О ценностях

      Деньги Маммон любила, это верно. Фунты, евро, доллары, рубли — совершенно не важно. Награда, власть и, наконец, возможность купить что угодно. Или даже кого угодно. Деньги — это лестница, влияние и тёплое чувство, разливающееся по всему телу при коротком взгляде на солидный сейф. Со стариной Гобсеком Маммон бы себя не сравнила, но тратила честно заработанные осторожно, как следствие не столько скупости, сколько осознанного понимания их ценности.       Маммон любила многие вещи. Варию, за исключением, Леви; сидеть на плече у Бельфегора, что стало затруднительно, после снятия проклятья, драгоценности, распродажи, ценные бумаги и выгодные инвестиции. Но чего она на дух не переносила, так это убогой и бездарной растраты. Иначе, как растратой систему безопасности штаб-квартиры элитного отряда убийц никак назвать было нельзя, поскольку в её, Маммон, дверь деликатно, почти нежно стучал последний, которого она хотела видеть, человек.       Не столько стук, сколько ласковое поглаживание костяшками. Маммон бы поставила сотню на то, что Фонг приторно нежно провёл ладонью по гладкой древесине, задержал пальцы на холодной резной ручке и, наконец, прислонился к двери щекой. И все это делал, несомненно, умиротворено улыбаясь. Фонг вообще все делал с улыбкой. Говорил, дрался и победил с не сходившей с лица понимающей улыбкой, которую так отчаянно хотелось стереть, содрать, смахнуть. Это то, что делал Фонг. Понимал, чтобы ни случилось, он непременно всё понимал и мягко улыбался. Когда Фонг не улыбался, он пилил. Безусловно, из лучших побуждений и для блага самой Маммон, но слушать поучающий всезнающий тон невыносимо настолько, что сводило челюсть.       Маммон ни секунды не сомневалась, что он притащился бы в Италию и проник в защищенную резиденцию элитных убийц только чтобы прочитать очередную нотацию и рассказать о необходимости чаще бывать на свежем воздухе. Фонг откровенно раздражал, но она находила в этой навязчивости определенное очарование, как в и сладостных лиловых тюльпанах, которые исправно доставляли в замок каждые три дня (что, впрочем, совсем не мешало ей перепродавать их влюблённым дуракам).       Фонг раздражал и вызывал ещё по крайней мере дюжину противоречивых эмоций, но не уважать его Маммон не могла, хотя бы потому что тот хранил её секрет, как бы пошло это не звучало. Он ревностно охранял тайну Маммон на протяжении десятилетий, не прося ничего взамен, что она лично считала идиотизмом, но отнюдь не возражала. Он был единственным, кто разглядел женщину под балахоном и человека под маской отчуждённости. Нет, идиотом она бы его не назвала, но ему об этом знать совершенно не обязательно, особенно после того позорного поражения, имевшего место не настолько давно, чтобы Маммон успела простить или забыть. — Вайпер, — голос китайца тихий, с едва заметным акцентом. Похоже, Фонг стремился к совершенству во всем. Будь то физическая форма или языки. — Вайпер, — на трюк «никого нет дома» мужчина, очевидно, не купился, — вернее, Маммон. Так ведь ты себя теперь называешь? — Фонг, отстань.       Фразы уже давно ставшие их уникальным приветствием. — Я тоже рад, Вайпер, — шёпот мягкий, без ноток иронии. — Чего тебе? — Просто почувствовал, что мне нужно тебя увидеть. — И? — Маммон оставалось только надеяться, что это прозвучало так же холодно, как она планировала. — Откроешь? — Нет. — Я заплачу.       Тишина, такое нехарактерное для Варии состояние, после короткой паузы нарушилась скрипом открывающейся двери. — Я принимаю наличные, карты, ценные бумаги, драгоценности и признанные произведения искусства. — Даже олицетворяя смертный грех ты прекрасна. — Я просто сделаю вид, будто ты этого не говорил. — Вайпер, я не хочу сказать, что мои боевые искусства лучше твоих иллюзий, но ты верно очень устала, да и вообще не ожидала моего визита.       Нужно отдать Фонгу должное, он действительно изо всех сил старался не смотреть, на женское тело, окутанное улетучивающимся облаком тумана, но мужское начало все же оказалось сильней.       Маммон никогда не была скромной или, упаси Господь, стеснительной, да и бельё не было настолько уж откровенным, но без капюшона и просторного балахона чувствовала себя крайне уязвимо, о чем давать знать Фонгу, разумеется, не собиралась.       Натянув самую свою невозмутимую маску, Маммон сложила руки на груди. — Так о какой сумме мы говорим? — Ах да, точно, — тонкие пальцы нырнули под свободную рубашку и выудили бархатистую синюю коробку.       В памяти невольно всплыл образ Фонга с натянувшимися до предела жгутами мышц и разрывающейся от их напряжения рубашкой. Лун — китайский дракон на подтянутой груди описывает его как никто другой: свирепый, но благородный. Свирепый Фонг врывается в её иллюзорный мир и разрушает его, преследует неотступно, высекает словно искру кремень, лишает надежды, вонзает иглы до самых костей. Но когда Маммон осознала, что убийственное касание этих мозолистых рук будет последним, что она почувствует, не произошло ничего. Младенец Фонг перед ней только обезоруживающе улыбнулся и подарил надежду на избавление от оков проклятья.       Стоило Маммон коснуться коробки, как Фонг накрыл её руку своей. Высвободившись, она подошла к массивному письменному столу и, нащупав в темноте выключатель, зажгла лампу. Отблески света в глазах чертового Фонга придавали ему некоторого озорства, даже лукавости. Поймав её взгляд он мягко улыбнулся, вызвав не до конца понятый самой Маммон и едва подавленный позыв улыбнуться в ответ.       Вынув из ящика небольшую лупу, она осторожно вскрыла коробку и поднесла ее к мягкому свету настольной лампы. Три ряда мерцающий камней сияли в мягком свете, отбрасывая блики на впалые щеки. Маммон никогда не была любителем подобных вещей, но сочла колье вполне симпатичным, даже вполне в её вкусе, хоть и носить его, разумеется не собиралась. — У тебя двадцать минут.       Колье фирменное, дорогое. Дилетанты бы сказали, что слишком дорогое для полосы металла и горсти кристаллов, но нередко имя стоит дороже золота, что Маммон безусловно уважала.Как средство сбережения, конечно, не годится, но очень приличный экземпляр для продажи. Словом, интересная вещица, но по её текущим расценкам тянула минут на десять, не более. Но Фонг ведь просто так отстанет, верно? Лучше дать ему больше времени сейчас, чем он снова заявится через неделю. Холодный расчёт. В этом Маммон хороша. — Позволишь? — Фонгу не нужно её позволение, но он все равно спросил, потому что так делает чертов Фонг.       Он высвободил мерцающее колье из крошечных креплений и подошёл к ней со спины, прислонившись куда теснее, чем необходимо.       Волосы, откинутые Фонгом набок, щекочут кожу, как и его руки невесомого касающиеся её шеи. Желание прижаться щекой к его тёплой руке Маммон списала на усталость.       От холода металла на нежной коже Маммон поёжилась и осознала: чувствовать Фонга за спиной на удивление приятно.       Фонг, к числу достоинство которого, относилась и проницательность, коснулся мягкими губами её шеи, разбрасывая табуны мурашек по всему телу.       Не то, чтобы взвешенный шаг, но импульс: Маммон нашарила в темноте его руку и, проводя переплетенными пальцами по стройному стройному силуэту, положила её на своё бедро. Он отреагировал как любой мужчина — проворными пальцами нырнул под подол тонкой ночной рубашки и, не найдя сопротивления, погладил внутреннюю сторону бедра. От легкого касания его второй руки узкая бретелька атласной рубашки соскользнула с плеча.       Этот чертовски привлекательный, поджарый, с твёрдым, словно высеченным из мрамора, торсом Фонг, заставлял сердце замирать. Его мозолистые руки настолько крепкие, что Маммон казалось они единственные, что удерживает её на земле. Горячее дыхание на затылке вызывало отклик во всем теле, сосредоточившийся в затвердевших сосках, не оставшихся без внимания мужчины.       Борясь с естественным желанием и пугающим внутренним осознанием, очевидно, существующего между ними влечением, Маммон отстранилась. — Нет.       Фонг, нужно отдать ему должное, принял отказ без возражений. — Думаю, тебе лучше уйти, — Маммон подошла к раскрытому окну и досадно зажмурилась, раздражённая, к удивлению, больше собой, нежели Фонгом, — и можешь забрать свою безделушку. — Вайпер, — Фонг выдал настолько мучительно долгую паузу, что она обернулась. Её острый профиль выделялся на фоне ночи за окном. — Я люблю тебя, — сказал он. — Не знаю нужно тебе это или нет, но я говорю правду. Она не ответила. — Ты ведь понимаешь, что я говорю так не из-за сегодняшней ночи? — продолжил он. — Забудь эту ночь. Это вышло случайно, я поступил глупо, я совершенно запутался. Я не пытался воспользоваться тобой или купить. Ни за что на свете я бы не хотел тебя обидеть. Она ещё немного помолчала. — Мне кажется, я в известной степени неуязвима для обид, — произнесла она наконец задумчиво. Он впервые выглядел так, будто не знает, что сказать. — Где ты остановился? — Маммон по прежнему упорно не смотрела на него. — Я так спешил сюда, что не подумал об этом, — прежний Фонг вернулся и одарил её почти осязаемой улыбкой. — Можешь остаться здесь. Только учти, Скуало встаёт в шесть, а значит и все остальные тоже. Тебя к этому времени здесь быть не должно. Остаток ночи они говорили. Сначала неловко, а под утро — как никогда раньше: искренне. Душевные разговоры никогда не были её коньком, а искренний иллюзионист казался и вовсе чем-то нелепым, но с Фонгом вообще все было каким-то другим.       Первый луч солнца ознаменовал появление в жизни Маммон чего-то совершенно нового. Но вместе с тем твердил, что все в этой жизни заканчивается. Деньги, время, слова. Ровно в пять пятьдесят девять Фонг свесил ноги с широкого подоконника и приготовился к прыжку. — Я говорю, что люблю тебя так, словно ты должна быть мне благодарна. Но я этого не думаю. Просто я болтаю глупости. — Нет, ты не говоришь глупости… — Каждый мужчина, если он не лжёт женщине, говорит глупости. — Иди, –она почти улыбнулась.       Он поцеловал ей руку и прыгнул.       Маммон любила деньги. Деньги, помимо всего прочего, давали ей ощущение надёжности. Но надёжность и дюжину других чувств, не известных цветным бумажкам, ей дарило и нечто совершенно иное.       Быстрые, низкие облака пробегали по лунному диску.       Незамысловатая застежка легко поддалась тонким пальцам, а кристалы рассыпались по ключицам.       Стук. Маммон ждала его, но открывать не спешила. Едва заметная улыбка и еле различимый скрип петель. — Вайпер, — улыбнулся Фонг, — вернее Маммон. Так ведь ты себя теперь называешь?