко лбу, но останавливается, вовремя опомнившись. — Что за детский сад… Делом лучше займитесь — хватит тратить время.       Саске снова убеждается — над навыками коммуникации ему еще работать и работать.       Работать вместе с Хиданом оказывается не так уж плохо, как Саске ожидал — по крайней мере, когда он молчит.        — Эй, Учиха. — Жаль, что молчать он подолгу не умеет. — Ну и что ты в нем вообще нашел?       Хидан выжидающе смотрит на него, показывая, что так просто не отстанет. Отвечать не хочется, и Саске задает встречный вопрос:        — Что ты нашел в Фуу?        — Я не — блядь! — Хидан возмущенно фыркает. — Ты мудак, знаешь?       Саске безразлично пожимает плечами.       Пусть прочувствует на себе, как могут смутить подобные вопросы.        — Ну… она классная, — Хидан мечтательно жмурится. — Милая. С ней весело и… как-то… легко, что ли.       На самом деле, для Хидана это еще довольно неплохо звучит. Саске задумчиво кивает, не спеша отвечать сам. Не хочет — и все равно не знает, как.       Что нашел — неясно. Из мимолетного, случайного интереса все постепенно переросло в нечто большее; но Саске определенно не собирается говорить о тех непонятных эмоциях, переполняющих его, о том, что с Какузу он чувствует себя спокойно впервые за долгое время, о дурацком кофе, который раньше не любил, а теперь пьет слишком часто —       Да ни о чем.       Уж тем более не собирается говорить об этом с Хиданом.       На удивление, Хидан почему-то не настаивает, словно ему вовсе и не было интересно; а может, он просто понял уже, что от Саске добиться ничего не выйдет, если он сам того не захочет.       В любом случае, продолжить разговор им не удается.       Дверь неожиданно открывается, и в помещение буквально влетает Фуу — радостно улыбается Саске, словно напрочь забыв о недавней размолвке, и спрашивает, с любопытством поглядывая то на него, то на Хидана:        — О чем разговор? Кто милый?        — Ты. Хидан только что сказал, — тут же сдает его Саске.       Это не то чтобы месть или желание подколоть — просто… почему нет.       Она тут же загорается, смотрит на Хидана, улыбаясь шире:        — О! Правда? Ты так считаешь?        — Нет! То есть, я не хочу сказать, что ты не милая, но… — он беспомощно оглядывается на Саске, но тот не собирается ему помогать. — Блядь! Учиха! Сука!       Фуу, хихикая, зажимает ему рот ладонью:        — Не ругайся, — весело говорит, и Хидан вспыхивает, отводит взгляд, хмурясь в попытке подыскать достойный ответ.       Так его и не находит, даже когда Фуу руку убирает — молчит; но все-таки возвращает ей улыбку, которая выходит немного неловкой — смущенной, что ли.       Забавно, отстраненно думает Саске.       За прошедшее время он отвык от людей — отвык от нормальности, и эта их непосредственность порой удивляет. Но — это ведь нормально; а вот он в эту картину совершенно не вписывается.       Он действительно чувствует себя не на своем месте — хотя, пожалуй, меньше, чем прежде.       Как будто начинает к ним привыкать.       Фуу ни словом, ни взглядом не дает понять, что еще обижена на Саске, и, может, в самом деле уже нет — но игнорировать произошедшее кажется неправильным, и Саске — неожиданно даже для себя, — говорит:        — Фуу. — Она замирает, оборачивается, вопросительно глядя на него. Он нервно облизывает губы, не зная, как начать — но все же заставляет себя произнести: — Прости… за тот раз. Я повел себя, как придурок.       Она напрягается на секунду, но тут же улыбается — мягко и спокойно.        — Все нормально, я же уже говорила. Подумаешь, сказал глупость, с кем не бывает.        — Ты ее обидел? — встревает Хидан, пронзая его уничтожающим взглядом, и странным образом атмосфера неловкости рассеивается.        — Просто небольшое недопонимание, — хотя это явно его не успокаивает.        — Не волнуйся, Хидан, — добавляет Фуу. — Если меня кто-то обидит, ты узнаешь первым.       Хидан нервно кашляет, отводя взгляд.       Фуу вдруг хватает его за руку, тянет к себе и жестом призывает Саске тоже подойти ближе.        — Дружеские обнимашки, Саске! — поясняет, замечая недоумение в его глазах. — Лучший способ забыть все обиды. Иди сюда!       Саске неохотно шагает к ним. Надо признать, это не неприятно, скорее — довольно… мило; и все же он выдерживает лишь пару секунд, почти сразу выворачиваясь из чужих рук и отступая как можно дальше. Фуу, на удивление, не возражает — только Хидана обнимает сильнее, смеясь, и Саске кажется, что это был всего лишь предлог для… не совсем дружеских объятий.       Впрочем, кто он такой, чтобы высказывать что-то против?       Оставляя их наедине, Саске идет на поиски Какузу — сказать, что работа закончена, и уйти отсюда; но остается, сам не до конца понимая, почему. Его не просят о помощи — он сам ее предлагает, хоть его навыки и далеки от идеальных, — и Какузу соглашается с легким удивлением, но без явного отторжения.        — Лишние руки никогда не помешают, — и, очевидно не удержавшись, — если, конечно, они не принадлежат Хидану, — и усмехается слегка.       Саске приподнимает уголки губ в ответ, подходя к машине.       Как и в прошлый раз, они почти не говорят — Какузу слишком погружен в работу, Саске же не хочет отвлекать без повода, — но молчание это кажется на удивление приятным — может, потому, что вместе.       Саске задумывается вдруг, что на самом деле не так уж много о нем знает; но хотел бы узнать.       Правда, как — понятия не имеет, не спрашивать ведь прямо; кому понравится поток личных вопросов, больше напоминающий допрос — а так и было бы, решись Саске спросить.       Потому — просто наблюдает, стараясь не выдавать свой интерес слишком явно.       Совместная работа — неплохой для этого предлог, и Саске действительно нравится проводить с ним время; пусть они и не ведут задушевных разговоров, между ними уже не чувствуется прежней напряженности. Можно назвать это зарождением дружбы — Саске невесело усмехается своим мыслям.       Хотелось бы — большего.       Но приходится довольствоваться тем, что есть.        — Черт, — бормочет Какузу, напряженно хмурится — кажется, что-то идет не так или оказалось сложнее, чем он ожидал. — Так и знал, что эта не подойдет. Дай-ка отвертку поменьше, — бросает, не поднимая головы; переключается тем временем на что-то другое.       Саске кивает, хоть он и не увидит; склоняется к ящику с инструментами — но нужной отвертки там не оказывается, и он неловко кашляет, чтобы привлечь внимание.        — Здесь нет такой, — на всякий случай проглядывает еще раз — нет, есть только большего размера, — где тогда…        — А, — не дослушав до конца, Какузу указывает рукой куда-то влево: — Там посмотри.       К его немногословности во время работы Саске привык, и, пожав плечами, следует к столу в углу помещения.       Удивительно, но сейчас Саске чувствует себя лучше — спокойнее так точно; оказывается, если занять чем-то руки, все неприятные мысли отступают на задний план. Может, присутствие Какузу тоже влияет; Саске досадливо прикусывает губу, но вот эта мысль уходить не желает.       Ладно, неважно — все ведь нормально.       Среди разложенных на столе инструментов Саске замечает старую, слегка выцветшую газетную вырезку, и невольно задерживает на ней взгляд. Английский текст, что само по себе удивляет — и не слишком качественная фотография молодой черноволосой женщины, которая почему-то кажется знакомой. Саске уверен, что не видел ее раньше, но что-то неуловимое в тонких чертах лица не дает покоя.       Он пробегает глазами по тексту — давно он не читал на английском, и на некоторых словах приходится задерживаться, вспоминая нужное значение. Женщина пропала или была похищена; судя по указанной дате, произошло это около десяти лет назад.       Но почему Какузу хранит настолько старую заметку? Он знал эту женщину?       Саске пожимает плечами, читая дальше: «тело Миюки Каецу было найдено на обочине трассы…» — и вздрагивает, вспоминая похожую фразу, прочно въевшуюся в память.       «Харуно Сакура найдена мертвой в общежитии университета» — и накрывшее осознание — что все-таки не привиделось, не сон.       Саске стискивает зубы и трясет головой, прогоняя воспоминания — не время сейчас.       Полиция так и не нашла убийцу, думает он отстраненно; но так ли это важно? Саске и так знает, кто ее убил.       Даже если доказательств нет.       Саске снова смотрит на фото; женщина на нем — Миюки, мысленно повторяет он — улыбается мягко и немного печально, и Саске не покидает странное чувство, что ее темные глаза будто бы смотрят на него в ответ.       Бред, конечно; о чем он только думает.        — Ты долго еще собираешься возиться? — прерывает его размышления раздраженный голос Какузу, и Саске поворачивается к нему, вспоминая, что вообще хотел сделать.        — Сейчас, — отвечает он, берет отвертку — лежащую, как удачно, на самом видном месте — и возвращается к автомобилю.        — Все нормально? — спрашивает Какузу, бросая на него странный взгляд. Вряд ли догадался… но если он помнит про оставленную заметку, несложно предположить, что Саске мог ей заинтересоваться.       Саске задумывается над тем, чтобы спросить о статье и той женщине, но что-то подсказывает ему, что это будет не лучшая идея. В конце концов, зачем ему лезть в чужие тайны? Как бы ему ни хотелось обратного, он явно не тот, кому Какузу доверил бы что-то подобное.        — Просто задумался, — он чуть натянуто улыбается.       Какузу некоторое время еще смотрит на него, но затем кивает; они продолжают работу практически в полном молчании, лишь изредка обмениваясь парой слов.       Саске кажется, что заканчивают они довольно быстро — но, когда они выходят на улицу, чтобы хоть немного отдохнуть после пребывания в душном помещении, он видит, что солнце почти село.        — Да, иногда время просто не замечаешь, — говорит Какузу словно в ответ на его молчаливое недоумение. — Спасибо, кстати. Один я бы до ночи не управился.       Ничего особенного в этих словах, но почему-то возвращается почти исчезнувшее напряжение; и Саске задает первый пришедший в голову вопрос, чтобы отвлечься.        — А Хидан вам на что?       Вроде как он считается помощником Какузу, но сколько Саске видел, все, в чем он помогает — перетаскивает коробки с запчастями и инструментами, а больше все ошивается без дела.        — Его на сотню метров нельзя к автомобилям подпускать, — фыркает Какузу. — Сколько я пытался этого идиота научить хоть чему-то… он не может отличить торцевой ключ от шестигранника.        — Так почему вы его не выгнали до сих пор?        — Сам задаюсь этим вопросом, — задумчиво говорит он. — Может, из жалости.        — Надо же. Неожиданный альтруизм.        — Не сказал бы. На самом деле это… долгая история.       «Мне Хидана в свое время хватило, ты тоже хочешь проблем с полицией?»       Интересно, что за именно проблемы были у Хидана; о них ли он сейчас говорит.        — Я никуда не спешу, — Саске смотрит на него с ожиданием, но Какузу только качает головой.        — Может, в другой раз.       Саске сомневается, что этот другой раз когда-нибудь будет — но не настаивать же, видя столь явное нежелание что-то рассказывать. В конце концов, можно спросить у Фуу или самого Хидана… в крайнем случае.       Разговор снова заходит в тупик.       Саске смотрит, как Какузу открывает захваченную бутылку воды, отпивает большими жадными глотками, запрокинув голову — заходящее солнце высвечивает его лицо холодным красноватым светом, и выученные наизусть черты на короткий миг кажутся почти незнакомыми.       Но по-прежнему — странно красивыми.       Саске в очередной раз думает, как это глупо — что самые незначительные его действия и жесты так притягивают. Но — пока Саске просто смотрит, должно быть, можно.       Словно по-своему истолковав его взгляд, Какузу протягивает воду ему — Саске кивает, молчаливо благодаря, старается взять бутылку так, чтобы ни в коем случае не соприкоснуться руками. Но не удается, и Саске даже не уверен, может ли списать это на случайность — или нарочно скользнул пальцами по его. Слишком резко отдергивается, вместо того, чтобы сразу сделать глоток — жажда на самом деле мучает — медлит, запоминая мимолетное тепло чужой руки.       Только через минуту, наверное, словно опомнившись, осушает бутылку до дна, и прохладная вода остужает горло — но чтобы избавиться от раздрая в голове, этого мало.       Какузу стоит так близко, и от него пахнет железом и машинным маслом — уже привычный для Саске запах, почему-то внушающий спокойствие; и немного — чувство совсем противоположное.       Саске закрывает глаза, делает глубокий вдох — но все еще думает о вещах, о которых не следует.       В который раз ловит себя на мысли, что хочет поцеловать Какузу; или хотя бы дотронуться до его лица — интересно, кожа мягче, чем на руках? такая же теплая? И сказать хочется тоже — глупые и бессмысленно-наивные слова; и обнять, прижавшись как можно крепче, вдохнуть его запах —       перебить запах другой — крови и боли, прочно засевший в памяти.       Саске вообще много чего хочется.       Какузу расслабленно щурится, глядя на заходящее солнце, и говорит что-то, во что Саске толком не вслушивается. Ему, на самом деле, даже не сильно интересно, но нравится просто стоять рядом; слушать голос, не думая о смысле слов — и собственные глупые мысли отходят на второй план, и почему-то кажется, что все правильно, как должно быть.       Приятный самообман, согревающий где-то внутри.       Саске смотрит за тем, как он едва ли осознанно проводит кончиками пальцев по шраму, и взгляд потемневший — будто думает или вспоминает о чем-то не самом приятном.       В очередной раз не удается держать любопытство при себе — и он спрашивает, не думая:        — Откуда у вас этот шрам?       Какузу подбирается в секунду — хмурится, бросая на него короткий неприязненный взгляд и тут же отворачиваясь.        — Память о бурной молодости, — говорит-цедит сквозь зубы.       И Саске вновь ощущает непривычную неловкость — полез, куда не просили, хотя по себе же знает — совсем недавно лишний раз убедился — о некоторых вещах лучше не спрашивать. И надо бы извиниться — но почему-то кажется, что это не поможет.       Какузу вздыхает и говорит негромко:        — Не бери в голову.       Звучит мягче, вовсе не зло, как ожидалось; но от этого не легче.       Прежде, чем уйти, он почти неощутимо касается его плеча — Саске дергается, но не двигается с места. Прикосновение, что вроде бы должно успокоить, чем-то все равно пугает, но показывать это не хочется.       Саске смотрит ему вслед, когда он идет к дому; не отводит взгляда еще долго, даже когда он скрывается внутри.       Оставшись в одиночестве, не спешит возвращаться — настроение исчезло, как и спокойствие, и мысли мечутся беспорядочно, обрывочные моменты всплывают в памяти — те, что хотелось забыть.       Итачи не был так… ненавязчив, даже играя в нежность; почему вообще Саске снова думает о нем, почему сравнивает?       Он просто не должен о нем думать.       Тогда все нормально.       Саске стискивает кулаки, впиваясь ногтями в ладони — болезненная ухмылка кривит губы, и тянет то ли рассмеяться, то ли закричать, но он чудом сдерживается — молчит.       Если и исправлять что-то — стоит начинать с себя; а его, верно, ничто уже не исправит.       В единственной маленькой гостинице Саске — до сих пор единственный постоялец, и это хорошо; никто не отвлекает и не мешает.       Администратор, имя которой он так и не вспомнил, сегодня не на своем обычном месте — это неважно, но Саске все равно невольно отмечает эту странность; обычно она всегда за стойкой, хоть и занимается чем угодно, кроме работы. Не то чтобы у нее было много работы.       Но сейчас Саске на нее абсолютно плевать. Мысли и без того путаются.       Растянувшись на узкой кровати в номере, Саске смотрит в потолок — он чувствует себя уставшим, но сон не идет.       Саске закрывает глаза и думает почему-то совсем не о прошедшем дне.       Думает — о жестких ладонях в пятнах смазки, о морщинах в уголках уставших глаз, о жарком и сильном теле, к которому так хотелось прижаться.       И немного — о «не-приближайся-к-моей-дочери» — хоть и прояснили уже все давно.       Саске не особенно умеет определять отношение к себе людей; Фуу, кажется, считает его умным, взрослым и тем, кем стоит восхищаться — не то чтобы кумир, но близко.       Только Саске не чувствует в себе ничего из этого — он себе слишком часто все еще кажется ребенком, запутавшимся и слабым, так и не познавшим жизни и слишком уже «взрослым» — по годам — чтобы начинать узнавать.       Жесткая кожа ремня натирает запястья; ты понял свой урок, глупый маленький брат?       Понял слишком хорошо — и одновременно не понял вовсе.       Саске не думает, что умеет любить — нормально; и это странное-жаркое-темное, что внутри, пугает его едва ли не больше холодных рук Итачи, так и не покидающих его сны.       «Ты же любишь меня, Саске?»       «Конечно, нии-сан!»       «Да» — чуть позже.       «Нет, я ненавижу тебя» — спустя еще несколько лет и до самого конца.       А «любить» все еще остается чем-то запретным и мерзким.       Саске привык в это верить.       «Ты не можешь любить никого, кроме меня».       Обязательно ли любить?       Для Наруто и Сакуры было простое и понятное слово «друг».       Но Саске с каким-то жадным любопытством наблюдает за Какузу, ловит самые мелкие и незначительные детали.       Вспоминает потом, по сотне раз прокручивает в голове.       Это как — улыбка едва заметная, сдержанная; и сразу желание нестерпимым зудом в кончиках пальцев — прикоснуться, прочертить линию старого шрама — за грань непозволительно личного.       И на коже вечные синевато-черные мазки — не замечает или не обращает внимания, слишком поглощенный работой, отводит волосы с лица — и Саске цепляется взглядом, хочет дотронуться сам.       Не знает, как точно — просто хочется, тянет, и «друзей» не касаются так.       Это неправильные мысли — нельзя это чувствовать, но отвращение к себе почему-то напрочь перекрывается не уходящей нежностью и теплым-теплым в груди — каждый раз, когда он на Какузу смотрит, даже если невзначай.       Саске не знает, с чем сравнить — как огонь, зарождающийся где-то на месте сердца, и он обжигает так, что становится больно и трудно дышать — но что-то приятное в этой боли, и ее хочется испытывать снова и снова.       Это желание — большего, чем просто обнять или поцеловать даже; почувствовать близко, кожа к коже, не отпускать ни за что — и снова страх, почти позабытый.       «Только я могу прикасаться к тебе»       И на грани с этим страхом новое-незнакомое — хочется узнать, как же может быть — когда хорошо, когда без боли и холода, продирающего все тело.       Саске стискивает зубы и пытается дышать ровно-ровно, чтобы успокоиться — и ледяной удушающий страх мешается с жаром внутри, отвратительное чувство беспомощности — с осознанием свободы.       Никто не заставляет, не приказывает и не говорит ничего — Саске сам может решать.       И хочет — подорваться, найти, вцепиться в руки и, в глаза глядя, говорить-говорить, пытаясь передать хоть немного того, что не дает спокойно спать — жить.       Саске заставляет себя не двигаться, плотно жмурит глаза и дрожит, не думает-не думает — совершенно.       Только под веками все равно отпечатывается вспышкой чужое лицо — резкий профиль, змеящийся через всю щеку шрам, внимательный взгляд — в котором так хочется видеть нежность.       Он может отрицать это сколько угодно; все равно ничего не меняется.       Любовь — по-прежнему звучит неправильно — но себе лгать так глупо.       И никаким правилам он больше подчиняться не обязан — никто больше не устанавливает их для него.       Саске засыпает, и ему снится, как он бежит по длинному коридору, игнорируя тупую боль в теле, а за спиной — шаги Итачи, эхом отражающиеся от стен — звучат, как приговор.       «Ты все равно вернешься ко мне, мой маленький брат».

***

      Саске отчего-то не покидают мысли о женщине с фотографии — и он не вполне понимает, что именно его так заинтересовало. Его это точно не касается — не стоит и думать об этом; но все же странное ощущение, что он когда-то видел ее раньше, не оставляет.       Не отвлекает даже очередная поездка с Фуу в соседний город за покупками — если честно, Саске не особенно-то и горел желанием куда-либо сегодня выбираться, но это все же лучше, чем продолжать тонуть в мутных воспоминаниях, не вызывающих ничего, кроме еще большего отвращения к себе.       Правда, все равно большую часть времени говорит Фуу, рассказывая что-то; Саске лишь изредка вставляет короткие фразы, сам пытаясь вспомнить, где мог встречать ту женщину.       С одной стороны, он уверен, что нигде не мог — но что-то знакомое в ней было, как будто он знал ее очень хорошо или же видел совсем недавно.       Неожиданное озарение заставляет его внимательнее вглядеться в лицо Фуу.       Конечно — как он сразу не догадался.       Если представить ее немного бледнее и с черными волосами — а это и есть ведь ее родной цвет, подмечает Саске, — сходство становится очевидным.       Он может и ошибаться, конечно; но любопытство не дает покоя, и он решает спросить прямо.        — Можно задать тебе вопрос?        — Конечно, — отзывается она.        — Что… что произошло с твоей матерью? Ты говорила про несчастный случай, кажется.        — С мамой? — Фуу удивленно смотрит на него, явно не понимая, с чего вдруг Саске заинтересовался этим, и вздыхает, прежде чем ответить. — Да… Давно уже, лет десять прошло, как она умерла.        — Сочувствую, — неловко говорит Саске; он никогда не был хорош в подобных разговорах, и на самом деле чувствует себя не очень уютно, напоминая ей о неприятных моментах.        — Ничего, — она машет рукой. — Я почти этого не помню. Я же совсем ребенком была. Почему ты спросил?        — Просто интересно.       Саске не знает, как мог бы попросить Фуу показать фото ее матери, чем объяснил бы такой интерес; но она неожиданно сама подводит к этой теме.        — Знаешь, папа ото всех ее фотографий избавился, — говорит, — ничего не осталось. Не знаю, может, так ему было легче… Но мне-то хотелось иметь какую-то память. Что мама… действительно была, что-то вроде того. Я… мало что о ней помню, на самом деле.       Саске молчит, не зная, как на это ответить. Фуу вдруг встряхивает головой, улыбаясь.        — Хорошо, что у одного из папиных друзей была пара фотографий. Я его не особо хорошо знаю, видела несколько раз. Они и не общаются больше с тех пор, как мы переехали. Но он все равно согласился отправить мне фото, когда я ему написала… ну, тебе неинтересно, наверное.       Она протягивает ему телефон:        — Например, — ее взгляд немного грустнеет. — Вот эта — моя любимая. Не то чтобы у меня было их много, конечно…       Саске молча рассматривает снимок; невольно задерживает взгляд на Какузу, с трудом узнавая — с короткими волосами, без шрама, но с совершенно счастливой улыбкой — на себя нынешнего он мало похож. Сейчас он не улыбается так — искренне и ярко; Саске смотрит на него, должно быть, слишком долго. Только через какое-то время, словно очнувшись, встряхивает головой и переводит взгляд на женщину, запечатленную рядом с ним — Каецу Миюки в свадебном платье, неотличимая от фото из газеты; только здесь в ее улыбке нет и намека на печаль, а глаза светятся счастьем.       Значит, все-таки не ошибся. Если сравнивать Фуу и Миюки, глядя на них одновременно, в самом деле сложно не заметить сходства.       Фуу молчит, ожидая от него каких-то слов, и Саске поднимает голову.        — Ты на нее очень похожа, — говорит зачем-то.        — Правда? — Фуу оживляется. — Думаю, мама куда красивее.        — Я не так уж много понимаю в женской красоте, — хмыкает Саске, — но как по мне, ты очень красивая.       Фуу смеется — ну, хорошо хотя бы, что он смог ее развеселить — и отмахивается от него, чуть краснея.        — Полегче, Саске, а то я так решу, что ты и правда на меня запал!       Саске качает головой, сдерживая непрошеную улыбку. Увы, но Фуу для него слишком хороша.       Фуу забирает у него телефон, смотрит какое-то время на фотографию — и неожиданно хмурится, переводит взгляд на Саске и снова на экран.       В ее глазах — сосредоточенность и отчего-то сомнение; Саске не знает, о чем она думает.        — Что-то не так?        — Да нет… — неуверенно говорит она. — Просто… нет, все нормально, забудь.        — Извини, — Саске быстро касается ее ладони в неловкой попытке поддержать, тут же отдергивая руку — привычка. — Я не хотел тебя расстраивать.        — Я же сказала, все хорошо, — обрывает его Фуу.       Саске кивает.       И снова — молчание, неловкое и натянутое, и скребет изнутри что-то вроде вины — свое любопытство стоило бы держать при себе.       Он откидывается на стену, прикрывая глаза, слушает вполуха, как Фуу ищет что-то в пакете с покупками — легкое шуршание навевает воспоминания о прежних днях.       Иногда Саске кажется, что с каждым звуком, действием, ощущением — у него связано какое-то воспоминание или несколько. Порой приятное, порой — нет.        — Будешь?       Он открывает глаза, смотрит на протянутый шоколадный батончик и качает головой.        — Не люблю шоколад.       Зато Сакура любила.        — Как хочешь, — Фуу озорно усмехается, надрывает хрусткую обертку и с явным наслаждением принимается за сладость. На секунду прервавшись, невнятно добавляет: — Не жалуйся, если потом передумаешь.       Саске сдерживает невеселую улыбку.       Эти воспоминания — примерно поровну приятные и нет. Тогда он еще верил, что все плохое осталось позади, что все скоро наладится — потому что рядом были друзья, которые знали все и все равно принимали; а Итачи не было, он остался где-то далеко, в самых дальних уголках памяти, как будто был всего лишь сном.       Но, как оказалось — не был, и вернулся, чтобы забрать свое.       Не прочитанное дальше первой строчки — «дорогой брат» — письмо остается на столе — но на самом деле, это здесь ни при чем, это всего лишь письмо, не больше; просто с Саске что-то не так — только поэтому он медленно сползает на пол, силясь сделать хоть один вдох, поэтому тело опутывает липким холодом — изнутри и снаружи.       И это все никого не должно беспокоить, поэтому Саске трясет головой и отталкивает их руки, когда Наруто и Сакура обеспокоенно склоняются над ним — «Саске, тебе плохо?», «давай мы отведем тебя в медпункт» —       Не нужно.       Все нормально, мысленно повторяет Саске, закрывает глаза — должно же когда-то стать легче.       Шрамы на руках немного болезненно зудят, как свежие-заживающие раны, но прикоснуться — привлечь внимание. Еще одной из мелких привычек не поддаваться сложно; во многом потому, что нечетким образом — ощущается чужое прикосновение, сильные и цепкие пальцы, размазывающие подсыхающую кровь по коже; не ласка, даже не близко, но в его понимании — она и была.       На какую-то долю секунды это кажется настолько реальным, что Саске вскидывает голову, ожидая увидеть знакомое с детства лицо — но, конечно, не видит.       Итачи здесь нет.       Слышишь, Итачи — ты до меня не доберешься; глупо, но немного уверенности возвращается, когда Саске мысленно говорит это.        — Итачи? Кто это? — недоуменный голос Фуу возвращает его в реальность.       Его имя, произнесенное ее голосом, словно делает образ из воспоминаний осязаемым, ярким и четким.       Саске нервно вздрагивает, оглядывается по привычке — нет же, нет; сжимает кулаки, смотрит на нее исподлобья — откуда она узнала?       Понимание-догадка приходит неожиданно.        — Хидан тебе сказал? — спрашивает он — выходит резче, чем хотелось.       Фуу хмурится, глядя на него с волнением и немного с опаской.        — При чем здесь Хидан? Ты сам сейчас это имя назвал… С тобой точно все в порядке? Ты последнее время вообще странно себя ведешь.       Странно. Да, наверное.       Привычное «я в порядке» срывается с губ, нисколько ее, судя по взгляду, не убеждает.       Она говорит еще что-то, кажется — снова настаивает, требует, «скажи-что-с-тобой-не-так».       Все, и немного больше.       Не так — от дрожащих пальцев до горящей от пощечины щеки, от ссадин на коленях до ноющей неестественной боли; и на самом деле-то винить некого. Не здесь точно.       Саске игнорирует протянутую руку — мимо нее, сбегая, потому что иллюзия «все нормально» рассыпается с каждым словом.       Вроде бы оба — что-то не то сказали. Не так уж хорошо они друг друга знают, чтобы избегать неприятных тем, и другого глупо ожидать; все равно внутри как-то тошно, когда память на несколько слишком долгих, будто растянутых секунд возвращает его в те дни, что совсем не хочется вспоминать.        — Саске…       Он не обращает внимания, вскакивая на мотоцикл и выжимая газ — как можно дальше от нее, ото всех, он просто никого не хочет видеть.       И дело здесь не в Фуу, дело в нем самом — в его слабости, которая не уходит, как бы он ее ни скрывал — она все равно остается; чертовы воспоминания, отравляющие изнутри, словно сковывающие его по рукам и ногам — ни на что не способный, слабый, бесполезный —       Саске задыхается — ветер бьет в лицо, не давая нормально вдохнуть, и беспомощность снова сдавливает грудь — ничего, ничего; он едва видит, куда едет, в последний момент успевая вывернуть руль, чтобы не врезаться в проезжающую машину. Вслед раздается сигнал и, кажется, мат водителя, но Саске не вслушивается — плевать.       Ему кажется, ему было бы плевать, даже если бы его сейчас сбили.       Может, он даже был бы рад.       Но проверить это не удается.       Как он доезжает до города, он не замечает — и не заметил бы, наверное.        — Какого хуя, дебил! — вот только резкий голос вырывает из странного забытья, и Саске встряхивает головой — видит перед собой совершенно ошалевшее лицо Хидана, стремительно приближающееся. — Ты смотришь хоть, куда—       Саске не понимает даже, как ему удается Хидана не сбить — наверное, вовремя включившиеся рефлексы спасают. Он вдаряет по тормозам, выворачивает руль — проскакивает опасно близко, чудом не задев; но лимит удачи на сегодня явно исчерпан.       Следующая остановка — забор, в который он врезается со всей силы, от удара теряя ориентацию в пространстве на несколько секунд. Перед глазами все расплывается, звуки кажутся приглушенными, но боли нет. Саске не уверен, что ничего не сломал, но надеется, что нет — все-таки скорость была не такой большой. Вяло вспоминается, что умереть можно, даже неудачно упав с высоты собственного роста. Ну, он в любом случае жив.       Вставать не хочется — да и вряд ли получится; Саске отстраненно отмечает, что мотоцикл давит на ноги всей тяжестью, не позволяя особо двигаться.        — Эй! — Саске недоуменно моргает, поворачивает голову на звук, пытаясь сфокусировать взгляд. — Учиха, мать твою, ты там живой?       Хидан оказывается рядом, хватает за плечи и встряхивает несколько раз. Саске кривится от моментально пронзившей виски боли, чувствует, как к горлу подступает тошнота; пытается оттолкнуть Хидана, но руки слушаются плохо.        — Ага, живой, — заключает Хидан с явным облегчением. — Какая жалость.       У Саске нет сил с ним препираться, хотя и хочется сказать что-то вроде «дай мне сдохнуть спокойно».       Но этого ему явно ждать не стоит.        — Хидан, какого черта происходит—       Раздражение в голосе Какузу сменяется удивлением и чем-то похожим на беспокойство — он в несколько шагов подходит к ним, опускается на колени рядом, и Саске щурится, пытаясь заставить размытые цветные пятна перед глазами превратиться во что-то осмысленное. Получается не сразу, но все же ему удается разглядеть его лицо, взволнованно-злое.        — Этот придурок только что вписался в забор, — охотно поясняет Хидан. — Довольно красиво, кстати.        — Как вы все меня достали, — устало выдыхает Какузу. — Каждый день какая-то херня… Ты в порядке?        — Мм. Да, — Саске закрывает глаза, надеясь, что хотя бы так головная боль уменьшится — но это не слишком помогает. — Все… хорошо.       Какузу тяжело вздыхает, явно не веря в это.        — Мотоцикл убери, — обращается к Хидану.        — Хули я? — Хидан, кажется, просто не может не спорить.        — Делай, что сказал, — чуть повышает голос Какузу.       Хидан раздраженно бормочет что-то нецензурное, но подчиняется — не слишком аккуратно, но Саске рад и тому, что на ноги наконец больше ничего не давит.       Саске чувствует, как рука осторожно проходится по его волосам, скользнув по затылку к шее, мягко приподнимает — он опирается на локти, кое-как садится, подавляя очередной приступ тошноты. Приоткрывает глаза — на этот раз картинка более-менее четкая, хотя от яркого света так и тянет зажмуриться.        — Эй, — он поворачивается к Какузу, вопросительно глядя на него. — Встать можешь, несчастье?       Саске кивает и тут же жалеет об этом — перед глазами начинают плясать точки, а головная боль только усиливается.        — Не торопись, — советует Какузу.       Торопиться или нет — Саске кажется, что он переоценил свои силы. Он честно пытается подняться, но оставляет эту затею, когда в глазах темнеет. И почему он не был немного внимательнее…        — Ладно, сделаем проще.       Саске не успевает даже возразить, когда Какузу, просунув руки ему под шею и колени, осторожно, но уверенно поднимает его.        — Что вы… — Саске прикусывает губу — сложно говорить, когда мутит и так раскалывается голова. — Я сам… дойду.        — Дойдешь, как же, — Какузу почти неощутимо прижимает его к себе — только чтобы не упасть, Саске одной рукой цепляется за его плечо, изо всех сил подавляя нарастающее внутри чувство опасности. Ему помогают, черт возьми — нечего бояться. — Не спорь.       Саске не спорит — не в том состоянии, чтобы придумать достойные аргументы.        — Охуеть, как мило, — язвительно тянет Хидан.        — Заткнись, — слабо отзывается Саске.        — Да, будь так добр, — раздраженно говорит Какузу. — Мотоцикл его поставь тут где-нибудь, я потом посмотрю. И позвони Цунаде.       Что еще за Цунаде, Саске понятия не имеет.        — Так у нее ж выходной, — напоминает Хидан — он, судя по всему, отлично знает, кто это такая.       Какузу молча качает головой; Саске буквально ощущает его напряжение, когда они так близко, и сам нервничает тоже — по другой причине.        — Тогда Шизуне. Ты что, сам додуматься не мог?        — Откуда я знаю, может, ты хотел именно Цу-сан пригласить на чай, — продолжает ерничать Хидан.       Саске утыкается лбом в шею Какузу, жмурится сильнее, пытаясь хоть как-то отгородиться от раздражающего голоса — и в этот момент почему-то не думает ни о чем, и даже привычный страх забывается.       Какузу напрягается сильнее, но никак не комментирует это. Только разворачивается резко и бросает:        — Хидан, не доводи меня.       Саске уже жалеет о своем глупом порыве, но сделанного не исправишь, и нарочито отстраняться сейчас еще более бессмысленно.       К тому же — ему так спокойно, как не было давно, и это странно — но хорошо.       Какузу осторожно опускает его на диван, и Саске чуть слышно выдыхает с облегчением, расслабляясь. Голова все еще болит, но слабость понемногу начинает проходить — кажется, не так уж все плохо.        — Так мне звонить? — уточняет Хидан. — Или нашей звезде врачи нахуй не нужны?       Саске с трудом выдавливает:        — Не надо. Просто… отдохну немного.        — Уверен?       Какузу словно беспокоится о нем, и это… неожиданно, потому что кто Саске ему — всего лишь назойливый приятель дочери.        — Да, — Саске отделался бы кивком, но не рискует шевелиться лишний раз.        — А вот я — не очень, — Какузу наклоняется к нему, внимательно разглядывая — и его лицо слишком близко, и все же ожидаемого дискомфорта нет. — Выглядишь так, будто сейчас откинешься. Что я буду с трупом делать?        — Закопайте на заднем дворе, — слабо ухмыляется Саске.        — Дельная мысль, — подхватывает Хидан. — Я помогу. А Фуу принесет цветов на могилку.       Саске его ненавидит — серьезно, смеяться слишком больно, но он все равно не может остановиться, тщетно кусая губы. Может, это отчасти нервное — но сейчас неважно.       Какузу не смеется — но явно с трудом сохраняет безразличное выражение лица.        — Ладно, — говорит. — Но если станет хуже — скажи.        — Хорошо, — после недолгой паузы отвечает Саске.       Вряд ли скажет. Не хочется доставлять ему еще больше неудобств.       Какузу вздыхает, словно понял несказанное им — но не говорит ничего, вместо этого легко, почти невесомо отводит чуть слипшиеся от начавшей высыхать крови волосы с его лба, не дотрагиваясь до кожи. Мимолетная вспышка боли заставляет поморщиться — кажется, совсем без последствий все же не обошлось.       Какузу оборачивается назад:        — Хидан, сходи за аптечкой.        — Давно уже, — усмехнувшись, Хидан протягивает Какузу что-то, при ближайшем рассмотрении оказывающееся флаконом антисептика и пачкой ватных тампонов.        — Надо же, иногда от тебя есть польза, — сухо комментирует Какузу.       Он помогает Саске сесть, сосредоточенно осматривает его — от этого неловко, и Саске спрашивает, чтобы хоть немного от странного чувства отвлечься:        — Все плохо?        — Нет, всего лишь ссадина, — качает головой Какузу. — Но обработать надо. Мало ли.       Саске все равно, и он просто пожимает плечами.       Головокружение, пусть и в меньшей степени, возвращается — может, принимать вертикальное положение было ошибкой, — но жаловаться он не собирается.       Какузу осторожно касается его подбородка, заставляя приподнять голову — Саске выдыхает сквозь зубы, пытаясь прогнать странное чувство тревоги.        — Да не трясись, — советует Хидан — и почему он до сих пор здесь? Давно бы уже ушел. — Может, тебя за ручку подержать, чтобы не страшно было?        — Пошел ты… — шипит Саске в ответ на его смех, вздрагивает от неожиданного холода, когда Какузу прижимает смоченный антисептиком тампон к его лбу. Не то чтобы больно — хотя, пожалуй, немного.       Больше — страшно, но об этом Саске пытается не думать.        — Выглядит хуже, чем на самом деле, — Какузу чуть слышно хмыкает, уже осторожнее вытирает засохшую кровь.       Саске старается сосредоточиться на его голосе, чтобы отвлечься — и ему даже почти удается.        — Ты мне вот что скажи — где Фуу? Вы же вместе были.        — Она… — Саске хмурится, пытаясь собрать разрозненные мысли воедино. — Наверное, еще в городе. Или едет. Мы… — он не уверен, как это назвать. Поругались? Да нет. Скорее, просто недопонимание. — Мы немного не поняли друг друга.        — Поссорились? — вроде бы безразлично интересуется Какузу. — Не дергайся, а.       Саске послушно замирает, пока он продолжает обрабатывать ссадину. Все еще непроизвольно вздрагивает, когда теплые пальцы касаются кожи, но страх почти отступает, словно приняв логичные доводы — ему помогают, никто не собирается причинять ему боль.       И неоформленной мыслью, которую он тут же пытается прогнать, мелькает — это не больше, чем помощь; но будто стоило ждать чего-то иного.        — Не то чтобы… просто… — Саске морщится — все-таки не слишком это приятно. — Она спросила меня кое о чем… о чем я не люблю говорить. Я… немного вышел из себя. И уехал. Чуть не угодил под машину, а сейчас…        — Должен оплатить мне ремонт забора, — продолжает за него Какузу — и в его глазах мелькают искры веселья. Саске не уверен, почему, но чуть приподнимает уголки губ в ответ. — Или починить его сам.        — Я лучше оплачу, — говорит Саске и чувствует, как наконец-то давящая, напряженная атмосфера понемногу рассеивается. — Боюсь, забор после моего ремонта будет выглядеть хуже, чем сейчас.        — Учти, я это запомнил. — Какузу отстраняется, напоследок окидывая его придирчивым взглядом. — Вроде все. Ты как?       Саске пожимает плечами. Нормально. Бывало и лучше — но и хуже тоже бывало, так что жаловаться, в общем-то, не на что.       По глазам не прочитать, о чем Какузу думает — но Саске почему-то кажется, что не очень-то он в это молчаливое «нормально» верит.       — Я сейчас вернусь, — говорит он. — Присмотри, чтобы не убился, — уже Хидану.       — Да что с ним будет-то, — без особого энтузиазма тянет Хидан, но не возражает.       Саске прикрывает глаза, надеясь, что он не станет его расспрашивать.       Но это же Хидан.        — Ну и хули ты гнал, как будто за тобой маньяк бежал? — интересуется он. — Или правда бежал? Кто-то, — он с явным намеком машет рукой.       Саске кривится.        — Нет. Нормально все, — с усилием отвечает. — Тебе уж точно волноваться не о чем.       Удивительно, но Хидан замолкает. Смотрит странно — сочувственно, что ли, хотя на него это не похоже. Но больше не лезет — ни с вопросами, ни с фальшивой жалостью, и Саске просто игнорирует его присутствие.       В натянутом молчании проходит еще какое-то время, пока Какузу не возвращается — довольно быстро, на самом деле.        — Держи, — он буквально впихивает ему в руки обжигающе горячую кружку, и Саске на автомате принимает ее.       По ладоням тут же растекается тепло, и он глубоко вдыхает — запах кофе чем-то успокаивает, снова вызывая ассоциации с безопасностью и домом.        — Спасибо, — запоздало благодарит он.       Он даже не уверен, почему так удивлен. Уж кофе-то точно стоило ожидать.       Какузу кивает — уходить не спешит, как и говорить что-либо, только смотрит на него. Саске не знает, нужно ли самому продолжать беседу; отпивает небольшой глоток кофе осторожно, чтобы не обжечься.       Пожалуй, ни о чем говорить не хочется. Как и думать.       — Ладно, — Хидан вдруг усмехается. — Оставлю вас наедине, — говоря это, он чуть подмигивает Саске — так незаметно, что могло бы и показаться.       Хоть какой-то плюс.       С Какузу молчать проще отчего-то — может, потому что Саске не ждет постоянно подвоха, как с Хиданом.       На самом деле, и от Хидана такого ждать глупо — но почти от каждого, с кем знаком, Саске предпочитает отгораживаться. На всякий случай. Никогда нельзя быть слишком осторожным.       Просто кому-то он доверяет немного больше — может, без особых на то причин.        — Послушай, — неожиданно серьезно говорит Какузу, и Саске вскидывает голову, вопросительно уставившись на него. — Если тебя что-то беспокоит, не надо держать все в себе. Иногда… надо с кем-то поговорить, и это нормально.       Саске отводит взгляд, не собираясь отвечать — но Какузу и не ждет ответа, продолжая:        — Знаешь, когда-то я думал так же, как ты. Что мне не нужна ничья помощь, что никому не сдались мои проблемы. — Он делает паузу, словно обдумывая, что говорить дальше, и Саске все-таки смотрит на него — не может прочитать ничего в его странно пустых глазах. — Сначала я мог занять себя, просто делать что-то, чтобы не думать… не думать. Потом было сложнее. Я оставил дочь у соседей. Заперся в доме и две недели просто пил, не просыхая. Удивлялся еще, откуда у нас столько алкоголя. — Какузу не говорит, что именно случилось — не говорит, что было причиной, но Саске кажется, что он догадывается и так. — В один момент я был близок к тому, чтобы пустить себе пулю в лоб.       Он замолкает. Молчит долго, как будто вообще забывает о чьем-то присутствии, погрузившись в себя, пока Саске не решается наконец осторожно спросить:        — Что было потом?        — Потом? — Какузу криво усмехается. — Мой друг вышиб дверь и хорошенько вправил мне мозги. Не скажу, что все сразу стало прекрасно… но легче — да. Иногда для этого надо просто понять, что… мм… кому-то не плевать, что с тобой будет.       Он вздыхает и поднимается, снова глядя на Саске спокойно и серьезно.        — Я хочу сказать… не доводи до такого. Если вдруг захочешь поговорить… — он хмурится, щелкает пальцами, словно пытается подобрать слова или справиться с неловкостью — видно, что для него подобные разговоры тоже непривычны. — В общем, если захочешь.       Как… воодушевляюще.       Но почему-то Саске становится вдруг так тепло — и дело явно не в остывающей уже кружке с кофе, которую он продолжает сжимать в руках.        — Спасибо, — слова застревают в горле, но большего и не нужно — Какузу кивает, кладет ладонь ему на плечо, несильно сжимая.       В этот раз прикосновение действительно успокаивает.        — Саске!       Дверь распахивается, и Саске едва успевает повернуться, как его стискивают в объятиях. Он замирает, не зная, как реагировать — но Фуу быстро отстраняется, сжимает его плечи, смотрит прямо в глаза — взволнованно и почти испуганно.        — Саске, с тобой все хорошо? — она гладит его по плечу, — я так перепугалась, когда Хидан сказал, что ты разбился! — она возмущенно оглядывается на вошедшего за ней Хидана, на что тот лишь разводит руками, бормоча что-то вроде «ну правда же».        — Я в порядке, — Саске мягко отстраняет ее. — Честно.        — Всего лишь врезался головой в забор, — добавляет Какузу с усмешкой. — Но я сомневаюсь, что в его голове есть, что повреждать.       Саске только хмыкает, но ничего не говорит — не знает, что сказать.        — Я… — Фуу запинается, нервно покусывая губы. — Я хотела… прости! — неожиданно выпаливает она. — Я не знала, что тебя это так расстроит.        — Ничего, — Саске качает головой. — Ты не виновата. Я сам повел себя, как идиот.        — Нихуя ты самокритичен, — усмехается Хидан, и почему-то Саске не огрызается в ответ, как обычно — только улыбается слегка.       Он не уверен, нормально ли, что рядом с этими людьми он ощущает себя так спокойно и легко; но это точно приятное чувство.       Наруто — первый, с кем он знакомится в университете; вернее, это Наруто подходит к нему, завязывает ничего не значащий разговор, не давая возможности отмолчаться или уйти. Странно — но после того, как Саске задавливает первый порыв послать его к чертям, этот парень оказывается приятным собеседником — а может, все дело в недостатке общения.       За последние годы Саске мало с кем говорил, кроме Итачи.       Может быть, сейчас этого общения даже слишком много.        — Познакомься с Сакурой, — все с той же жизнерадостной улыбкой, которая просто не может быть искренней, говорит Наруто. — Сакура, это Саске — он тоже в нашей группе!       Девушка с ярко-розовыми волосами улыбается — и чему радоваться, думает Саске, чувствуя себя неуютно, — и протягивает ему руку.       Хочется проигнорировать этот жест, но в первый же день настраивать против себя людей, с которыми придется учиться еще четыре года, явно не слишком умно. К тому же Сакура не выглядит опасной — как же это глупо.       И все же Саске только едва касается ее ладони, даже не сжимая.        — Учиха Саске, — говорит, заминая неловкость.       Сакура смеется:        — Как официально. Тогда — Харуно Сакура, рада знакомству, — она переглядывается с Наруто, продолжая улыбаться, и Саске совершенно не хочет знать, о чем она думает.        — Взаимно, — Саске не уверен, насколько искренне это звучит.       Не уверен, хочет ли сближаться с этими людьми.        — Знаешь, Саске-кун, твое лицо кажется мне знакомым, — вдруг задумчиво говорит Сакура, немного сощурившись, смотрит на него. — Мы не могли раньше встречаться?       Саске отрицательно качает головой.        — Нет.        — Мне все равно кажется, что я где-то тебя видела, — продолжает настаивать она.       Сам не зная, зачем, Саске поддерживает разговор:        — Прошлым летом я выиграл чемпионат по мотогонкам. Ты могла видеть в новостях.        — О, наверное, — оживляется Сакура. — Хотя мне не очень нравится такой спорт. Больше люблю фигурное катание и гимнастику… А что за это был за чемпионат? Хочу посмотреть позже.        — Не стоит, если тебе не интересно, — впрочем, Саске нетрудно сказать ей.        — Нет-нет, — возражает она. — Мне правда интересно.        — О, так ты человек непростой, ттебайо! — смеется Наруто, похлопывает его по плечу — но тут же руку отдергивает, замечая, как Саске напрягается. Никак не комментирует, и за это он не может не быть благодарен. — Никогда не общался со знаменитостями.        — Какая я знаменитость, — чуть раздраженно хмыкает Саске.       Впрочем, раздражение это больше напускное — привычная защитная реакция.       Кажется, насчет сближения его и спрашивать никто не будет; но Саске отчего-то… рад такому внезапному вторжению этих двоих в его жизнь.       Воспринимает это как шанс наконец быть нормальным — а не притворяться таковым.        — Так… — Фуу вдруг становится серьезной. — С тобой все хорошо? Не подумай, я не допытываюсь, но ты реально дерьмово выглядишь.       После произошедшего она не отходит от него, не оставляет попыток выяснить, что с ним — и Саске сказал бы, что она именно допытывается. Не то чтобы это доставляло ему сильный дискомфорт. Он понимает, что Фуу беспокоится о нем — хоть он того и не заслуживает, — но он не собирается рассказывать ей.       Это не то, что ей — кому угодно — стоит знать.       И, пусть это с его стороны и эгоистично, он не хочет, чтобы отношение Фуу к нему менялось. Он дорожит их дружбой — пожалуй, теперь он может с уверенностью так сказать — и не готов ее терять.        — Я всегда так выгляжу, — отговорка жалкая, даже если принять за шутку, но больше на ум ничего не приходит.        — Да ладно тебе! — Фуу возмущенно выдыхает. — Я же вижу, что что-то не так. У тебя что-то случилось? — она неловко протягивает руку, замирает на мгновение, видимо, вспоминая его предыдущие реакции — но затем крепко сжимает его ладонь. Саске вздрагивает, но скорее рефлекторно. Все нормально. — Ты же знаешь, ты всегда можешь поговорить со мной. Я хорошо слушаю, — очередной короткий смешок выходит у нее невеселым. — Серьезно. Я знаю, что иногда так бывает… наваливается всякая херня, и надо просто кому-то выговориться.       Второе такое щедрое предложение за столь короткий срок. Осталось только Хидану неожиданно появиться и предложить порыдать ему в плечо, думает Саске, сдерживая нервную усмешку.       Кстати, о нем.        — Ты таких слов от Хидана нахваталась? — интересуется Саске — он практически не слышал, чтобы Фуу ругалась.        — Да что сразу! — она отворачивается, но он все равно замечает вспыхнувший на ее щеках румянец. — Просто… по-другому и не скажешь. Ну?       Саске раздраженно передергивает плечами.        — Что «ну»?        — Ты в порядке? — настойчиво спрашивает Фуу.        — Да.       Он лжет без единой заминки, уже привычно — ей не нужно знать, что на самом деле происходит у него внутри.        — Вот что ты… — она опускает голову. — Я же беспокоюсь, как ты не понимаешь?       Саске понимает.       Просто не хочет, чтобы она переживала за него. Пусть уж лучше о Хидане побеспокоится — ему точно на пользу пойдет, да и он заслуживает этого больше, чем Саске.       Кто угодно заслуживает подобной заботы больше, чем Саске.       Фуу молчит, но уходить явно не собирается. Смотрит на него, сверкает упрямо глазами — и Саске сам не знает, зачем вдруг говорит:       — Мой брат.       В его словах нет смысла. Все он ей рассказать все равно не сможет… и все же. Фуу заслуживает хоть какого-то объяснения — пусть даже частичного и приукрашенного.        — Что?        — Итачи — это мой брат. Старший.        — Ты о нем не упоминал, — замечает Фуу.       Еще бы Саске упоминал. Он хотел бы вовсе его не помнить; вот только забыть так и не получается.        — Не люблю о нем говорить, — Саске слабо усмехается. — Я бы сказал, что мы не ладим, но это будет… преуменьшение. Но ничего, о чем тебе бы стоило волноваться.        — Ты уверен? — она смотрит на него с теплотой и даже с сочувствием; наверняка она думает, что дело всего лишь в какой-то давней ссоре двух братьев, что это печально, но ничего такого уж страшного.       Если бы она знала.       Но Фуу — не Сакура, не Наруто. Даже если поймет — Саске не может взваливать на нее груз подобных откровений, ей не нужны его проблемы.        — Да, — он удерживает натянутую улыбку — скорее гримасу, качает головой. — Это долгая и скучная история. Просто иногда я… вспоминаю…       Он запинается, замолкает; Фуу ждет, внимательно глядя ему в глаза.        — Когда-то он был хорошим братом, — наконец произносит Саске. Голос предательски обрывается.       Самым лучшим.       Но это было так давно.        — Не волнуйся, Фуу, — Саске улыбается — на этот раз, кажется удается лучше. — Я в порядке.       Это не так — но кого и когда это волновало?       Саске на автомате вбивает адрес новостного сайта — привычка, ставшая рутиной за последнее время — в сводке недавних событий нет ничего, что представляло бы для него какой-то интерес или повод для беспокойства.       Но предчувствие чего-то не покидает.       Саске прячет телефон, опирается на ограду и пытается дышать глубоко и медленно — не думать ни о чем. Пока ведь все нормально. Пока он в безопасности.       Пока Итачи не знает, где он.        — И что ты тут делаешь? — знакомый голос вырывает из мыслей, и Саске поворачивается.       Какузу чуть удивленно смотрит на него — наверняка не ожидал увидеть у себя во дворе ночью. Саске, на самом деле, и сам не ожидал, что придет сюда. Как-то само собой получилось.       Объяснение, конечно — хуже некуда. Поэтому Саске ничего не отвечает.       Какузу вздыхает как-то устало и слегка раздраженно, и Саске вновь чувствует себя неловко — что отвлекает, что просто лезет в его жизнь так нагло.        — Шел бы уже спать, — говорит он. — Что ты по ночам шатаешься?        — Зашел поздороваться, — Саске передергивает плечами, стараясь игнорировать неприятное ощущение холода — несмотря на плотную куртку, он все равно мерзнет.       Мерзкая все-таки погода — днем жарко так, что впору сойти с ума, ночью — наоборот.        — Будто ты не видел Фуу днем.        — Что вы сразу о Фуу, — Саске пытается улыбнуться — с каким-то намеком, но хоть и не видит себя со стороны, просто чувствует, что не выходит, и это еще более глупо, чем его слова. — Может, я к вам пришел.        — Ко мне-то зачем?        — Не знаю, — Саске опускает взгляд, повторяет как-то беспомощно, — не знаю.       И никакой решимости больше не чувствует.       Какузу почему-то не говорит ничего, и Саске отчасти даже благодарен; он не знает, что еще мог бы ответить, какое еще идиотское оправдание мог бы придумать.       Пронизывающий холод отступать не желает, и Саске растирает ладони, оглядывается через плечо — щурится, всматриваясь вдаль, словно надеется увидеть кого-то — одновременно страшась этого больше всего на свете.       Должно быть, невесело думает он, просто сила привычки.       Но никого нет.       И не может быть.       Свет уличного фонаря моргает, немного тускнеет — Саске недоуменно хмурится, но решает, что не стоит это беспокойства. Мало ли, лампа перегорает; точно не то, о чем нужно переживать.       И о том, что лезет в голову, несмотря на все попытки сосредоточиться на чем-то другом, переживать не нужно тоже.        — Что-то случилось?       Саске вскидывает голову — и тут же жалеет об этом, когда в глазах темнеет буквально на долю секунды, по телу волной проходит неприятная слабость — впрочем, тут же отступает.       Он зябко поводит плечами, пытаясь прийти в себя — только не хватало рухнуть без чувств, как бывало раньше.       Да что с ним такое последнее время.        — Саске. Что-то не так? — спрашивает Какузу — заметил? — и Саске поворачивается к нему.       Старается звучать как можно более естественно:        — Нет, — с усилием разжимает занемевшие пальцы, которыми вцепился в край забора. — Просто… устал.        — Говорю же, — и снова эта непонятная интонация — то ли раздражение, то ли что-то другое. — Иди спать. Нормальные люди этим ночью и занимаются.        — Почему тогда вы не спите? — пытается поддеть Саске, но получается вяло.        — Я, кажется, не утверждал, что нормальный.       Еще вопрос, кому из них хуже удается шутить; Саске невольно улыбается, хоть и слабо.        — Я в порядке, — говорит. — Только… не знаю. Мыслей слишком много. Не все приятные. У вас бывает такое?       Какузу молчит долго, прежде чем ответить.        — Постоянно.       Неловко кивнув, Саске снова опускает взгляд, изучая свои ботинки. Все в засохшей грязи — надо бы почистить; хотя какая разница. Перед кем ему тут красоваться.       Он снова чувствует себя откровенно глупо — в самом деле, зачем он вообще сюда пришел и чего хотел? Даже мысленно ответить на этот вопрос он не может. Не разговаривать же по душам.       Может… просто увидеть его.        — Ладно, я… — Саске передергивает плечами. — Хм. Да.       Какая восхитительная, полная смысла речь, Саске.       Он встряхивает головой, морщась от прошившей висок боли, и шагает к дороге. Голова еще кружится, и земля приближается как-то слишком стремительно — Саске осознает, что едва не упал, только когда его крепко хватают за руку повыше локтя и вздергивают на ноги; и как-то он оказывается слишком близко, утыкается лицом в чужое плечо.       Это и объятиями не назовешь, но почти — и Саске думает о том, чтобы прижаться теснее, но обрывает эту мысль сразу.       Хватит и так.        — Спокойно, не двигайся пока, — тихо говорит Какузу, на мгновение чуть сильнее сжимая пальцы. — Тебе плохо?       Саске не спешит отвечать, не понимая собственных мыслей.       Сейчас это ощущается иначе, чем несколько дней назад — может, думает он, потому что в тот раз не было никакого подтекста — сейчас тоже нет, но Саске упорно его представляет.       Эта близость на самом деле приятна, и Саске хочется, чтобы Какузу никогда не отпускал его — и одновременно хочется оказаться как можно дальше, сбежать — просто исчезнуть.       Слишком много ощущений — слишком они схожи с теми, что хотелось бы забыть; и наслаждаться его прикосновениями не получается без того, чтобы не думать о других.       И Саске еще больше ненавидит Итачи сейчас — он забрал у него все, даже столь незначительное.        — Нет, я… — он тяжело сглатывает, отстраняясь. — Все в порядке.       Какузу отпускает не сразу, смотрит внимательно и так, словно понимает что-то — догадывается; Саске не уверен, не кажется ли ему сейчас.        — Точно?        — Да, — повторяет Саске.       Нет — и как всегда, этого достаточно.       Никаких вопросов, никаких возражений, «в порядке» — и какая разница, так ли это на самом деле.       Саске снова хочется закричать, но он сдерживается, сжимает кулаки, до боли впиваясь ногтями в кожу.       Это неважно.       Никому и не должно быть дела.        — Нет, — неожиданно говорит Какузу, и Саске недоуменно моргает, не сразу понимая, что он вообще сказал. — Пойдем, — и он кивает в сторону дома.        — Зачем… — Саске зажмуривается, трясет головой — что вообще происходит.        — Выпьем кофе, поговорим, — абсолютно спокойно поясняет он. — Или будем сидеть и молчать, умирая от неловкости. На твой вкус.       Кое-как оправляясь от удивления, Саске неуверенно хмыкает:        — У вас что, кофе — универсальное решение всех проблем?        — Уж куда лучше алкоголя, — серьезно отвечает Какузу, но спустя секунду вдруг усмехается.       Саске не улыбается в ответ, но чувствует, как немного отпускает — становится легче, нормальнее. И пусть это опять ненадолго, это ничего.       Саске подтягивает колени к груди, удобнее устраиваясь на диване, крепче сжимает чашку с кофе, грея ладони. Какузу сидит в кресле напротив, почти даже на него не глядя.       «Молчать и умирать от неловкости» — пожалуй, было очень точно подмечено.       Впрочем, относится это только к нему — Какузу, такое чувство, вовсе не против молчания, не пытается начать разговор. Может, думает о чем-то своем; может, дает ему время собраться с мыслями и решиться… на что-то.        — У вас вкусный кофе, — говорит Саске — просто, чтобы хоть что-то сказать.       Какузу едва заметно вздрагивает и поднимает голову, наконец обращая на него внимание.        — Спасибо за комплимент, — хмыкает. — Без сахара был бы еще вкуснее.        — Не соглашусь, — Саске подносит чашку к губам, отпивает не сразу, вдыхая аромат. — Горький же.        — Дети, — тихо фыркает Какузу. — Фуу тоже так говорит. В ее кофе от, собственно, кофе остается меньше процента. Остальное — сахар.       Саске невольно улыбается — но ответить не успевает.        — И вовсе нет! — заспанный, но все же возмущенный голос заставляет его обернуться.       Фуу, в одной длинной футболке, доходящей до середины бедра, стоит на пороге и сонно трет глаза, поглядывая на них.        — Чего не спите?       Она подходит к ним, улыбается Саске, будто совсем не удивлена тому, что он посреди ночи зашел к ним в гости — ничего странного, верно?        — Да так, — задумчиво говорит Какузу. — Бессонница. Не хочешь кофе?        — Твой — всегда, — тихонько смеется она и забирается с ногами на диван рядом с Саске.       Саске слегка разочарован — хоть и не уверен, почему. Может, он рассчитывал на что-то другое.       Какузу тем временем наливает кофе и Фуу, протягивает ей чашку, которую она тут же хватает обеими руками.        — Спасибо, — она снова улыбается, и невольно Саске чувствует, как становится немного легче — словно он снова рядом с друзьями, и все хорошо.       Хотя почему — словно.       Фуу прикрывает глаза, пробуя кофе, и говорит задумчиво:        — Сахара мало. Ты же знаешь, что я не люблю горький… как ты вообще такой пьешь?        — Сахар портит вкус, — парирует Какузу. — С таким же успехом можно пить растворимую дрянь «три в одном», вместо того, чтобы превращать хороший кофе в непонятно что.        — Ну нет, растворимый кофе — вообще гадость, — Фуу морщится. — Но без сахара же невкусно.       Она тянется за сахарницей, стоящей на столике, с сосредоточенным видом насыпает в чашку еще несколько ложек, размешивает и с неприкрытым удовольствием отпивает.        — Мне больно на это смотреть, — обреченно говорит Какузу. — Кого я воспитал.        — Здесь я вынужден согласиться с Фуу, — Саске чувствует себя немного неловко.       — Вот видишь, — с победным видом заявляет Фуу. — Ты в меньшинстве!       Какузу закатывает глаза, словно говоря «как вы меня достали» — но не злится ничуть.       На самом деле, он кажется почти счастливым — Саске невольно вспоминает ту фотографию; конечно, Какузу не улыбается так ярко сейчас, да и вообще не улыбается — но что-то неуловимое во взгляде, расслабленной позе выдает.       Саске нравится смотреть на него всегда, но сейчас — особенно.       И — к черту разговоры, от них было бы только хуже.       Саске откидывается на спинку дивана, чуть прикрывает глаза — ему до странного спокойно и легко.       Он в безопасности — и как же давно этого не было.       Так получается, что Сакура узнает обо всем первой. Ей почему-то проще рассказать — может, дело в том, что она чем-то напоминает Саске о матери — о тех размытых воспоминаниях, которые иногда приходят неосязаемо-теплым миражом под утро, когда сон еще не до конца ушел.       Сакура слушает молча — Саске видит ужас в ее глазах, но ни тени отвращения. Когда он замолкает, она просто обнимает его — крепко, но и нежно тоже, и впервые за последние годы Саске плачет. Сакура гладит его по голове и шепчет что-то ласково-успокаивающее, и понемногу боль отступает. На ее место приходит опустошение — и какая-то легкость после.       Когда Саске рассказывает и Наруто, он реагирует в своей привычной манере — «да я убью его, ттебайо!» — и тут же настаивает на обращении в полицию.       Саске едва не смеется в голос, честно. В самом деле, какая к черту полиция, если доказательств нет? Да и времени уже сколько прошло.       Но это неважно, не сейчас. Сейчас — он наконец-то может положиться на кого-то, кроме себя самого, он наконец-то не один; и даже если ни Наруто, ни Сакура не в силах ему помочь, они все же рядом, и ему достаточно этого.       Впервые он может кому-то доверять.       Саске на самом деле не понимает, зачем Фуу потащила его с ними в кафе — он здесь выглядит так же уместно, как человек в трауре на чьей-то свадьбе, и это еще не самое худшее сравнение — просто первое, которое пришло на ум.       Фуу полностью сосредоточена на разговоре с Хиданом, смеется над его откровенно нелепыми шутками, рассказывает свои — и трудно не заметить, насколько комфортно им друг с другом.       А Саске просто сидит молча, иногда ловит на себе недовольные взгляды Хидана — и не уходит лишь потому, что это было бы невежливо.       Странно как-то, что он — моральная поддержка? Или Фуу стеснялась пригласить Хидана одного — хотя они ведь частенько только вдвоем и проводили время, насколько Саске успел заметить.       — …сам пока еще не видел, но, говорят, фильм реально заебись, — продолжает тем временем Хидан, показывая Фуу что-то в телефоне. — Может…       Саске не выдерживает. Серьезно, что он вообще здесь делает?        — Я вам не мешаю?       Фуу непонимающе оглядывается на него, мотает головой:        — Что ты, конечно, нет!        — Еще как мешаешь, — Хидан хмурится, раздраженно смотрит на него — и уж такой намек Саске вполне в силах уловить.       Одно из немногих хороших качеств Хидана — прямолинейность, которой в жизни порой не хватает.        — Знаете, я лучше пойду, — говорит Саске, поднимаясь из-за стола. — Держи, это за мой заказ, — он протягивает Фуу пару купюр, которые она неуверенно принимает.        — Может, останешься? Ты даже кофе не допил.       Саске не сомневается, что спрашивает она это лишь из вежливости.        — Не хочу больше, — качает головой. — Да и все равно он здесь отвратительный.       Ему кажется, что проходящая мимо них официантка возмущенно фыркает, но если и так — плевать. Если им хватает совести подавать такую дрянь под видом кофе, Саске оправдываться за свои абсолютно правдивые слова не собирается.       Хидан откровенно усмехается:        — Предпочитаешь… что-то домашнее? — и подмигивает так — черт бы его побрал.       Саске делано безразлично пожимает плечами, не желая вестись на провокацию.        — По крайней мере, за него мне не придется платить.        — Я бы поспорил… — задумчиво говорит Хидан. — Хотя, у тебя же особые привилегии.        — Что за бред. — Саске кажется, что такими темпами он никогда отсюда не уйдет — у Хидана невероятный талант втягивать людей в бессмысленные диалоги. — Ладно, я действительно… удачного дня.       Уходя, он буквально кожей ощущает на себе взгляд Фуу — надеюсь, я ее не обидел, думает как-то отстраненно.       Но, в конце концов, он действительно им мешал.       Остаток дня Саске бесцельно бродит по городу, удачно избегая редких прохожих. Говорить ни с кем не хочется, видеть кого-то тоже — хотя, может, вот это не совсем правда. Саске пытается об этом не думать; пытается вообще ни о чем не думать.       Получается плохо.       Отсутствие каких-либо новостей заставляет нервничать куда сильнее, чем когда эти новости были.       Это может быть паранойя, но Саске не перестает думать, что Итачи все-таки ищет его… по-своему.       Он ведь пойдет на все, чтобы вернуть его.       В этом нет смысла. Саске больше не будет той послушной игрушкой — скорее умрет.       Он останавливается, сжимает ладонями виски и глубоко вдыхает — нет, хватит об этом думать. Если продолжать накручивать себя, станет только хуже.       Куда уж хуже, чем сейчас.       Саске тошно и отвратительно от себя — но это не то, что он может просто проигнорировать.       «Иногда надо просто кому-то выговориться», — почему-то именно сейчас всплывает в памяти.       Саске не уверен. Ни в чем. Но, как минимум, после разговоров с Фуу ему всегда становится легче — необязательно говорить о том, что на самом деле его беспокоит.       Фуу сидит прямо на земле около стены, обхватив колени руками; выглядит непривычно подавленной — не замечает его появления, пока он не подходит к ней вплотную, останавливаясь буквально в полушаге.       Вскидывает голову резко и почти испуганно, но, узнав, с облегчением выдыхает, вытаскивает из ушей наушники и улыбается — откровенно натянуто. Саске хорошо знает такую улыбку — слишком часто видел ее в зеркале.       Фуу это выражение совсем не идет.        — Что-то случилось? — осторожно спрашивает Саске.       А что случилось — очевидно; и почему-то ему кажется, что это его вина; и за свои мысли становится почти стыдно — он снова собирался навязаться к ней со своими проблемами, тогда как у нее наверняка и собственных забот хватает.       Почему-то только сейчас Саске задумывается о том, что Фуу всегда поддерживает его — а он практически ничего не делает для нее в ответ.        — Да нет, с чего бы… — она отводит взгляд. — Все хорошо.        — Это из-за меня? — Саске внимательно смотрит на нее. — Если я тебя расстроил тогда…        — Да ты тут ни при чем, — мотает головой Фуу. — Честно, я уже и думать забыла.        — Тогда в чем дело?        — Хидан. — Она закусывает губу, молчит долго; и Саске терпеливо ждет, пока она не продолжит. — Он просто придурок!       Общеизвестный факт, чуть не говорит Саске, но сдерживается. Поругались они, что ли — хотя совсем недавно все было хорошо.        — Придурок, — повторяет Фуу — как-то беспомощно и совсем по-детски; неожиданно добавляет: — Но все равно… нравится. Понимаешь?       Еще как, мог бы сказать Саске, лучше, чем ты думаешь.       Но вместо этого лишь кивает:        — Да.       По правде говоря, все сразу было очевидно, но это замечание Саске оставляет при себе. Очевидно, нет — смысл об этом упоминать?        — Это так глупо, — она встряхивает головой, рассерженно хмурясь — чувствуется, что злится на себя же. — Я всегда думала о нем… да никак не думала! Просто Хидан, ну… всегда рядом, и я к этому привыкла.        — А теперь поняла, что он нравится тебе больше, чем друг?        — Когда ты так это говоришь, это звучит просто ужасно, — тихо фыркает Фуу. — Но… да.        — Так скажи ему. Это же просто.       Просто — давать такие советы; и сам Саске определенно им не следует и не собирается. И не ему бы говорить о том, как правильно признаваться кому-то в любви — это не то чтобы смешно, но на грани.        — В том-то и дело, — Фуу стискивает кулаки. — Я не знаю, как о таком сказать. Просто подойти и — «ты мне нравишься»? Глупо!        — Не самый плохой вариант, — как можно мягче говорит Саске. — Даже если твои чувства не взаимны, лучше узнать об этом сразу.       Сам при этом предпочитает молчать; так можно представлять, что не все безнадежно, что, может быть —       Хотя, конечно, ему рассчитывать не на что.       Но у Фуу все иначе, и, пожалуй, только слепой не заметил бы, как на нее смотрит Хидан.       Если хоть кто-то будет счастлив — уже неплохо, думает Саске.        — Я подумаю, — решает наконец Фуу, нервно покусывая губы. — Может, ты прав. Что толку сидеть и вздыхать?       Саске кивает — верно, конечно.       Если бы еще самому хватило смелости на то же — не только других убеждать.        — А ты? — спрашивает она неожиданно, с живым интересом, будто и не было никакой мимолетной печали в глазах. — Ты любил когда-нибудь?        — Сейчас люблю, — говорит Саске.       Перед самим собой быть честным сложнее, чем перед кем-то еще — но никакие попытки убедить себя в обратном не изменят его чувств, как бы неправильны они ни были.        — Она знает? — Фуу озорно улыбается, словно подначивая.        — Он, — поправляет Саске — на автомате, когда лучше было бы смолчать. — Нет, не знает. Все… сложно.       Фуу чуть приоткрывает рот, забавно округлив глаза — Саске бы улыбнулся такой экспрессии, но сейчас улыбаться не хочется совершенно. Он только передергивает плечами и отворачивается.        — Все так плохо? — спрашивает она с искренним сочувствием. — Без шансов, да?        — Без шансов.       Но это не худшее, что с ним случалось — как-нибудь уж переживет.       Неразделенная любовь лучше той, болезненной и отвратительно неправильной — той, что остается глубокими шрамами на теле и мутными образами в кошмарах даже спустя столько лет.       Саске закрывает глаза, глубоко вдыхает и не думает.       В самом деле, лучше.        — Ты из-за этого такой… подавленный ходишь? — мягко интересуется Фуу.       Если бы, мрачно думает Саске, если бы это было самой большой его проблемой.        — Все нормально, — говорит он.        — Поверю, — Фуу хмыкает — по глазам видно, что не верит нисколько, — и приглашающе похлопывает рукой по земле рядом с собой.       Саске, помедлив, садится — близко, но сохраняя все же дистанцию. Не боится — может, осторожничает слишком; впрочем, так еще нормально.       Фуу тем временем протягивает один наушник ему:        — Любишь музыку?       Саске пожимает плечами; не сильно, но не против иногда послушать хорошие композиции.       Почему бы и нет.       Не то чтобы песня, которая сейчас играет, так уж хороша — совершенно дурацкая, на вкус Саске, с бодрым въедливым мотивом.       И слова, как будто подбирали назло.       На первом куплете Саске вздергивает бровь, не сразу вникает в игру слов — и, честно говоря, не уверен, хочет ли рассмеяться или спросить «какого черта».       Фуу выглядит совершенно невинно, как будто ничего странного не слышит.       Может, это просто ее любимая песня — что здесь такого.       Не может же она таким образом на что-то намекать; а песня каждой строчкой словно насмехается над ним.       

Stacy, do you remember when I mowed your lawn       Your dad came out with just a towel on

      Если бы и правда, думает Саске, я бы на это посмотрел — и все-таки нервно смеется.       До чего дошло, в самом деле.       Фуу поворачивает голову, чуть улыбаясь.        — Забавная песня, да.       И взгляд — хитрый прищур, будто знает или по крайней мере подозревает; ох, Саске хочет ошибаться.       Но он готов поспорить — хоть азарт ему обычно и чужд — что она сделала это специально.       Песня продолжается — Фуу почти незаметно отстукивает ритм пальцами по колену, а Саске только кривится, когда слышит:       

I know it might be sad       But I`m in love with Stacy`s dad

      Ведь действительно, это чертовски грустно.       И неважно, что все еще тянет смеяться, потому что на самом деле веселого нет ничего.       Ни в глупой песне, ни в ситуации.       Ни в собственном воображении, что заводит мысли куда-то не туда.       Саске закрывает глаза; чувствует, как Фуу склоняет голову ему на плечо, но не отстраняется — пусть. Сейчас ее присутствие так близко не причиняет слишком уж сильного дискомфорта, хоть и не успокаивает.       Он хочет попросить ее переключить чертову песню, но что-то не позволяет — он не знает, что ответить, если она спросит, почему.       Это просто идиотская песня, говорит себе Саске. Фуу ничего не подразумевает.       Конечно, нет.       Еще одно повторение припева, и трек наконец заканчивается.       Сменяется на что-то нейтральное и даже воодушевляющее, судя по обрывкам слов, которые Саске отстраненно отмечает — но он почти не вслушивается. Ему все равно — может, дело в усталости или еще чем-то.       Они еще долго сидят так, не говоря ничего; но для Саске это и к лучшему. К откровенным разговорам — каким бы то ни было — он сейчас совершенно не готов.       И он надеется только, что Фуу действительно не догадывается ни о чем.       Гонки — его способ сбежать от происходящего дома, и почему-то Итачи не запрещает ему эту иллюзию свободы; напротив, говорит, что гордится своим любимым младшим братишкой, жарко выдыхает это в шею между поцелуями.       Саске в очередной раз превосходит всех на треке, демонстрируя лучшие результаты.       Саске на грани срыва — на самом деле, уже очень давно.       Гонки — единственное, что помогает держаться, придает сил — и надежды, что когда-нибудь этот нескончаемый кошмар закончится, а пока — на время он может сбежать, хоть потом и придется вернуться.       И все повторится.       Что в очередной раз не понравится Итачи — что Саске в очередной раз сделает не так?       Посмотрит слишком нагло, задержится с ответом слишком долго, заговорит слишком громко — это может быть что угодно.       Саске ведь совсем не ценит все то, что Итачи для него делает.       Как Саске может быть таким неблагодарным?       Ярость и обида на мгновение вспыхивают внутри — и Саске хочет ответить, ударить, да хоть зубами впиться в чужую руку — но этот импульс почти сразу гасится привычным страхом.       Лезвие рассекает кожу — сначала он чувствует лишь легкое давление и холод металла; боль приходит позже.       Порезы всегда неглубокие, не навредить — преподать урок.       Только шрамы останутся навсегда.       Чтобы помнил.       Саске закрывает глаза, когда Итачи проводит ладонью по его предплечью, стирая кровь — но она не останавливается, и холодные пальцы только размазывают ее. Это неприятно. Самую малость — больно.       Саске заслужил.       Наверное.       Итачи смотрит на него, больше не улыбаясь — спокойный взгляд не выдает никаких эмоций. Интересно, ему нравится это? Или он считает, что делает это из необходимости?       У Саске нет ответа ни на один вопрос.        — Я ведь говорил тебе, Саске.       Голос тоже — спокойный и ровный.       Итачи хорошо притворяется.       Как знать — может быть, как раз то, что сейчас — не маска, а он настоящий?        — Прости, нии-сан, этого больше не повторится, — заученные слова звучат хрипло и едва слышно.       Саске хочется свернуться на полу, обнять себя руками и разрыдаться — но это слабость, и отец учил их никогда не показывать слабости.       Итачи запомнил наставления отца лучше — все их.        — Я надеюсь, Саске, — Итачи притягивает его к себе, ерошит без того растрепанные волосы; почти ласково, и если забыть обо всем… обо всем, то можно притвориться, что нет ни боли, ни холода, ни опустошающей тяжести в груди.       Что Итачи по-прежнему — любимый старший брат, всегда заботящийся о нем.       Что все всегда было хорошо.       Помогать Какузу в мастерской становится для Саске чем-то вроде привычки — все равно больше занятий здесь особенно нет; и Саске цепляется за любой повод сблизиться с ним.       Какузу не возражает против его помощи — или даже просто присутствия рядом. Саске кажется, что ему отчасти тоже одиноко — не то чтобы бы ему было с кем поговорить помимо Фуу или Хидана.       Хотя трудно сказать наверняка.       Саске — не самый лучший собеседник; они и не разговаривают толком, если только не по делу. Но пока Какузу не прогоняет его, Саске не на что жаловаться.       То, что он испытывает в такие моменты, можно даже в какой-то мере назвать счастьем; хотя Саске почти забыл это чувство, похоже именно на него.       Только сегодня — не так, как обычно; нарастающая с каждой секундой непонятная тревога заглушает все прочие чувства и мысли, не давая сосредоточиться ни на чем — ни на работе, ни на разговоре.        — Все нормально?        — Да, — Саске трет глаза, медленно выдыхая — не нормально, но зачем об этом говорить.       Он заставляет себя не обращать внимания на тупую боль в висках, пусть и получается не сразу.       Итачи давал интервью сегодня — или вчера, просто опубликовали его только сегодня? — говоря о том, как беспокоится за брата, как готов на все, лишь бы его найти; и умалчивает о том, что — снова; что будь его воля, никогда бы не отпускал, никогда бы не позволил никому даже взглянуть на него.       Саске мерзко от того практически животного страха, который накрывает его при одной лишь мысли о брате или упоминании его имени.       Но этот страх — уже почти рефлекс.        — Думаю, нам стоит оставить все наши… разногласия в прошлом, ты так не думаешь, Саске? — и знакомая мягкая улыбка, оттененная нехорошим блеском в глазах. — Мы ведь семья.       «Да лучше никакой семьи, чем такая» — Саске сжимает губы, заставляя себя молчать — и неожиданно остро вдруг осознает, что и правда; никакой семьи у него нет.       Мать, исчезнувшая из их жизни, когда он был еще ребенком — бросившая их; отец, погибший в автокатастрофе в день его тринадцатилетия — никогда не питавший к нему особой нежности.       И Итачи.       Тварь, которой Саске с удовольствием проткнул бы глаз десертным ножом, так удачно лежащим под рукой — но ничего подобного он не делает.       Только смотрит, нервно дергая рукава толстовки — и невольно лишь больше внимания обращая на то, что хочет скрыть, что Итачи и так знает; и тьма в чужих глазах затягивает сильнее.        — Ты сам виноват, — словно невзначай говорит Итачи, беря его за руку — и Саске не в силах оттолкнуть его. — Если бы ты слушался меня, мне не пришлось бы тебя наказывать.       Заткнись — заткнись.       Прохладные пальцы Итачи почти ласково гладят его ладонь, и Саске чувствует, как липкий страх вновь охватывает его. Он снова не может ничего противопоставить, не может сопротивляться; и если бы Итачи захотел сейчас сделать что угодно, Саске бы подчинился.       По привычке, потому что слишком долго просто не мог иначе.        — Может, мне стоит нанять тебя вместо Хидана, — говорит Какузу, подносит руку к лицу, касаясь зачем-то шрама; и в этом опять что-то от навязчивого-бессознательного — так странно притягивающего. — От тебя явно больше пользы.       Саске смотрит на него — и невольно думает, что можно было бы сейчас перехватить его запястье, отвести руку и прикоснуться самому — осторожной лаской, не заходя слишком далеко.       Представить удается на удивление отчетливо — слишком знакомо ощущение собственных шрамов под пальцами, и чужие наверняка не сильно отличаются.       Возможную реакцию представить сложнее — и единственное, что приходит на ум — неприятие. Саске не уверен, что есть смысл ожидать чего-то иного, хоть и хочется; но надеяться на хороший для себя исход он давно перестал.       И думать обо всем этом тоже явно не стоит — зачем, если ни к чему эти мысли не приведут.       Это странно, на самом деле — когда вроде бы немного легче, по сравнению с тем, как обычно; а вроде и хуже становится. Без каких-то видимых причин, без повода — только ощущение, что все вокруг будто давит, и изнутри скребет фантомными когтями.       Похоже — как монстр из-под кровати, которого не видно, если заглянуть — но он там, и это просто знание.       Саске делает глубокий вдох — с чрезмерным для такого простого действия усилием; воздух кажется неестественно плотным, словно оседает в легких густой массой.       И с ним предчувствие-ожидание чего-то неотвратимого, иррациональное и глупое — как детский страх остаться одному в темноте; только Саске никогда темноты не боялся, лишь того, что всегда следовало за ней. И кажется — последует сейчас, или позже — неважно, на самом деле.       Прятаться вечно не получится.       Саске не хочет думать даже о вероятности того, что Итачи его найдет — но думать и не надо. Он просто знает — найдет, не отступится и не отпустит. Пока жив, конечно.       По телу проходит неприятная дрожь, и Саске безотчетно кутается в куртку плотнее. Не помогает — да когда это помогало.       Тут бы что-то другое.       (Кто-то другой?)       Саске представляет Итачи — раскинувшимся на полу, бездыханным; с каким-то болезненным удовольствием рисует в воображении его лицо — удивленное, ведь он совершенно не ожидал подобного; и обязательно — пустые глазницы и размазанная по лицу кровь. Можно даже и руками — пожалуй, Саске хотел бы этого.       Больше всего Саске всегда ненавидел его взгляд.       Да, от глаз стоило бы избавиться первым делом.       Саске прижимает ладонь ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу истеричный смех — но не получается, и этот смех больше похож на всхлип или даже рыдания.       Отвратительно, правда.        — Саске, — голос Какузу заставляет его вскинуться — и тут же отвести взгляд.        — Я в порядке, — да нет же, нет, — просто…       Дальше оправдание не идет — Саске не знает, что сказать и как объяснить.        — Я вижу, — Какузу скептически смотрит на него. Саске кажется, что в его глазах мелькает что-то похожее на беспокойство — но, наверное, только кажется. — Если тебе плохо, то…        — Я в порядке, — Саске на самом деле пытается не сорваться, но голос дрожит так, что он едва разбирает собственные слова. — Я… мне лучше уйти.       И он пытается — но только сделав шаг, спотыкается на ровном месте, по ощущениям — как будто все тело вдруг перестало реагировать на команды мозга.       Какузу подхватывает его в последний момент — резко, но все же с какой-то осторожностью.        — Под ноги смотри, — раздраженно говорит, придерживает за плечи — слегка, только чтобы помочь заново обрести утраченное равновесие. — Да в чем дело?       Саске заторможенно качает головой, не в силах ответить.       Порыв — оттолкнуть, отстраниться; но прежде чем он успевает это сделать, Какузу сразу же отпускает его сам. Почему-то накатывает облегчение — хотя хотел ведь — чтобы дотронулся, обнял и что угодно еще, хотел прикоснуться сам; но сейчас почему-то… страшно.       Неправильно — подходит лучше.       Потому что никто больше не может прикасаться к тебе; голос Итачи звучит в его голове, но как будто совсем рядом, и его руки призрачным холодом проходятся по спине и ребрам.       Воображение.       Ничего этого нет.       Не может быть.       «Ты так уверен?»       Под кроватью — никаких чудовищ; отец — темный силуэт на фоне окна, в ладони взвешивает пистолет — почему-то именно его опасный металлический блеск Саске помнит так отчетливо, — и говорит, будто бы вовсе не к нему обращаясь: они есть, но они гораздо ближе.       Чудовища — люди; другие, конечно же, не я, повторяет Итачи или его голос в голове.       «Не бойся, братик — я же рядом».       Саске хватается за ладонь Какузу, забывая, что сам оттолкнул его раньше — не зная, зачем, как будто это чем-то поможет — как будто он ему поможет. Его удивленный взгляд — последнее, что Саске осознает четко, прежде чем тяжело осесть на колени, пытаясь вдохнуть.       Голова кружится, перед глазами плывет, и когда Саске пытается встать — то только неловко заваливается, но словно сведенными судорогой пальцами продолжает сжимать чужую руку.        — Саске, — слышит он — глухо и неразборчиво, будто издалека, — что с тобой?       Вдох застревает в горле, и Саске задыхается; хочется разодрать себе грудь, чтобы хоть немного воздуха глотнуть, но онемевшее тело отказывается подчиняться.       Помогите — кровь бешено стучит в голове, отдаваясь тяжелой болью, и конечно, никто не поможет, никто не помог тогда —       Страх снова накрывает, вытесняя все прочие чувства, и Саске не понимает, чего страх — он в безопасности —       Так ведь?       В безопасности?       «Конечно, ты со мной в безопасности, Саске. Я всегда рядом» — мягко-убаюкивающе звучит такой знакомый, такой родной —       такой ненавистный голос        — Саске.       Саске кажется, что он не может дышать.       Не надо, пожалуйста, Итачи —       что ты, глупый братик, разве я делаю тебе больно?       Последнее, что он помнит, прежде чем окончательно провалиться в темноту — сильные руки, обнимающие его, и голос, повторяющий его имя — который почти перекрывает голос Итачи в его голове.       Или это все — в его голове?       Приходит в себя он тяжело, медленно — не до конца, кажется; глаза открыть не получается, только голоса слышно — приглушенные и тихие, вроде — знакомые, но назвать не выходит.       Среди них выделяется голос женский, резкий и незнакомый; Саске почти не разбирает, что она говорит, только обрывки отдельных фраз. Слышит шаги и скрип двери, отдаленно, тихо — кто-то пришел или ушел? Неважно. Думать о чем бы то ни было совершенно не хочется.       Чья-то ладонь ложится на лоб, и Саске инстинктивно дергается, пытаясь сбросить ее — не трогай, отойди.        — Тихо, тихо, — говорит женщина, но он не слушает — пытается оттолкнуть, но руки все еще подчиняются с трудом, так что он только слабо цепляется за ее запястье. — Что ты, ничего я не сделаю.       Саске чувствует, как кто-то осторожно разжимает его пальцы, вынуждая отпустить незнакомку — паника накатывает с новой силой, но отступает, когда он слышит голос Какузу — и даже не думает, что он здесь делает.       Он говорит, как всегда, спокойно:        — Все в порядке, — и что-то еще, что Саске уже не разбирает.       Все внимание концентрируется на том, как Какузу легко и почти ненавязчиво держит его руку, и Саске стискивает пальцы почти до боли; словно если отпустит — что-то произойдет.       Просто не отпускай.       У Какузу теплая рука, и это… приятно — успокаивает — что-то между; а руки Итачи всегда были холодными — на контрасте с телом, почти лихорадочно горячим — особенно остро это ощущалось, когда он прижимался к нему, неразборчиво шепча что-то на ухо.       Саске вспоминает об этом как-то отстраненно — сейчас Итачи рядом нет, ему ничего не угрожает. И прежний страх тоже почти пропадает — не до конца, потому что до конца не уходит никогда, но все-таки не давит уже так сильно, и самую малость — легче.       Только вместо него приходит стыд и что-то близкое к отвращению — за собственную слабость, которую снова не получается скрыть.        — Очнулся? — снова женский голос, в котором на этот раз слышится мягкая насмешка. — Я же вижу, не притворяйся.       С трудом Саске приоткрывает глаза, видит размытые лица, склонившиеся над ним — приходится моргнуть несколько раз, пока картинка не становится четкой.        — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает незнакомая женщина; Саске машинально отмечает ее длинные светлые волосы и спокойную доброжелательность в глазах. Ей не то чтобы тянет доверять — но опасения она не внушает.       Пока не прикасается к нему, по крайней мере.        — Не… знаю, — говорить получается с трудом — в горле пересохло, и голос звучит хрипло и почти неслышно.       Женщина непонятно хмыкает.        — Уже не умираешь, и то хорошо.        — Он в порядке? Что с ним?       Саске переводит мутный взгляд на Какузу; он даже не пытается скрыть беспокойства, и это… непривычно, но вряд ли так уж странно.       Это ведь нормально — переживать за других. Даже если они этого не заслуживают.        — Переутомление, полагаю, — спокойно отвечает женщина. Как ее зовут, кто она такая — на самом деле Саске не особенно интересно.       Сейчас ему ни о чем не хочется думать; от слабости все тело кажется тяжелым и каким-то чужим, мысли путаются, цепляясь одна за другую. Но он хотя бы не один.        — Ничего серьезного? — уточняет Какузу.        — Немного отдохнет — будет как новенький, — уверенно говорит она — и, в общем-то, права в этом. Саске всегда приходил в норму довольно быстро; а что творится у него в голове, никого не волнует.       И не должно.       Саске отрешенно смотрит в потолок, почти не вслушиваясь в их разговор — слышит слова, но не вникает в смысл.       Неважно.       Рука Какузу в его хватке неожиданно дергается, но Саске держит крепко — не задумываясь, что правильней было бы отпустить, если ему это неприятно.       Даже если задуматься — все равно разрывать контакт не хочется; когда еще он смог бы… так.        — Отпусти, — говорит Какузу, явно раздраженно.        — Нет, — вырывается тихо, еле слышно; и Саске с безотчетным упрямством лишь сильнее сжимает его ладонь. — Останьтесь.       Перед глазами вновь плывет, и он не может разобрать выражение его лица, когда переводит на него взгляд — но почти уверен, что увидел бы в лучшем случае недоумение, в худшем — отвращение.       Этого стоит ожидать.       Но почему-то Какузу едва слышно вздыхает, садится на край кровати рядом — не пытается больше руку высвободить, и Саске хочется надеяться, что делает это он не из жалости или какого-то чувства долга.        — Я промолчу, — женщина — врач, наверное, кем еще она может быть — откровенно усмехается.       Какузу тихо бормочет что-то явно не слишком приятное, на что в ответ получает лишь очередной смешок.       Саске закрывает глаза, убеждая себя, что все хорошо.       В это на самом деле довольно легко поверить, если концентрироваться лишь на ощущениях сейчас — и не позволять себе погружаться в воспоминания или мысли о том, что может быть.        — Ему просто надо отдохнуть, — ее голос становится едва слышным. — Физически, на первый взгляд, все в порядке… хотя, знаешь…       Больше Саске не слышит ничего — сознание медленно меркнет, мир словно отдаляется, расплывается — не больше чем мираж или сон.       Но если это — сон, он явно лучше всех, что были прежде.       Следующее пробуждение куда более резкое — он словно выныривает из глубины, и в первые мгновения ощущений словно слишком много — прохладный ветер по лицу, тяжелая слабость в теле, тишина, кажущаяся почему-то такой громкой.       Глаза открывать не хочется, но Саске все-таки это делает — щурится сквозь темноту, пытаясь распознать что-то знакомое в очертаниях комнаты, смотрит в окно. Вечер, ночь — интересно, сколько времени прошло. Должно быть, довольно много.       Очередной вдох дается с трудом — но что же, не привыкать. Иногда Саске кажется, что по-другому уже вряд ли будет. Он заставляет себя сесть на постели, игнорируя подступающую к горлу тошноту — бывало и хуже, не время себя жалеть.       На самом деле он был бы не прочь проспать еще часов так десять; он совершенно не чувствует себя отдохнувшим, только еще более разбитым и уставшим, чем раньше.       Но вряд ли от этого станет легче. Никогда не становилось.       Саске нервно поводит плечами, пытаясь сбросить охватившее вдруг напряжение.       Хоть он и не полностью обнажен — но чувствует себя именно так.       А еще чувствует непривычность — немного страха — отвращение.       Саске выдыхает, медленно проводит пальцами по руке от запястья до локтя, морщится, ощущая грубоватые выступающие полосы; встряхивает головой в попытке успокоиться.       Глупо бояться таких вещей, подумаешь — шрамы, как будто кому-то есть дело. Глупо постоянно скрываться, ведь это вызывает куда больше вопросов.       Саске не уверен, зачем сейчас об этом думает. Не уверен, что вообще стоит сейчас делать.       Он обхватывает руками колени, прикрывает глаза — какое-то время сидит так, прокручивая в голове все произошедшее совсем недавно. И это все тоже — кажется таким глупым, и над бессмысленным страхом, что, стоит ему выйти из комнаты, Итачи будет поджидать его там, следовало бы самое большее посмеяться. Только вот не смешно — и так сразу прогнать это ощущение не удается.       Разумеется, когда он открывает дверь — никого не видит. Пустой коридор — темный, но темноты Саске давно не боится.       А того, что прячется в ней обычно, сейчас здесь нет.        — …и поторопись с этим, — Саске задерживает руку в паре сантиметров от двери, когда слышит, как Какузу говорит с кем-то; почему-то — на английском. Саске не знает язык идеально — но достаточно, чтобы понять. — По возможности, конечно — но мне нужна любая информация, чем быстрее, тем лучше.       Ответа Саске услышать не удается — телефонный разговор, значит.       О чем речь, он не знает — что за информация? Но явно не стоит вмешиваться; и лучше бы вовсе тихо уйти, но проклятое любопытство мешается со странным ощущением, что это важно, и Саске остается — слушает что-то, наверняка не предназначенное для него.        — А ты по-прежнему гроза картелей, майор Пейн? — и что-то в тоне Какузу намекает на шутку, понятную только своим — Саске не понимает точно, но даже он слышит — личное, такое далекое от него.       Кто-то — друг, некто больше, откуда же Саске знать, хоть предположения и заполняют мысли — что-то отвечает; как ни прислушивайся, ни слова не различить.        — Серьезно? Тебя в самом деле повысили до майора? Прими запоздалые поздравления, — и Какузу неожиданно смеется.       И смех этот — легкий, хрипловатый и совершенно обычный; и Саске не понимает, что именно в нем заставляет его вслушиваться так жадно, не желая ни одного звука упустить.       И неприятно скребет в груди что-то похожее на ревность — странное жгучее чувство — что с этим неизвестным на другом конце провода Какузу позволяет себе быть столь открытым.       Саске трясет головой, сбрасывая наваждение — не имеет права так думать, ведь кто он — даже не друг, вечно лезущий в чужую жизнь случайный знакомый.        — О. Ты и Конан… Кажется, я много пропустил. — Веселье из голоса Какузу пропадает; и за этими словами следует долгая пауза. — Нет. Просто я вдруг понял… последние несколько лет я звоню тебе только с какими-то просьбами.       В этом слышится почему-то странная тоска, и Саске чувствует себя еще более неловко, подслушивая их разговор.        — Ты прав… — очередная пауза; Саске жалеет, что не может услышать ответа этого Пейна. — Пожалуй. Не понимаю, как ты можешь так спокойно к этому относиться. На твоем месте я бы злился.       Несколько секунд тишины — и Какузу снова смеется, только теперь тише и совершенно невесело.        — Спасибо, — говорит он, — Я действительно… ценю твою помощь.       После короткого прощания воцаряется тишина, которую нарушает лишь тихий шелест деревьев за окном. Саске какое-то время ждет — то ли приличия соблюсти, то ли просто пытаясь в себя прийти — не сразу решается окликнуть, стоит на пороге еще долго, просто смотрит.       И с каждой слишком долгой секундой становится не то чтобы легче — но близко к этому.       В свободной серой футболке и с собранными волосами Какузу выглядит как-то более открыто, по-домашнему — так, как Саске его еще не видел. И не сразу заметно, но все же — на шее несколько широких, поблекших шрамов, похожих на те, что на спине.       И сразу почему-то — неприятным холодом в груди неловкость, словно увидел что-то, что нельзя; хотя глупо, если он и сам шрамы не прячет.       Саске собственные шрамы привык прятать; но сейчас на нем лишь майка, открывающая слишком много, и он инстинктивно прячет руки за спину. Почти сразу — принуждает себя расслабиться, ведь нарочитая скрытность привлекает куда больше внимания. Так, может, Какузу и не станет его рассматривать.       Или он видел все еще раньше.       Какузу словно чувствует пристальный взгляд, оборачивается; смотрит непонятно, не то чтобы раздраженно — скорее, обеспокоенно.        — Тебе лучше? — вместо приветствия.       Саске отвечает не сразу, еще долго смотрит на него.        — Да, — произносит наконец, с трудом справляясь с дрогнувшим голосом.       Это воображение — или в глазах Какузу действительно проявляется облегчение?       Воображение, наверняка.       Саске слишком много представляет — то, чего не может быть, но что так хотелось бы видеть.        — Цунаде сказала, что тебе всего лишь нужен отдых. Стресс, нервное истощение… — за такими словами обычно следует «ты ничего не хочешь рассказать?» — но Какузу не говорит ничего подобного.       И снова сложно понять — это тактичность или же ему все равно.        — Цунаде? — Саске цепляется за смутно знакомое имя, вспоминает — та женщина, которая приходила; не ее ли Какузу хотел позвать еще в прошлый раз?        — Доктор Сенджу Цунаде, — поясняет Какузу, — лучший и единственный врач нашего города, — звучит отчего-то насмешливо.       Врач, действительно — как он и думал.        — Единственный, — повторяет Саске — просто чтобы что-то сказать. Он всего лишь хочет отвлечься — и пустой разговор и присутствие Какузу рядом — пожалуй, лучший вариант. — Серьезно?       Какузу пожимает плечами, почти улыбаясь — но это выражение быстро сменяется знакомым безразличием.        — А чего ты ожидал?        — Фуу говорила, что здесь все плохо, но я не думал, что настолько, — попытка пошутить выходит неловкой, и Саске думает, что лучше бы молчал.        — Вообще, у нее есть ассистентка, — задумчиво говорит Какузу. — Но большую часть работы в больнице все равно выполняет Цунаде. Хотя не сказал бы, что у нее так уж много работы.        — Вы как будто… неплохо знакомы.        — Тебя это удивляет? Почти весь город между собой «неплохо знаком».       Саске молча кивает. За этим, кажется, кроется что-то большее, о чем он может лишь догадываться — и что, как всегда, не его дело. Он мог бы спросить, но не видит смысла.       Ведь это даже не так уж важно.        — Хочешь пить? — Какузу протягивает ему стакан с водой, и Саске качает головой.        — Лучше кофе.       Какузу отворачивается, чуть дергает краем губ, как всегда, когда пытается сдержать улыбку, но не преуспевает. Саске понимает, что не должен на него так откровенно смотреть — но ему слишком нравится эта улыбка.        — Тогда садись. Сейчас сварю. — Какузу то ли не замечает, как он разглядывает его, то ли не обращает внимания.       С одной стороны — хорошо; с другой — все же отчего-то неприятно, и Саске пытается загнать это неуместное чувство подальше.       Двойственные эмоции, переполняющие его сейчас, раздражают и отчасти пугают — Саске не привык к ним, не знает, как на самом деле должен реагировать на происходящее. Хотя ничего и не происходит — ничего, на чем нужно заострять внимание, по крайней мере.       Какузу насыпает кофе и сахар в турку — даже что-то настолько незначительное делает так, что Саске наблюдает за ним с каким-то жадным вниманием. Он ничего не говорит — и Саске молчит тоже, раздумывая — стоит ли лезть с вопросами. Надолго его, впрочем, не хватает.       И дело, наверное, не столько даже в любопытстве, сколько в этой невыносимой тишине, неприятно давящей. Что угодно бы сгодилось — и раз уж Какузу не спешит начинать разговор, почему бы не сделать это самому.        — Можно спросить кое о чем?        — Спрашивай, — Какузу даже не оборачивается.        — Я не подслушивал, если что, — Саске мнется, не решаясь — но все же продолжает. — Случайно вас услышал. Кто такой… майор Пейн?        — Пейн? — Какузу не кажется хоть сколько-то обеспокоенным — может, решил, что ничего важного Саске услышать не смог. — Просто мой старый приятель. Служили вместе.       Этим и ограничивается, и Саске не решается расспрашивать дальше; не хочет допытываться — не его дело ведь, если так посудить.       Возможно — позже, если представится случай.       Возможно, Какузу расскажет ему сам; глупо рассчитывать на это, ведь причин доверять Саске у него никаких.       Саске наблюдает за ним, подперев голову рукой; думает, что хотел бы узнать о нем больше — о прошлом, о чувствах и мыслях; о всем том, что он так тщательно скрывает, показывая лишь самое незначительное.       Что-то еще Саске удается проследить по жестам и взглядам; но это немного, и по большей части то, что он не в силах описать словами, если бы понадобилось.       Что кроется за его привычкой постоянно касаться шрама, например — или этой странной тоской, иногда мелькающей в его глазах. За вечным стремлением скрыть эмоции — или откровенной неприязнью к большинству людей.       За тем, в конце концов, что Саске в это большинство почему-то не входит — ему словно позволяется иногда немного больше.       Может, Саске преувеличивает важность всего этого — видит то, что ему хочется видеть, а не то, что есть на самом деле.        — Фуу беспокоится за тебя, — неожиданно говорит Какузу.        — О, — Саске чуть прикрывает глаза. — Не стоит.        — Ей скажи, — едва слышный смешок. — Она чуть с ума не сошла.       Похоже на нее, думает Саске, так переживать из-за мелочей.        — Как долго я… был без сознания?        — Без сознания — пару часов. Но проспал потом почти сутки, — Какузу бросает на него быстрый взгляд через плечо. — И все-таки, что это было?       Саске не знает толком сам, как назвать эти приступы — страх, буквально парализующий, паника, не дающая нормально вздохнуть; нерегулярно, порой без явных причин.       Порой — причины слишком явные.        — Не беспокойтесь, — как будто он стал бы, — я уже привык.        — Привык, — задумчиво повторяет Какузу. — Так с тобой часто такое?       Он знает, что надо бежать, но тело не слушается, ноги будто ватные, и только сердце бьется так, словно готово в любой момент разорваться.        — Сакура, — говорить тоже сложно, — Сакура, она… там…       Ладони Наруто — уверенные и твердые — хватают за плечи, поддерживают, тянут куда-то:        — Все хорошо, успокойся, — а голос, вечно радостный, дрожит то ли от страха, то ли от слез — неясно, почему, — тебе нужно бежать, скорее, пока он не вернулся, идем.       Кто — хочет спросить Саске, но не может; и идти тоже не может, хватает раскрытым ртом воздух — но тщетно, и ноги подкашиваются; Наруто едва успевает удержать его от падения на скользкий пол.       Перед тем, как в глазах опять темнеет, Саске успевает выхватить в размытом тумане перед собой что-то алое — но сознание отключается прежде, чем он понимает, что это.        — Бывает, — уклончиво отвечает Саске.       Какузу молча ставит перед ним чашку, сам садясь напротив; Саске на автомате обхватывает ее ладонями, смотрит на него, но видит — все еще другое.       Это не то, о чем он хочет говорить — и Какузу не настаивает на ответе.       Знакомо-тянущее чувство в груди — благодарность и что-то еще; Саске закрывает глаза, делает глоток кофе, не зная, стоит ли сменить тему или продолжать молчать.       Тишина не кажется больше такой напряженной — и Саске выбирает второй вариант.       Сейчас, когда он не один, прошлые тревоги начинают восприниматься глупыми и беспочвенными. Так и есть ведь, на самом деле; и накатывает неловкость за недавний срыв. Вот только лучше на самом деле не становится; да, пожалуй, сознание он сейчас не потеряет, но все равно неприятно-тошно.       Саске бездумно смотрит на свои руки, на знакомые, выученные наизусть уже шрамы; такое чувство, что сейчас они выделяются на бледной коже ярче, чем обычно. И думать об этом не хочется — но не воспоминания даже, болезненные ощущения-образы не отступают.       Пальцы нервно дергаются, и Саске медленно выдыхает, стараясь игнорировать так некстати вновь подступающий приступ паники.       Все нормально.       Попробуй убедить себя в этом.        — С руками что? — неожиданно спрашивает Какузу.       Сам ладонь протягивает, словно дотронуться — но только задерживает пальцы в сантиметре от худого запястья, смотрит на самый широкий след — давний, плохо заживший.       Саске не поднимает головы, чтобы взглядом не встречаться — и одновременно стыдно (страшно) — что заметил, и хочется, чтобы прикоснулся; почему-то Саске думает, что если он возьмет его за руку, станет лучше.       Но, конечно, не станет.       И делать ничего такого Какузу не собирается.       Хмыкает только — как-то понимающе, убирает руку.        — Что-то личное?        — Как и у вас, разве нет? — звучит почти что с вызовом — как отчаянная и бессмысленная попытка отгородиться, которая не работает совершенно.        — Пожалуй, — соглашается Какузу.       Напряжение возвращается, но Саске не хочет продолжать этот разговор. Придумать достойную смену темы не выходит тоже, и он снова молчит.       Но от этого не легче.       Проходит не больше пары минут, когда Какузу наконец нарушает тишину.        — Ты не хочешь… — он неловко хмурится, но глаз не отводит, — поговорить?        — Нет.       Саске качает головой, стараясь не встречаться с ним взглядом; Какузу неслышно вздыхает:        — И все же, думаю, нам стоит это сделать.        — Не хочу я ни о чем говорить, — упрямым Саске тоже быть умеет, когда нужно.       А вот разговоры ему не нужны — не сейчас.       Сейчас от них будет только хуже.        — Перед тем, как… тебе стало плохо… ты вел себя довольно странно. Из-за чего-то, что я сделал? Или сказал?       Он явно не собирается просто забыть об этом — как стоило бы.       Саске не хочет, не может объяснить ему — он никогда не будет смотреть на него по-прежнему — он не должен ничего узнать.        — Это не из-за вас, — с трудом выдавливает Саске. — Я… это просто… вы тут ни при чем.        — Хм, — по его взгляду невозможно что-либо понять. — Ладно. — И, не давая опомниться, Какузу продолжает: — Не расскажешь, кто такой Итачи?       Саске не понимает, как ему удается сдержаться — он просто смотрит на него, до боли стиснув зубы, смотрит и не может ничего сказать — а мир вновь сужается до темной комнаты и холодных рук.        — Ч-что, — удается прошептать, и голос дрожит так, что Саске сам свои слова едва разбирает.        — «Итачи, не надо», — Какузу не отрывает от него внимательного взгляда, — это ты говорил.       Говорил? Саске не помнит такого, но он мало что помнит, это возможно; и он не знает, что делать сейчас.        — Это неважно. Все нормально, — если бы только эта ложь звучала хоть немного убедительнее.       Внезапный порыв, который едва удается подавить — рассказать, выплеснуть всю эту злость и боль — и неясно, чего хочется; не сочувственных слов уж точно, может — молчаливо-понимающего взгляда, может — крепких объятий.       Саске трясет головой, кусает губы — дрожь в теле отчего-то не унимается.        — Я вижу, как у тебя все нормально, — звучит слишком близко к насмешке — так, словно его состояние вовсе Какузу не волнует; как будто должно. — Выпей кофе. Успокойся.       Саске подчиняется, упорно не глядя на него; горячая жидкость обжигает рот и горло, ничуть не помогая привести в порядок мысли — но голос Какузу справляется с этим немного лучше.        — Послушай, я уже говорил, что доверяю тебе.       Чуть не срывается — когда это; затем Саске вспоминает, что да, не напрямую, но все же; и молча слушает дальше.        — Я не стану допытываться, если не хочешь рассказывать или не можешь, — почти непривычно мягко продолжает Какузу. — Но если тебе нужна помощь…       Саске снова качает головой.        — Нет. Правда — не стоит.       Не нужна ему никакая помощь, все нормально; Саске сжимает ладонями виски, зажмуривая глаза, вдыхает — резко, рвано, пытаясь не дать подступающей истерике вырваться наружу. Все было нормально только что. Зачем он спрашивает, зачем напоминает — но, может, если действительно рассказать, станет легче?       Нет. Что за глупость; любой, узнав о подобном, не испытает ничего, кроме омерзения — и это чувство Саске не хочет видеть в его глазах.        — Как скажешь, — после недолгого молчания говорит Какузу.       В его голосе Саске чудится странное понимание — но разве он мог догадаться о чем-то?       Да уж сложнее не догадаться, когда Саске абсолютно не способен держать себя в руках.       Какузу поднимается из-за стола; почему-то не уходит сразу, задерживается рядом с Саске, будто хочет сказать еще что-то — но так и не произносит ни слова.       В очередной раз Саске хочет подорваться с места, обнять его — вцепиться как можно крепче и не отпускать; и в то же время от одной мысли пробирает сильнейшим отвращением к себе. Как он вообще может об этом думать.       Саске опускает голову, старается дышать ровно и медленно, игнорируя резь в глазах и лихорадочно колотящееся сердце.       Вдруг чувствует, как теплая ладонь касается затылка, сначала — едва ощутимо, будто сомневается — но потом уже уверенно зарывается в волосы, легко, почти ласково гладит; и в этом жесте слишком много непривычной, неожиданной нежности. Зачем? Саске не решается пошевелиться, боясь, что это окажется наваждением; не решается спросить, боясь, что все прекратится.       Но проходит, кажется, вечность — Какузу не уходит; и Саске не выдерживает, резко разворачивается к нему и обнимает, утыкаясь лицом куда-то в район солнечного сплетения. Какузу вздрагивает — от неожиданности или отвращения, Саске не хочет думать — но не отталкивает его, и руку не убирает, продолжая перебирать его волосы.       От этого внутри словно ломается что-то — Саске пытается держаться, но сухие рыдания все равно рвутся наружу, и он сильнее прижимается к нему, вцепившись пальцами в ткань футболки. Глаза жжет сильнее, но он не плачет — кажется.        — Глупый мальчишка, — тихо говорит Какузу. — До чего ты себя довел.       Мягко отстраняет его — только чтобы наклониться и обнять крепче; и в этот раз Саске не чувствует страха, только непривычную защищенность — как будто уверенность Какузу передается и ему. Он осторожно поглаживает его по спине, не говорит больше ничего — но он рядом, не собирается исчезать никуда.       И этого Саске достаточно, чтобы наконец стало легче дышать.