Всё, что только можно

— Только встретив Вас, я испытала настоящую любовь… — прошептала девушка, подкладывая под голову раненого свою ладонь. — Я не смогла убить, потому что влюбилась. — она опустила голову, и её ресницы задрожали. — В вас, Николай Васильевич. — уточнила, будто тот сомневался в её словах. По щеке графини скатилась слезинка, падая на шею юноши. Елизавета наклонилась к губам Гоголя, тихо стонавшего от острой боли. — И я всегда буду помнить… — тихо, почти неслышно, проскулила та сквозь слезы, касаясь губ писаря. Гуро был мрачен, как никогда — глаза его темнее ночи, морщины, прорезавшие его лицо, при тусклом освещении казались гораздо заметнее. Костюм выглядел так же зловеще: белоснежная рубашка, ворот которой выглядывал из-под тканей тёмного жилета, шелковый чёрный платок, завязанный на шее аккуратным бантом, тонкое пальто непривычно-тёмного цвета… Седеющие виски были сбриты почти полностью, однако, придавали некоего шарма владельцу. Он перехватил трость-рапиру левой рукой и, тихо ступая сапогами по дорогому покрытию, приблизился к Лизавете и Николаю. — Голубушка, что ж ты делаешь? — будто мозгоправ со стажем, спросил тот, касаясь её ключицы остриём рапиры и чуть надавливая. На бледной коже выступила алая капля крови. — Я хочу, чтобы он жил. — металлическим голосом, совсем не своим, произнесла графиня, со всего размаху хлопая себя по животу кулаком, игнорируя совершенно бесполезные просьбы столичного следователя остановиться, и через мгновение кашляя настолько громко, будто сейчас выплюнет свои лёгкие. Изо рта её посыпались серебристые частички, оседая на щеках Гоголя серой домовой пылью. Яков Петрович молчал, недоверчиво поглядывая на ста восьмидесяти летнюю девушку, черты лица которой с каждой секундой менялись. Она… становилась старше? Лицо её покрывалось сеточкой морщин, а кожа обсыпалась пигментными пятнами; мягкие черты юного лица безвозвратно терялись среди старушечьих. — Живи, Тёмный… — произнесла престарелая графиня, в последний раз проводя рукой по волнистым волосам писаря. — Береги его… — веки женщины сомкнулись, и та тяжело упала на холодный пол, потратив все силы на воскрешение Николая. Она подарила жизнь. Подарила всю любовь, что только могла дать, не смогла убить его, беззащитное существо. Она не могла, умирая, оставить его одного, без покровителя и защитника. Тот нашёлся быстро — беспокоился при каждом его припадке и тайно наблюдал, оберегал, когда все считали покойником. Видел заблудившегося юношу в лесу, и даже показался однажды, заставляя думать, что тот в полной безопасности. Сражался в горящем сарае с Лизаветой на мечах, доказывая, что может защитить Гоголя в любой ситуации. Соврал даже, во благо. Блефовал, так сказать. А теперь Данишевская отдала всю свою жизнь писарю. Пусть живёт, но лишь с одним человеком. Пусть ходят вместо по трактирам, гуляют по Невскому, раздумывают над сюжетами новых книг. Пусть спят даже в одной кровати, согревая друг друга объятиями, черт их возьми. Хотя, черт уже был. Имя ему Яков Петрович.