Забота

      В твою пятерню вцепились девичьи пальчики. Маленькие и аккуратные ручки с побелевшими костяшками крепко держат тебя за ладонь и не отпускают.       — Ты же придёшь за мной, да? — голос у Кейси дрожит, как струна, а в глазах уже стоят слезы, готовые вот-вот сорваться крупными каплями с ресниц.       Это её первый день в саду. И пятьдесят седьмой — у тебя. Кейси не твоя родная дочь, но сейчас она, поджав губы и сведя светлые брови к переносице, стоит перед тобой в желтом сарафане, сжимает за руку и еле сдерживает себя, чтобы не разрыдаться.       Всё началось ещё несколько лет назад, когда ты пошел на воскресную мессу. Сосед, с которым вы снимали небольшую немного обшарпанную квартиру на окраине, пригласил тебя составить компанию на службе, хотя никаким католиком он и близко не был — просто строил планы на миловидную второгодку, дочь местного священника, добродушного Отца с сединой в висках и ямочками на щеках, изрешечёнными морщинами.       Так ты, студент последнего курса, впервые с предвыпускного класса посетил церковь. Там, слева от главного входа, в огромной коричневой кадушке, покрытой трещинами прозрачного лака, росло «хорошее» дерево — обыкновенный фикус с гладкими зелёными листьями. По краям их обрамлял светлый контур пигментации, словно нимбы над головами святых. С тонких веток свисали перевязанные красными нитями небольшие свёртки с поручениями, которые нужно было выполнить. По одному на каждую записку.       Домой ты возвращался один, и уже стоя перед дверью, ища ключи в карманах брюк, ты наткнулся на примятую трубочку. На желтом листе для заметок с клеящейся полоской с обратной стороны кто-то изящно вывел чёрной пастой «Стань волонтёром».       И, спустя несколько дней, ты стал. Прошел шесть кварталов вдоль улицы, и остановился у живой изгороди, оплетшей невысокий забор, за которым на педантично подстриженном газоне распласталось двухэтажное здание, старательно выкрашенное в белый. Около посеревшего от времени черепичного козырька над массивными деревянными дверьми со стеклянными вставками на слабом ветре еле подёргивался звездно-полосатый флаг. Ты сверил адрес, зашел за кованые ворота, прошел по вымощенной брусчатке и, поднявшись на крыльцо, нажал на кнопку звонка.       С тех пор ты два раза в неделю стал наведываться в приют — играть ребятам на пианино и время от времени показывать фокусы, коим научился давным-давно. Ты садился на стул, поднимал скрипучую крышку, и ребята, окружившие тебя, умолкали на мгновение. Ты заносил пальцы над черно-белыми клавишами, и в больших детских глазах тут же вспыхивала искорка. «Пять маленьких утят», «У старого МакДональда есть ферма», «Маленькая акула». Особенно ребятам нравились «Бинго» и «Маленький пальчик» — на них всегда кто-то сбивался — лишний раз хлопал в ладошки или касался макушки вместо носа — и от этого всем становилось весело. Дети заливались звонким смехом, и ты вместе с ними.       Уже летом ты закончил колледж. Без диплома с отличием, но всё же. Перевёлся на полный график и в качестве полноправного журналиста писал статьи для ежедневной газеты, разъезжал по выставкам и забросил подрабатывать репетитором. Нередко ты засыпал на неудобном диване с ноутбуком на животе и просыпался с ужасной болью в шее, не проходившей целые сутки. Порой у тебя так затекали руки, что ты не мог нащупать кнопки клавиатуры. Иногда глаза резало до такой степени, что, даже прикрыв ресницы, пальцы сами тянулись к лицу, чтобы выковырять их. Ты стаптывал ноги до кровавых мозолей. Ты мог не спать сутками, а булочка с корицей и чашка прогорклого кофе могли быть единственной едой на протяжении нескольких дней. Но ты всё равно продолжал проходить шесть кварталов вверх по улице и играть «Крошку паучка», «Повиляй хвостом» и «Если ты весёлый».       Через три года ты взял под опеку Кейси. Девчушку с яркими карими глазами и тонким голосом, появившейся в широком белом доме с подстриженными лужайками во время одной из твоих поездок на другой край штата за очередным интервью очередного дирижера очередного оркестра. Кейс довольно быстро юркала под твою руку и внимательно вела светлой головкой вслед за каждым твоим движением.       Ты доставал из-за её ушка четвертак, и она вскидывала брови. Просила показать ещё раз, а после заходилась заливистым смехом. Ты играл «Марш муравьев», и она склонялась над пианино, вскидывала руку и шевелила пальчиками, словно под ними тоже есть клавиши. Однажды Кейси даже нарисовала и подарила рисунок, где ты учишь её играть. Он до сих пор висит на холодильнике, прикрепленный магнитиком, вместе с остальными — её и другими.       И теперь она, прикусывая губу, с подрагивающими ресницами и руками держит тебя так крепко, как только вообще может, и просит:       — Обещай, что придёшь.       Она просит:       — Дай мне слово.       Ты стоишь перед Кейси на колене и за спиной у тебя сумка с ноутбуком, на котором через полчаса уже нужно открывать набросанную перед сном треклятую статью. Ты вытираешь большим пальцем свободной руки блеснувшую капельку на её щечке.       — Конечно, милая, — ты касаешься плечика в белоснежной футболке, — конечно вернусь.       Она отпускает ладонь и обнимает тебя за шею. Мягкие пушистые волосы приятно щекочут кожу.       — А потом мы сходим в парк?       — Обязательно.       — И покормим уток?       Ты киваешь:       — Покормим.       — Тогда... — Кейси отпускает тебя и трёт ладошкой глаз, шмыгая. Её нос немного красноват, но она уже улыбается, — тогда возвращайся поскорей.       К слову, у соседа так ничего и не вышло с той девушкой ни после первого воскресенья, ни после шестого. А для тебя, если быть до конца честным, та месса так и осталась последней — дел невпроворот: поджарить тосты до золотистой корочки и яичницу с беконом, заплести косички и найти всех потерявшихся кукол, а так же собрать ланч и не забыть самому глотнуть кофе. Попробуй успеть, когда в сутках всего двадцать четыре часа, а у тебя — непоседливая звонкая Кейси.