Навстречу жизни

      Клод Фролло, облачённый в чёрный плащ, Клод, похожий на призрак, прижался бледным ликом к покрытым ржавчиной, но ещё достаточно крепким прутьям тюремной решётки. По другую её сторону, запертая в этой подземной тюрьме, томилась темноволосая плясунья. Архидьякон пристально вглядывался по ту сторону запертой решётки, стараясь разглядеть смутные очертания распростёртого на охапке старой соломы тела красавицы-цыганки. Он чувствовал даже отсюда её слабое прерывистое дыхание, но едва видел её саму в этой кромешной, подобно ночи в аду, тьме. Это раздражало неимоверно. Он хотел видеть её всю! Всю! Он хотел видеть её сейчас! И не хотел медлить ни минуты!       Тем не менее, голос его был холоден и суров (но как же пылала в этот момент его истерзанная душа, если бы только она знала!), когда священник произнёс:       - Я ещё раз повторяю тебе, несчастная, в моих руках сейчас твоя жизнь и свобода! И я говорю тебе, колдунья, дай же мне надежду! Я одержим тобою, словно бесом! За ночь с тобой я продам душу самому сатане! От тебя самой зависит – жить тебе или умереть завтра утром! Понимаешь ли ты это? Пусть в тебе нет жалости ко мне, но пожалей и спаси хотя бы себя! Ты молода и прекрасна! Зачем тебе умирать в шестнадцать лет, когда перед тобою вся жизнь?       - Уйди прочь, убийца! – послышалось в ответ. – Я никогда не стану твоей! Я принадлежу моему Фебу!       Она говорила надломленным голосом, в котором слышалось страдание. Её голос был столь нежен и певуч, но в нём была всепоглощающая ненависть к нему (он ясно слышал это!), и этот разительный контраст в её голосе и интонациях растравлял его старые душевные раны и приносил ему тысячу новых мук.       - Феб умер! – безжалостно, хотя сердце его в этот момент разрывалось от невыносимой боли и истекало кровавыми слезами при виде её безмерного горя, произнёс он. – Он умер, и что толку ему в эту минуту от того, что ты лежишь сейчас, бессильная и страдающая, на жалкой соломенной охапке в этой подземной тюрьме и хранишь ему верность, которая ему не нужна более. Душа его не принадлежит тебе, цыганка. Она предстала перед Господом и отвечает сейчас за все свои грехи, которые он совершил, идя земным путём.       - Феб менее грешен, чем ты! – надменно возразила она, вскинув голову. – Феб лучезарен и прекрасен! Всевышний простит ему все его грехи! Они незначительны! Весь его грех – это любовь ко мне! А я страстно люблю моего капитана и возьму его грехи на себя. Я – язычница. Если мне и суждено гореть в аду, я согласна гореть, тем самым я спасу моего возлюбленного. А ты… ты - убийца! Грех на тебе! Страшный грех убийства! Его кровь на твоих руках! Как смеешь ты, католический священник, просить любви у простой цыганки? Ты нарушаешь свои обеты. Или обеты эти ничего не стоят в глазах твоего Бога?       Клод застонал от её жестоких слов, закрыв лицо руками. Но скоро пришёл в себя, и, отняв руки от лица, произнёс:       - Ты – бессердечна! Хорошо же! Буду же безжалостен и я. Я более не буду спрашивать твоего согласия. Не безумец ли я, в самом деле – спрашивать разрешения у уличной распутной девки и вымаливать её любовь и снисхождение на коленях? Я сам возьму то, что мне причитается по праву!       Загремел, открываясь, тюремный засов, и архидьякон с быстротой хищного зверя проник за тюремную решётку.       Девушка приподнялась ему навстречу, гремя цепью.       - Не подходи ко мне, убийца! – воскликнула она, вся дрожа от ужаса и негодования. - Прочь! Я плюну тебе в лицо! Не смей касаться меня…       Клод Фролло криво усмехнулся, и в слабом отсвете горящего в отдалении в подземном коридоре, факела, она увидела выражение его глаз. Девушка содрогнулась. Он пожирал её взглядом, полным вожделения и страсти, и чтобы, лучше видеть её, он вернулся назад, сорвал со стены этот чадящий факел и, вернувшись к ней, прикрепил факел к стене неподалёку. Он хотел видеть её всю! Он хотел смотреть на неё, трогать её руками, осязать её прекрасное стройное тело. Он не мог более ждать, когда ей вздумается проявить к нему благосклонность. Часы бежали. И скоро должен был наступить рассвет, а с ним и казнь – безжалостная казнь, которая отнимет её у него окончательно и бесповоротно.       Так не бывать же этому! Не бывать! Даже если она против… и упирается! Боже, как же она упряма! Но и он не считал себя слабым. Он тоже был упрям. И он сделает это. Сейчас!       Он обхватил её руками и повалил на солому. Она было отпрянула от него, но цепь крепко держала её, не давая уйти или хотя бы отползти в сторону. Цепь натянулась, причиняя боль её раненной ноге. И она закричала от боли, страха и отчаяния… Навалившись на неё, Клод чувствовал под собой её гибкое тело, которое извивалось, пытаясь вырваться, хотя это было невозможно. На что она надеялась, глупая? Широкоплечий священник был силён физически и одержим страстью, какой-то животной похотью и вожделением и ничего не было на свете такого, что могло бы остановить его сейчас в безжалостном стремлении овладеть ею. Он так давно ждал этого часа! И ни за какие блага, обещанные ему на том свете католической церковью, не собирался он отказываться от того, что могло бы дать ему её столь юное прекрасное тело.       И, кажется, цыганка это поняла. Она слышала над собою его неровное дыхание и сама задыхалась в бесплодных попытках выскользнуть из-под его могучего тела.       Она стонала от бессилия, стыда и отвращения.       - Молчи! – приказал он ей и впился горячим страстным поцелуем в её вишнёвые уста. Казалось, вечность терзал он своими нетерпеливыми устами её нежный рот. Прикосновение его губ оказалось столь огненным, поцелуй был более жгучим, чем каленое железо палача. Девушка сразу ослабела. Подобный поцелуй требовал отдачи, он изматывал и в то же время наполнял её тело невыносимым томлением - томлением, которое требовало разрядки, иначе можно было, казалось, умереть от той тягостной и блаженной истомы, которая внезапно охватила её всю. От его поцелуя у бедной цыганочки закружилась голова. Она закрыла глаза. Её будто уносил за собою какой-то безумный вихрь.       Наконец, когда, казалось, минула целая вечность, Клод Фролло оторвался от её желанных уст, но оторвался лишь затем, чтобы тут же впиться в её шею, подобно жаждущему вампиру из древних легенд и сказаний. Он чувствовал своими жадными устами её нежную бархатистую смуглую кожу, он ощущал бешенную пульсацию – под его губами билась и трепетала жилка…       - О, Боже! Помоги мне, Всевышний! – простонал он. Она открыла глаза, и он увидел совсем близко затягивающий в себя чёрный омут её очей, обрамлённых густыми ресницами. Её длинные, цвета воронова крыла волнистые пряди волос окутали её всю. И он, стремясь как можно быстрее освободить её от лохмотьев, бывших когда-то ярким цыганским нарядом, запутался сам. Требовательные, жадные, цепкие, но неопытные пальцы его блуждали по её телу в поисках булавок, которые во что бы то ни стало, сейчас, сию же секунду требовалось расстегнуть, чтобы избавить её от мешающей и преграждавшей доступ к её божественному телу, одежды. У него это получалось с большим трудом и он весь изнемог от желания, пока достиг своей цели и она оказалась полностью обнажённой.       - Ведьма! – Приподнявшись над нею, он окинул её всю затуманенным взглядом. Голос его охрип и сорвался…       В последней целомудренной, но, тем не менее, безуспешной попытке избавиться от его тяжёлого страстного взгляда она ещё раз рванулась из-под него. Щёки её пылали, уста что-то бессвязно и умоляюще шептали ему. Он не разбирал слов. Он лишь упивался звучанием её божественного голоса. Он приник к её юной упругой груди, подобно изголодавшемуся младенцу, охватил ореол её розового нежного соска губами, и Эсмеральда, застонав, изогнулась под ним от нахлынувшей новой волны неведомых ей дотоле ощущений. Он терзал одну её грудь ртом, рукою обхватив другую и чувствуя под своею ладонью неистовое биение её сердца. Древние инстинкты руководили им в эти минуты. И Клод Фролло подчинялся им, отдался на их волю. Ему казалось, что всё это он умел давно, он давно уже знал, что нужно делать, чтобы пробудить её прекрасное тело для любви… Оказалось, это вовсе не трудно. Она стонала. Она несомненно его желала!       Что же это такое? Этот гадкий ужасный священник пробуждал её девственное тело, он ласкал её так, как не ласкал даже Феб, её возлюбленный Феб! С такой пылкой страстью простодушная невинная цыганочка столкнулась впервые… Она ничего не понимала. Где она? Кто она? Зачем она здесь? Она лишь ощущала на своём обнажённом теле мужское тело. Она чего-то страстно желала и хотела? Чего же? Неужели подчиниться этому страшному человеку? Как же это? Она не могла освободиться из-под его власти, она вся дрожала то ли от ужаса, то ли от желания. Её тело от его настойчивых сладостных ласк и поцелуев наполнялось горячей истомой. Тело не спрашивало, чего и кого она хочет на самом деле. Тело жило отдельной жизнью, не слушая разума. Да и какой тут разум?! Ей казалось, что она сейчас потеряет сознание, не выдержит его ласк и прикосновений… И, в то же время, если он вдруг перестанет ласкать её тело, она непременно умрёт… Таких ярких чувственных ощущений цыганка раньше никогда не знала. Она и не думала, что такое вообще возможно. Оказывается, и такое бывает. В этом грязном, мрачном тюремном помещении можно испытывать райское наслаждение. Эти ощущения ещё усилились, когда священник проник рукою между её бёдер. Она вздрогнула. Он провёл ладонью по её самому чувствительному месту. Его пальцы проникли ей внутрь. Как она была горяча и податлива! Он осыпал её всю поцелуями. Он был нежен и груб одновременно. О, Небо! Это сумасшествие какое-то! Завтра смерть? Не может быть завтра никакой смерти, никакой казни! Вот они смерть и жизнь, сплетённые сейчас воедино в тесном объятии. Смерти нет! Да, она сейчас поняла это всем существом своим! Смерть и есть жизнь! Неразумные люди! Они думают, что есть смерть… Никогда ещё Эсмеральда не ощущала такого полного желания жить, как в эти вот минуты. Когда он неистово, нежно ласкал её губами и языком, она вся замирала. Она вся трепетала. Боже, казалось, это никогда не кончится! Вот это и есть рай небесный, наверно!       Даже когда он вошёл в неё и начал двигаться внутри, всё более и более ускоряясь, она приняла боль как часть этой настоящей волшебной жизни, как часть мироздания! Её переполнял жгучий восторг. Она содрогалась всем телом, она стонала от боли и наслаждения одновременно. Клод тоже содрогнулся внутри неё, крепко сжимая её в своих объятиях и прижимая к себе как самый драгоценный клад, доверенный ему Всевышним. Он прислушивался и к ней и к себе. Казалось, их переполняло какое-то общее чувство, которое связало их отныне неразрывными узами, несмотря на их социальное различие.       - О моя Эсмеральда! - с невыразимой нежностью произнёс он.       Эсмеральда лежала расслабленная, закрыв глаза. Она услышала звук отпираемой цепи, звенья цепи звякнули... её лодыжка была освобождена. Клод с благоговением поцеловал её израненную ногу, осторожно, не касаясь устами открытой раны. Потом, одевшись, отпер решётку тюрьмы и, бережно закутав её в свой чёрный плащ, поднял на руки и вынес наружу навстречу новой жизни. Жизни, а не смерти… -