Сбегать из Багерлее подано, дор

Жажда сводила с ума, но никак не могла свести. Алва знал, что этот миг наступит, но надеялся… Надеялся не дожить до него. Увы, он потратил немало лет на то, чтобы тщательно подготовить свой разум и своё тело к испытаниям. Бойся своих желаний. Он желал быть крепким, как сталь, и это сбылось — ситуация была поганей не придумаешь, а тело и разум не желали подводить его, мучая нестерпимо. Только душа, как водится, дрогнула и предала: начала жаждать если не пресной воды, то хотя бы избавления. Чем дальше, тем больше, и Рокэ бы охотно исполнил каприз души, вот только кандалы его были крепки, а цепи коротки — и не задушишься, и голову о стену не расшибешь. «Карьярра! Надо было позволить Перту приходить», — в тысячный раз подумал Алва и обреченно закатил глаза, мечтая узреть петлю, свесившуюся с потока. Вдруг… раздались шаги. Кто-то шёл к его закатной конуре. Не Перт, не дознаватели, не стражники, не белоштанный ызагр — их шаги он прекрасно распознавал, мучо грасиас музыкальному слуху. Знакомые, очень знакомые шаги, но этого не может быть!.. — Хуан??? — изумление было столь велико, что Алва произнес это вслух. — Соберано. Перед ним был верный слуга Хуан Суавес собственной персоной. Бесшумно притворив дверь, Суавес отвесил до боли знакомый грубоватый поклон и занялся делом. Из-под широкого плаща, как по волшебству возникла фляга. — Ты пролез в Багрелее? — более идиотского вопроса Рокэ не мог задать, но его извиняло прискорбное состояние здоровья, которое Хуан уже начал поправлять. Смочил губы соберано водой, потом немного накренил горлышко фляги, дав сделать небольшой глоток, обтер лицо влажным платком. — Ты мне снишься, — догадался Рокэ. — Или ты мираж, а, Хуан? — После поговорим, соберано, — буркнул Суавес, ковыряя кандалы ключом. — Готово! Поднимайтесь, дор, караул подкуплен, но ждать нас с вами они не нанимались — сменятся, и тю-тю. Этого мига Алва боялся больше, чем всех смертей. И вот он настал, карьярра. — Хуан, я не уйду. Суавес сделал вид, что не слышит и со всей возможной бережностью начал подтаскивать хозяина к двери. — Хуан, я приказываю тебе оставить меня тут! — как можно более властно прошептал Рокэ. Суавес не был впечатлен, о чем и заявил — действием. — Тебе соберано приказывает, мать твою, Хуан! Остановись! — Чтоб эти ублюдки из моего дора хорошо пропеченный пирог сделали? Да хрен им в глотку… — пробурчал Суавес. Остановился упрямец лишь у самой двери — чтобы утереть пот со взмокшего лба и постучать условным стуком. Драгоценную ношу приходилось удерживать за шкирку, и весьма крепко — ноша сообразила, что к чему, и вновь пыталась вырваться. Тщетно. Что ж, придется раскрыть карты. — Хуан, я не могу покинуть тюрьму. Король в заточении, если я сбегу, его казнят по моей вине и Алвасете смоет в море! — Соберано… — Более того тебе скажу: пока в заточении королева, Фердинанд не двинется с места, он её, видишь ли, любит. Так что, зря ты… — Соберано… — Что ты заладил: «соберано, соберано»?! — Дор. — Покорно внес разнообразие Суавес. Но морду при этом скорчил такую, что захотелось съездить по ней кулаком. — Смею вас заверить, дор, что я обо всем уже позаботился. Вернее, обо всех. Король любит свою королеву в неприметной карете, коя везет их обоих по южному тракту в Алвасете. Море на столицу не покушается. Ваш мертвый двойник лежит в мешке за дверью. Извольте же обхватить меня покрепче, дор. Впереди крутые ступени. — Вот вечно ты забываешь с доклада начать… Тычок кулаком под ребро вышел хилый, как котенок лапкой погладил. Кэналлиец скосил глаза на развоевавшегося соберано и, подтянув того поближе к себе, так знакомо по-отечески тепло улыбнулся. — Виноват, дор. Исправлюсь.