you smell like stars

Дрожащие лучики солнца. Слишком яркие для тёмного школьного коридора. Слишком тёплые для вечернего осеннего ветра, врывающегося через оставленные открытыми окна. Лучики — мягкие пряди волос, яро сжимаемые пальцами, и дрожат они от громкой одинокой истерики. От надрывного рыдания и скрипучего скулежа. От ломанного раскачивания тела, сидящего на полу. Шинсо, которому истерика пошла бы куда больше, знает, что с другой стороны в сплетения солнечного света впивается чёрный росчерк молнии. И следовало бы всему сейчас быть чёрным, но именно светлый жёлтый изгибается и страдает, чуть ли не продирается из мальчишки-солнца. Рыдания оглушают Шинсо. Словно ливень, шумный звук полностью заполняет слух, лишая способности разобрать что-то ещё, и только всхлипы — раскаты грома — заглушают это монотонное разрывание двух душ. За очередным всхлипом, как и полагается, следует молния — красные полосы раздражённой кожи, оставленные на предплечьях короткими ногтями. Ещё немного и, Шинсо видит даже отсюда, выступят первые капли крови. Хитоши хочет остановить, прикоснуться, забрать приносящие солнцу боль ладони в свои, мягко и аккуратно огладить царапины, унять истеричные содрогания отчаянным объятием, утереть солёные, почти как океанская вода, слёзы, грозящие затушить солнечный пыл, да, Господи, сделать хоть что-нибудь. Даже применить причуду… но в действительности не мог пошевелить и пальцем. Дрожащие лучики. Плачущее солнце. Окаменевший Шинсо Хитоши. И шум ливня. Выглядит, как картина, заслуживающая места в вычурном европейском музее. Но ей не достанется этого места, ведь прохладный ветер, объединяющий детали картины — единственный свидетель. Да и тот слишком собственник. Не будет делиться увиденным ни с кем. Ветер ласково оглаживает затихающий солнечный свет и теряющегося в переизбытке эмоций Шинсо. Ветер зовёт Шинсо за собой, ближе к солнцу, поэтому картина рассыпается — Хитоши стискивает зубы и искажёнными шагами отступает назад под ещё слышимое стекание слёз из золотистых глаз по солнечным щекам. *** — Надеюсь, ты не испортишь нам вечер своей музыкой, Каминари-кун! Игристый смех и мягкий коктейльный розовый цвет, принадлежащие Мине, для каждого из учеников уже стали родными, делали любую обстановку более семейной и надёжной. Для их образа жизни это действительно важно. Важно — во время каждого сражения, лишь заметив розоволосую макушку, вновь поверить, что и в этот раз злодеи будут повержены, а одноклассники соберутся вечером в гостиной, смеясь, пропитывая комнату множеством голосов, зализывая раны и готовясь к следующему тяжёлому дню. Вера и надежда априори являются вторыми именами Мины. Вот и в этот раз под окончание тяжёлой недели девушка, будто вовсе и не уставшая, собирала всех друзей вместе. И сейчас никто не пытался остановить её. Повод однозначно был, так что даже самые хмурые и взрывоопасные выходили из своих комнат. Никто не говорил этого вслух, но каждый был рад чувству той домашней атмосферы, которую умела создавать Мина. Одноклассники с уважением оборачивались на неё и Каминари, кое-как сумевших уговорить Айзаву-сенсея на подобие вечеринки в общежитии (хотя все знали, что вытащить согласие из него удалось только благодаря уважению к причине этого праздника). А Каминари смеялся и говорил, что это Шинсо одолжил им свою причуду, вот сенсей и поддался. На фоне играл какой-то давно приевшийся американский трек, уже вторую неделю набиравший популярность в сети. В нос бил запах подгоревшего попкорна и апельсиновой газировки. Весёлый шум доносился чуть ли не из всех углов гостиной и кухни. Шинсо — «виновник» происходящего — наконец смог вырваться из игры в твистер и, выдохнув, прислонился к стене, наблюдая за происходящим со стороны. Он поднял глаза на покрытый фиолетовыми и жёлтыми блёстками плакат, висевший при входе в общежитие.

WELCOME HOME SHINSOU

Шинсо уже не смотрел на него так испуганно, как в первый раз, но в глазах всё ещё тревожными волнами плескались непонимание и неприятие. Он так долго в разъедающем внутренности одиночестве шёл к заслуженному месту в геройском классе, а теперь мало того что достиг своей цели, оказавшись одним из сильнейших, так и нашёл друзей. Друзей. Тех самых, кто становится твоей семьёй. Тех, кто не боится отвечать. Кто окутывает поддержкой, заботой, добродушными подколами и прочим, прочим, прочим. Шинсо и перечислить не сможет. Вечный одиночка не верит. Не может. Слишком долго он был оставлен людьми. Слишком долго его не признавали, как способного стать героем. Слишком долго на его лице не было действительно счастливой улыбки, и Хитоши был уверен, что разучился так улыбаться кому-то кроме котов. А теперь в честь его перевода устраивают праздник. Да, только спустя месяц, ведь поначалу останавливало холодное заявление Шинсо, что друзей он здесь заводить не намерен, но это происходит. Шинсо, такой умный и разбирающийся в людях Шинсо, всё никак не может понять, почему все эти люди заводят с ним дружбу, почему не сторонятся. Ну, хотя бы из-за той же внешности, ведь тёмные синяки под пугающим спокойным взглядом обычно отталкивают всех, но с этими людьми, видимо, что-то не так. Особенно с одним определённым человеком. — Хэй, чувак! — солнечная улыбка в одно незаметное мгновение растопила холодную обеспокоенность в глазах Хитоши, — Это просто невыносимо! Я полчаса уговаривал Мину поставить мою музыку сегодня. В итоге выторговал только одну песню. Каминари устало положил голову на плечо высокого для него парня, обнял того за руку и, выдохнув, прикрыл глаза. Хитоши в непонимании изогнул брови, не отводя взгляд от друга. — Почему она так против чужой музыки? — Потому что однажды поручила Токоями составить плейлист и, — Каминари съёжился от воспоминаний. — В общем, хорошо, что тебя тогда не было. После этого Мина отказывается подпускать кого-то к музыке. Но перед моим природным обаянием никто не сможет устоять! — Ты потратил двадцать минут на то, чтобы заказать одну песню. — Эй! Но результат-то есть и… Каминари не успел договорить. Модные биты перестали давить на уши, и в комнату влились звуки пианино и спокойный бархатистый мужской голос. Денки резко встрепенулся, оторвался от Шинсо и улыбнулся, поджимая губы. — Пойдём? — парень протянул ладонь, а в его глазах засверкали такие искры надежды, что золото в радужках стало жидким и горячим. Шинсо танцевать не умел и не хотел. Его подростковое тело казалось ему слишком нескладным и не подходящим для таких движений. Руки длинные, ноги не ловят ритм, движения рваные и невпопад. Он бы предпочёл не отрывать спину от стены и незаметно покачивать головой или стучать пальцами по стакану с газировкой, ведь только так удаётся подстроиться под ритм и не испытывать стыд. Но солнце смотрит снизу вверх и не поддаётся желанию двигаться под излюбленную песню без Хитоши. Музыка становится энергичней, и он поднимает руку, которую тут же хватают за запястье. Каминари, счастливо улыбаясь, тянет парня за собой на середину комнаты, где меньше всего учеников. Шинсо наблюдает за светлыми прядями волос и замечает как легко они колышутся от каждого шага своего хозяина. Хочется прикоснуться. Задержать их. А потом вновь подкинуть, но Денки останавливается, разворачиваясь лицом, ничего не говорит и отпускает его руку. Тело Каминари быстро ловит музыку, и кажется, что танцевать — это врождённая способность каждого. Но второй герой понятия не имеет, что должен делать, заводит руку за шею и неловко улыбается, не отрывая взгляд от солнца напротив. Солнце всё понимает и с тихим «хэ-эй» берёт Шинсо за руки, ведя его за собой. От пальцев Каминари вместо привычного электричества передаётся спокойствие и лёгкость, и начинает казаться, что всё происходящее ни капли не выливается из привычного течения вещей. Шагать получается увереннее, хотя Шинсо вовсе и под ноги не смотрит. От его глаз можно провести прямую нить к глазам Каминари, и по этой нити тоже что-то передаётся. Музыка и солнце всё больше раскрепощают Шинсо, избавляют от зажатости, которая и так бывает у него редко. Юноши кружатся под, кажется, ещё более облегчённую песню. Голос певца ведёт их движения, и вот уже Хитоши держит солнечную ладонь, пока Денки делает шаги в сторону, а потом возвращается в недолгие объятья. Он никогда такого не чувствовал. Во всём нём будто не было плоти, а осталась одна душа. И она была так близка к другой душе, что это казалось непозволительным. Воздух вокруг был тёплым морским течением, накрывающем при каждом движении. Он на автомате задерживал дыхание, но не обращал на это никакого внимания. На лице распускалась, подобно розовому бутону, улыбка, и он её даже не замечал. Замечать вообще что-то, кроме солнечного смеха и щёлочек сияющих глаз, остающихся от этого смеха, царапины на чуть загорелой коже и маленькой светлой родинки под губой, не получалось и не являлось необходимым. Хотелось просто продолжать танцевать неумелыми движениями, держа за руку солнце и чувствовать музыку, текущую по венам. Кажется, это называют счастьем. *** Шинсо действительно был готов выразить одноклассникам благодарность в письменной форме за то, что они дружно воздержались от комментариев. Хитоши знает, что некоторые из них держали свой язык за зубами из последних сил, но, видимо, они тоже чувствовали часть того, что происходило между двумя простыми подростками этим вечером. Когда музыка закончилась, неловкость, хоть и совсем лёгкая, смешалась с молекулами кислорода и проникала внутрь при каждом вздохе. Но Мина быстро включила новую песню, класс вновь разбрёлся по комнате, и кто-то занял место на «танцполе». Шинсо провёл ещё немного времени в компании ребят, обсуждая прошлое задание, но острая тяга к привычному одиночеству, делающая из него в каком-то смысле наркомана, скоро вывела на наконец открытую крышу общежития. Всё-таки, за семнадцать лет, это его первые настоящие друзья и отвыкнуть от общества только своего разума — сложно. На улице прохладно, ветер бьёт в правую щеку, скидывая пару фиолетовых прядей волос на глаза. Специфический аромат ночи и тлеющей ментоловой сигареты заставляет быстро забыть запах, присущий вечеринке, и вдохнуть полной грудью, запрокидывая голову к небу. Звёзды яркие, кое-где скрываются за тонкой молочной пеленой облаков, и своей бесконечностью поселяют внутри головокружительное желание жить. Звёзды и планеты, будто рассыпавшееся на маленькие кусочки Солнце, стараются заменять его яркий обжигающий свет. Но, вот, солнце само выходит на крышу, и Шинсо думает, что здесь должно быть слишком ярко от переизбытка светил, но свет перевоплощается в тепло и греет кожу и душу вместо выжигания глазных яблок. — Хэ-эй, чувак! — Каминари подошёл ближе и накинул на плечи Хитоши свою куртку. — Но мне не холодно… — Шинсо удивлённо смотрит в ответ на самого-то одетого только в свитер Денки. — А потом заболеешь, и отхаживать мне тебя. Я, конечно, не против провести с тобой больше времени, учитывая, что в таком состоянии ты от меня не сбежишь, но лучше не болей, — когда парень понял, что слова были слишком искренними, его щёки покрылись мягким розовым. Он улыбнулся, переводя взгляд на небо. — Я заметил, что ты совсем не заботишься о своём здоровье. Так нельзя, бро-бро. Так что, придётся мне самому делать это. — Зачем? — Я говорил ещё в первую нашу встречу, — Каминари опять повернулся к Шинсо и улыбнулся. — Ты мне нравишься, чувак. Как бы Денки ни храбрился и ни старался оставаться верным своей свободе в словах, сейчас он начинал задыхаться. Произнести «нравишься» в первый раз было легче лёгкого, потому что он боялся, что больше не выпадет случая. А сейчас это оказалось куда сложнее, когда больше, чем «нравишься», когда каждая вещь фиолетового цвета переносит мысли к невыспавшемуся другу, когда втихую пялишься на него на уроках, когда ночами пишешь контакту Sirius интересные факты, забавные мысли, «представь вселенную, в которой люди говорят на нашем языке, но ставят ударения на другие слоги», а потом, пахнущими сигаретным дымом пальцами, стираешь признание. — Ты тоже мне нравишься. Шинсо поначалу не знал, как правильно описать то, что он чувствует, но сравнение всё же нашлось. Это было подобно осеннему вечеру в затхлой тени переулка, продуваемого сильным прохладным ветром. Чувствуешь, как всё больше и больше замерзает каждая конечность, и тебя потихоньку начинает трясти, а потом случайно заворачиваешь за угол. И волна солнечного света неожиданно, но так осторожно, прикасается к твоей коже. Гладит щёки, шею, ладони, и даже замёрзший кончик носа начинает согреваться. Ты совсем не ожидал такого и в лёгком шоке от того, что тебе повезло попасть под эти лучи, и ты распахиваешь глаза, поднимаешь голову вверх, и, находя солнце, щуришься, непроизвольно улыбаешься. Невозможно поверить, что тепло такой далёкой сияющей звезды дошло до тебя, и что окружающие не обращают никакого внимания на эту магию, светящую с неба. Окружающие и вправду не замечали. Ну, или, Шинсо искренне надеялся, только делали вид. Весь "А" класс принимал Каминари как обычного человека, будто не замечая этой его ненормальной самоотверженности, готовности помочь и солнечного света. Однажды ночью, когда Денки пришёл забрать Шинсо к себе в комнату, чтобы показать свою огромную светящуюся карту звёздного неба, по дороге на них наорал разъярённый Бакуго, которому они помешали спать своим смехом в коридоре. И тогда Бакуго остановил Хитоши и сказал: "— А я то думал ты достаточно умный, чтобы не связываться с этим Пикачу." — Людям свойственно тянуться к солнцу, Бакуго. Эти слова лучше всего описали чувства Шинсо к Каминари, о которых он хотел бы рассказать… но это было так же сложно, как поступить на Геройский курс. В золотистых глазах Каминари блестело тёплое удивление, и Шинсо, не удержавшись, наклонился и прикоснулся своими губами к губам солнца оставляя желанный поцелуй. Внутри всё трепыхало от страха и неловкости, но когда солнце пришло в себя и потянулось за следующим поцелуем, в груди начался искристый звездопад. В груди обоих. — Думаю, больше ты мне не нравишься. Я люблю тебя, Шинсо! — Смотри! Это созвездие Ворона! Я совсем недавно научился находить его на небе, но научился же! Ты представить себе не можешь, как было сложно хотя бы немного начать разбираться в звёздах. Почти так же сложно, как понять химию. Ладно, я загнул. Химия намно-о-ого сложнее. Правда, не для тебя. Ты, кажется, разбираешься во всём. — Кроме математики. — Кроме математики. Но зачем герою математика?! Вообще не понимаю этого. Мы должны когда-нибудь подать в суд на углублённое изучение математики теми, кому она не нужна! Они стояли на кровати Каминари и задирали головы, смотря на звёздную карту на потолке. Денки вечно тыкал пальцем в какую-нибудь звезду или созвездие, чтобы наглядно показать Шинсо их расположение. Айзава-сенсей запретил выходить на улицу ночью, поэтому разбор неба на практике они решили перенести. Мягкий матрас прогибался под парнями и всё старался их уронить, но Шинсо и Каминари уже наловчились держать равновесие. Только Денки иногда хватался за руку Хитоши, приподнимаясь на носочки, когда не мог разобрать надпись на полотне. — А это Сириус. Помнишь, я ещё рассказывал легенды, которые прочел о нём в книге? — Слева от Пояса Ореона? — Ага. Вот здесь. — Денки опять тыкнул пальцем в голубоватую точку. — Ты напоминаешь мне Сириус. Такой же яркий и прекрасный! Шинсо повернул голову к другу, который кажется и внимания не обратил на произнесённый комплимент. — Ты однозначно Солнце. — Что? Шинсо опять поднял голову к карте. — Самый яркий, тёплый и всем даришь себя. Каминари удивленно моргнул и на секунду смущённо отвернул голову. — Ты хотел сказать, горячий, — парень, видно, до сих пор оставался смущённым, но опять улыбался и подкалывал. — Самый горячий парень на Диком Западе. — Тогда отойди подальше. Ещё свитер спалишь. — Ахахаха! Ну уж нет, Шинсо! Страдай! — парень повис на друге, и в итоге они всё-таки, смеясь, упали на кровать. — Каминари. — Мм? — Я не хочу, чтобы ты больше плакал. — Что? — Я знаю, что ты не в порядке, знаю о твоих срывах, и мне стыдно за то, что я не предпринял ничего раньше… но я обещаю, что докажу тебе твою ценность. Я считаю тебя лучшим человеком в этом классе, в этой академии, в этой стране, в этом космосе. Ты не заслуживаешь слёз, скрываемых ото всех, и семи выкуренных в день сигарет. Я не знаю как, но я докажу тебе это. Каминари? На щеках парня было уже две мокрые дорожки, по которым тихонько стекали прозрачные блестящие от звёзд слезы. Они текли по лёгкой счастливой улыбке. Денки отвернулся, закусывая губу, и вновь повернулся к парню, который, хмуря брови, наблюдал за этим. — Ты… ты не должен говорить этого. Я ведь знаю, что я всего-лишь идиот, не умеющий нормально владеть причудой. И из-за неё же отстающий по учебе, потому что не получается у меня запоминать материал. Я просто пытаюсь, но понимаю, что ничего не добьюсь и… — Это не так. Денки всхлипнул, но, утерев рукавом слёзы, сдержал желание зареветь. Он не верил. Он боялся, что это лишь шутка сознания, сон или какая-нибудь ещё идиотская штука. Но Шинсо был реален. В своём уверенном лице, синяках под глазами, красивом голосе и запахе ментола. Поверить всему этому? К черту. Даже если это пятиминутный сон, Каминари поверит и позволит себе помочь. — Я люблю тебя, солнце. *** Сириус было слышно. Для Каминари он был таким ярким, что парень чувствовал его рядом и слышал его удаляющиеся ломаные шаги. Сириус был такой прекрасной звездой в академии, что его след можно было учуять везде. Звезда была на грани разлома, но это добавляло ей сияния, потому что она никогда не показывала свои трещины другим. Уверенный взгляд и в совершенстве расставленные приоритеты. Каминари восхищался. И хотел быть ближе. Слёзы всё ещё стекали по щекам, но осознание недавней близости Сириуса успокаивало своей возвышенностью. Денки не обожествлял звезду. Он только хотел прикоснуться кончиками пальцев и вдохнуть звездный запах. Он увидел его свет ещё в первую встречу, когда спокойные глаза цвета космоса осмотрели класс, и Сириус предупредил об опасности фестиваля, показал свою непоколебимость перед лучшими. Каминари думал, что его одноклассники сломались или заболели, потому что никто не чувствовал запах небесных тел, никто не видел сияния его звезды. А когда Мидория ломал его звезду о цементный пол арены подростковой жестокости, ломался и Каминари. Ломался и не понимал, как у Мидории поднялась на это рука. Но Мидория просто Мидория. Разумеется, он не может сломать Сириус, Каминари в этом и не сомневался. Звезда продолжала совершенствовать свой свет. А несколько минут назад стала свидетельницей его, Каминари, слабости. Каминари было стыдно и обидно, но эти чувства все равно перекрывало умиротворённое счастье, исходящее от Сириуса. И становилось лучше. Даже удалось утереть нос, перестать всхлипывать и царапать руки. Ветер, волнами растекающийся по комнате, приносил Денки знакомый искристый запах с оттенками ментола и ночи, благодаря которому голова уже не болела, и в груди не скребло от осознания никчёмности. А ветер уплывал из комнаты, забирая с собой тайну двух парней, пахнущих как звёзды.