gaeguli

«Ты такой миленький!» «Такая ты булочка с корицей, конечно!» «Так бы и съел тебя, до того ты милый» «А кто это у нас тут такой злобный хомячок?» Бёнкван вылетает из квартиры, громко хлопнув дверью. В груди у него горит от злости и раздражения. Зубы сжимаются так крепко, что скрипеть начинают, а пальцы сами собой собираются в кулаки. Бён чувствует непреодолимое желание что-нибудь разбить, разрушить, выплеснуть бушующие в нём эмоции, но под рукой нет ничего подходящего, поэтому Бёнкван вымещает всю свою ненависть на лестнице, с особым ожесточением стуча по ступеням подошвами, вдалбливая пятки в твёрдый цемент. Полным злости пинком он открывает дверь парадной и быстрым шагом удаляется от своего дома, не поднимая головы, зная, что если увидит обеспокоенное лицо Джуна или Донхуна, то тут же вернётся назад, пристыжённый и полный раскаяния. Минут через пять бесцельного скитания по спящему Сеулу Бёнкван остывает. Он чувствует неприятное, тянущее чувство вины, поселившееся в животе. Вновь и вновь мысленно возвращаясь к произошедшей ссоре, воспроизводя в голове реплику за репликой, Бён ощущает себя всё паршивее. Почему он вообще так остро отреагировал на всё? Почему не проигнорировал очередное, обронённое Донхуном ласковое обращение? Почему просто не отдал ему чёртовы пакеты из магазина? Да, хён начал вести себя как мать-наседка. Но ведь он лишь хотел позаботиться о младшеньком. И не было у него никакого злого умысла… вот только Бён всё равно в тот момент остро ощутил неприятное чувство, словно бы его принизить пытаются. Бёнкван кутается в свой длинный тёплый кардиган с сияющими звёздами на спине, прячет начавшие замерзать руки в карманы. Лето покинуло Корею уже месяц назад, и ночи теперь стоят по-настоящему проморзглые. Бён тяжело вздыхает, выдыхая едва заметное облако пара, и поднимает голову, разглядывая лишённое звёзд, угольно-чёрное небо над головой. Кусает губу. И всё же большая часть вины лежит на нём. Будь Бёнкван терпимее, ничего этого не произошло бы. Возможно, стоило взять Донхуна за руку, отвести на кухню и поговорить с ним. По-человечески. А не вот это всё с разговорами на повышенных тонах, громким хлопком двери и спонтанным побегом. Начинает накрапывать мелкий дождик, когда Бён доходит до круглосуточного магазинчика и заходит внутрь, вздрагивая от звона висящего над дверью колокольчика. В магазине помимо сонного продавца нет никого, от чего Бёнкван чувствует некоторую неловкость. Впрочем кассир лишь кидает на него безразличный взгляд и возвращается к ленивому копанию в телефоне. Оно и к лучшему. Бён проходится между стеллажей, думая купить своим соседям какую-нибудь вкусняшку в знак примирения. Тортик? Или пирожные? А может, стоит взять мороженку? Чан вроде недавно говорил что-то об этом… Неожиданный дзинь заставляет мысли о сладостях испуганно разбежаться по сторонам, Бёнкван рефлекторно поднимает голову. И видит в дверях высоченную лягушку, прячущуюся под огромным листом. Мгновением позже лист резко сминается, оказываясь обычно-необычным зонтом. А «лягушка» снимает с головы капюшон и встряхивает песочного оттенка волосами, частично падающими на глаза. «Лягушка оказалась очень самостоятельной и превратилась в принца без поцелуя» — проносится в голове Бёнквана странная мысль, заставляющая усмехнуться. Былые размышления о сладостях несмело вылезают из-за углов, боязливо оглядываются по сторонам и хотят уже вновь полностью занять Бёна, как вдруг он замечает нечто на шее мальчика-лягушки — продолговатую татуировку. Что именно изображено, Бёнкван разобрать не может, но само наличие татуировки как-то совсем плохо вяжется в его сознании с миленьким лягушачьим дождевиком и зонтом-листом. Чувствуя, что разглядывание незнакомого человека переходит уже в разряд неприличного, Бён опускает взгляд на холодильник с пирожными. Берёт в руки коробочку с разноцветными моти, без особого интереса вертит её, рассматривая с разных сторон. Бёнкван честно пытается сосредоточиться на сладостях, но в голове его сплошные лягушки прыгают. Он откладывает моти в сторону и снова поднимает взгляд, находя незнакомца уже у кассы. Стараясь быть максимально незаметным, Бён подкрадывается ближе и видит, что «лягушка» покупает небольшую рыженькую тыкву. И едва Бёнкван успевает подумать, что это мило, как незнакомец снова всё ломает, прося у продавца пробить пачку сигарет. Бён трясёт головой, не понимая, где произошёл сбой в этой вселенной, что появился такой вот человек. Парень-лягушка прячет пачку сигарет в карман, накидывает шуршащий капюшон на голову и выходит на улицу, раскрывая свой зонтик-лист над головой. И Бёнкван, сам не понимая, зачем, идёт следом за ним. За то время, что Бён провёл в магазине, мелкий дождик успевает перерасти в настоящий ливень. Волосы его моментально промокают и обвисают неприглядными сосульками, липнут к щекам. Вода стекает по шее, забегая за шиворот, стекает по спине, но Бёнкван не обращает на это внимания. Он даже испытывает странное наслаждение от растекающегося по телу холода, от ощущения липнущей к коже одежды и промокших ног. Бён не может ответить на вопрос, зачем провожает «лягушку». Странное, необъяснимое чувство толкает его вперёд, заставляет синхронизировать движения собственных ног с шагами незнакомца впереди, чтобы он не услышал и не обернулся. И Бён не уверен, что произойдёт, когда это маленькое путешествие закончится. Но сейчас это не кажется особо важным. Тем временем «лягушка» останавливается под горящей тусклым фиолетовым вывеской «Тату-салон». Он складывает зонт, пару раз встряхивает его и спускается по лестнице вниз, в подвальное помещение, где этот самый тату-салон и располагается. Бёнкван слышит скрип открываемой двери. Вопрос «и что дальше» повисает в воздухе. Бён нерешительно перетаптывается на месте, чувствуя хлюпающую воду в обоих кроссовках, и скользит взглядом по неоновым буквам. Он понимает, что его маленький квест закончился, но уходить и возвращаться домой совершенно не хочется. Тем более сейчас. — Ты заходить собираешься или и дальше будешь мокнуть? — его неожиданно окликают, отвлекая от размышлений. Бёнкван отрывается от вывески и встречается с вопросительным взглядом чёрных глаз мальчика-лягушки. Тот стоит под навесом, уже без дождевика и зонтика в рубашке с диким принтом. Бёнкван видит там гуся. А ещё замечает татуировку на левой руке. — Это мне? — переспрашивает Бён, осматриваясь на всякий случай, хотя точно знает, что улица совершенно пуста. — Нет, — лягушонок мотает головой и щёлкает зажигалкой, подкуривая сигарету, делает первую затяжку и выпускает в воздух облачко дыма. Бён смотрит на это и не может совместить образ этого парня и чёртового лягушачьего дождевика, — я говорил с тем, кто стоит у тебя за спиной. Бёнкван оглядывается через плечо, но никого не видит. Он смотрит на своего нового знакомого с растерянностью, чуть склонив голову набок. Лягушонок же по-лисьи ухмыляется и качает головой. — Разумеется, я говорю с тобой. Разве ты видишь тут кого-то ещё? — парень выделяет слово «ты» странной интонацией, — проходи давай, как раз пирог скоро готов будет. Бён мнётся ещё мгновение, не будучи уверенным, как поступить. Блондин выглядит достаточно дружелюбным и не внушает опасений. Но с другой стороны они незнакомы, и кто знает, что у «лягушки» в голове. Налетевший порыв ветра, толкающий Бёнквана в спину, помогает принять окончательное решение. Он делает шаг вперёд. — Ты спускайся и найди себе там что-нибудь сухое переодеться, — блондин указывает себе за спину, намекая на открытую дверь тату-салона, — я докурю и приду. — Эм… буду ждать, — неуверенно отвечает Бёнкван и, проходя мимо нового знакомого, вдруг чует запах печенья. Спустя секунду до него доходит, что так пахнут сигареты этого парнишки. Это вновь заставляет что-то заскрежетать в голове. Бёнкван впервые оказывается внутри тату-салона. И картина мира в который раз за вечер ломается. Потому что в образах, которые рисовало все эти годы воображение Бёна, нет места маленьким лампочкам, развешанным на стенах, и сладковатому аромату выпечки, витающему в воздухе. Однако же вот — тёплый рыжеватый свет мягко подсвечивает фотографии готовых татуировок и эскизов, а справа утопает в полумраке стеллаж с плагами, бусинами и серьгами. — Я же вроде сказал тебе проходить, — голос за спиной раздаётся неожиданно, заставляя вздрогнуть. — А я сказал, что подожду, — находится с ответом Бёнкван и чуть отходит в сторону, чтобы дать возможность хозяину пройти внутрь, — это точно тату-салон, а не пекарня? — Точно, — лягушонок усмехается, скидывая кеды, — днём это место выглядит нормально. Всё это безобразие происходит только ночью. Из-за того, что я здесь. — Ты живёшь здесь? — спрашивает Бён, передёргивая плечами, чувствуя, как по телу пробегает первая волна озноба. Он снимает кроссовки, ставит их к стенке и остаётся стоять на коврике. — Да, так и дешевле выходит, и я на работу не опаздываю, — парень кивает, замечая подёргивания Бёна, — что ты стоишь на пороге? Пойдём уже. — У меня ноги мокрые, я следы оставлю. Блондин на это закатывает глаза, обходит Бёна и упирается ладонями ему в спину, подталкивая вперёд. У Бёнквана от этого неожиданного скиншипа сердце с привычного ритма сбивается, потому что ощущать ладони мальчика-лягушки на пояснице приятно до невозможности. — Забей. Я потом приберусь, — произносит владелец и продолжает толкать Бёнквана вперёд, вглубь салона. Бён специально шаг не ускоряет, чтобы продлить прикосновение. Они проходят по коридору, по обеим стенам которого тянутся горящие гирлянды. Бёнкван насчитывает четыре закрытых двери с обеих сторон. Заканчивается коридор ещё одной дверью с изображением дикой трёхголовой псины. Блондин, продолжая одной рукой придерживать Бёна, открывает её и заталкивает его внутрь. Из тату-салона парни словно попадают в маленькую квартирку-студию — здесь есть даже небольшая кухонька, отделённая от остального помещения барной стойкой. — Добро пожаловать, — произносит хозяин, наконец, отпуская Бёнквана, и направляется к комоду. Бён же чувствует разочарование, что тёплые прикосновения исчезли. Он успевает сделать шаг по направлению к хозяину, как в него летит тканевый ком, который он едва успевает поймать. Следом в него летят ещё и мягкие штаны. — Если стесняешься, можешь переодеться в ванной, — произносит лягушонок, закрывая бедром ящик комода, и указывает пальцем на неприметную дверь слева от Бёнквана. Тот кивает, прижимая вещи к себе, и скрывается в указанном направлении. «Ванная» — слишком громкое слово для помещения, в котором он оказывается. В маленькой комнатке едва вмещаются унитаз и душевая кабина, между которыми непонятным образом втиснута ещё и раковина. Бёнкван аккуратно, боясь растянуть, стягивает с себя насквозь мокрый кардиган, с куда большей небрежностью скидывает остальное и, подрагивая от холода, ныряет в огромную красную футболку с большими буквами «WOW» на груди и серые спортивные штаны. Бён подносит футболку к носу и с сожалением отмечает, что чувствует лишь запах порошка. Он высовывается из ванной, открывает рот и вдруг осознаёт, что до сих пор не знает имени человека, у которого находится в гостях. От этого становится неловко даже. — Эм. Уважаемый, — Бён не может придумать обращения получше, хотя и это звучит сомнительно. Блондин сначала смотрит на него с недоумением, а затем его пробивает на смех. Бёнкван же чувствует, как у него начинают гореть щёки от смущения. — «Уважаемый», блин! Так меня ещё не называли, — всё ещё смеясь, выдавливает лягушонок, и утирает выступившие в уголках глаз слёзы, — я Сэюн. — А меня Бёнкваном зовут, — Бён кивает, мысленно повторяя имя нового знакомого, чтобы запомнить, — Сэюн-хён? — О, нет-нет-нет. В этом доме мы с тобой равны, так что положи своё «хён» туда, откуда взял, — фыркает Сэюн и машет рукой, словно отмахиваясь от уважительных суффиксов и окончаний, — лучше бери своё мокрое шмотьё и следуй за мной. Бён на мгновение исчезает в ванной, чтобы вновь появиться в комнате с комком мокрых вещей. Он следует за лягушонком на кухоньку, где обнаруживается сушилка для белья, втиснутая между стеной и холодильником. — Располагайся, — Сэюн делает широкий жест ладонью и прижимается поясницей к барной стойке, позволяя Бёнквану пройти к сушилке. После же он обращает всё своё внимание на светящую приглушённым красным духовку, из которой растекается изумительный аромат корицы и песочного теста. Бён развешивает вещи, наблюдая, как Сэюн достаёт из духовки круглую форму и несколько раз протыкает зубочисткой поверхность пирога. Глухой, громкий звук заставляет вздрогнуть обоих парней. Бёнкван опускает взгляд и видит у своих ног мобильный, выпавший из кармана джинс. И холодеет от осознания, что его соседи до сих пор остаются в неведении. Бён нажимает на кнопку разблокировки и видит 7 пропущенных от Джунхи, столько же от Донхуна и два от Чана. И всего 2% зарядки. Бёнкван поспешно набирает Донхуну сообщение о том, что с ним всё в порядке и что он вернётся завтра утром, тыкает в иконку отправки. И телефон тут же прощально мигает чёрным экраном. Бён надеется, что сообщение отправилось, потому что номера своих соседей наизусть он, к сожалению, не помнит совершенно, а домашним телефоном они так и не удосужились обзавестись. — Ещё минут двадцать подождать нужно, — выносит вердикт Сэюн, возвращая пирог в утробу духовки, и поднимается с пола, — как насчёт небольшой экскурсии, пока мы ждём? Бёнкван поднимает вверх большой палец, одобряя идею. Бесполезный мобильник он оставляет на столе, убеждая себя, что сейчас в любом случае уже ничего не сделаешь. Не возвращаться же ему под дождём домой, только чтобы сказать, что домой он не вернётся? Голос у Сэюна бархатистый, чуточку хрипловатый и уютный настолько, что у Бёнквана чувство, будто его в тёплый плед завернули. Он слушает рассказ лягушонка о работе тату-салона, не особо вслушиваясь в его слова, вдыхает сладкий запах выпечки и почему-то чувствует себя на своём месте. Пусть это и странно, но этот безымянный тату-салон и его противоречивый, странный владелец занимают в сердце Бёнквана отдельное местечко. — Моё портфолио. Можешь посмотреть. Если не боишься, — произносит Сэюн и ухмыляется, кладя перед Бёном пухлую чёрную папку. Бёнкван не придаёт словам Сэюна особого значения. О чём сожалеет мгновением позже, видя перед собой отнюдь не эскиз или уже готовую татуировку. На снимке запечатлено человеческое предплечье с частично отсутствующей кожей. Ровные разрезы присыпаны сверху чем-то, напоминающим бледно-синий песок. Ниже прикреплён снимок этой же руки, но порезы уже зажили, и голубоватая надпись выглядит словно вплетённой в вены. Вся следующая страница полностью заполнена фотографиями проколотых языков и уздечек*. Бён поднимает полный неверия взгляд на Сэюна. Неужели вот этот милый парень, который по ночам печёт тыквенные пироги, при свете дня срезает с людей лоскуты кожи и добавляет им непредусмотренные природой проколы? — Как ты существуешь вообще? — шепчет Бёнкван, потирая лоб, чувствуя, как от всех этих несоответствий начинает болеть голова. — Сам не знаю, — Сэюн так же переходит на шёпот, касаясь пальцами набитой под скулой татуировки. И видится в этом прикосновении что-то болезненное, горькое, — там в конце есть мои рисунки. Думаю, ты рассчитывал увидеть именно их, а не вот это всё. Бёнкван, не глядя, перелистывает страницы, пока не натыкается на карандашный набросок. Набросок чудовища, в малой степени напоминающего человека. Вытянутые руки и ноги монстра обтянуты лишь тонкой кожей, испещрённой струпьями. Лицо его скрыто длинными спутанными волосами, сквозь которые проглядывают два глаза. И взгляд их настолько пристальный, словно бы проникающий под кожу, что у Бёна кровь стынет в жилах, а по плечам пробегает волна дрожи. Он спешно переворачивает страницу, но и дальше его поджидают одни лишь монстры и чудовища. Где-то на десятом рисунке темнота вокруг начинает казаться Бёнквану давящей, угнетающей, в шорохах дождя ему слышится нечто зловещее, и он торопливо закрывает папку и возвращает её владельцу. — Как ты мог догадаться, особой популярностью мои рисунки не пользуются, — усмехается Сэюн, прочитав мысли Бёна по одному лишь взгляду, и закидывает папку куда-то под стойку регистрации, — разумеется, если ко мне придёт заказчик и закажет татуировку с, к примеру, разноцветным котом, то я нарисую. Но мой конёк — это шрамы. — Все эти монстры… ты придумал их? — спрашивает Бёнкван, чертовски боясь услышать положительный ответ. Ведь если у этого парня в голове живёт подобное… — Нет. Я их увидел, — отвечает Сэюн, сбивая Бёнквана с толку. — В смысле «увидел»? — Если я попытаюсь объяснить, ты решишь, что у меня кукуха поехала, — усмехается Сэюн и берёт со стола администратора листок бумаги и ручку, — я и сейчас кое-что вижу. Я нарисую, если позволишь. Бёнкван молча кивает, ощущая необъяснимый трепет. Он опускает взгляд на руку Сэюна, на его запястье, обвитое чёрным кожаным браслетом, на длинные пальцы, сжимающие шариковую ручку. Смотрит, как из-под чужой руки выходят ровные уверенные линии и, кажется, ничего эстетичнее в жизни Бёнквану видеть ещё не доводилось. Сэюну требуется пара минут, чтобы закончить рисунок, после чего он переворачивает лист к Бёнквану. — И что это такое? — Это ты. Милый лягушонок, — с улыбкой отвечает Сэюн, и в глазах его сверкают хитринки, — я люблю лягушат. — Я… заметил, — Бён запинается и надеется, что карамельный свет гирлянд скрывает его заалевшие щёки, — и это — то, что ты видишь, глядя на меня? — То, что я хотел бы видеть, — Сэюн качает головой и берёт новый чистый лист. На этот раз ему требуется больше времени. На бумаге один за другим появляются прозрачные силуэты людей — Бёнкван видит их анатомически правильные сердца. И все они связаны между собой крепкими нитями. Все, кроме одного. Этот силуэт не отличается от остальных ничем, но почему-то нити, идущие от чужих сердец, не могут дотянуться до его, они остаются на поверхности его тела, складываясь в слово «cute»**. Словно клеймо. — Вот что я вижу, — нарушает повисшую тишину Сэюн, смотря Бёну прямо в глаза. И взгляд у него сейчас такой неуютный, слишком тёмный, слишком глубокий — кажется, что он с лёгкостью мысли читать способен. Бёнквану становится от этого не по себе, но он не в силах даже вдох сделать, не то, что отвернуться или глаза закрыть. Сэюн сам разрывает их контакт, прибирая листы с рисунками куда-то под стойку. Бён, наконец, обретает возможность дышать. — Прости. Обычно я не показываю рисунки тем, о ком они нарисованы, — извиняется лягушонок и берёт Бёнквана за запястье, тянет за собой, не отпуская, пока они не оказываются на кухне. А Бён всё в толк взять не может, как у этого человека могут быть такие тёплые руки? Бёнкван вздрагивает, когда на стол перед ним опускается кружка с горячим шоколадом. На поверхности густого напитка дрейфуют пухлые корабли-зефирины. — Бённи, ты уже спать хочешь? — Сэюн смотрит сверху вниз, обхватив пальцами вторую кружку, от которой так же поднимается пар. — Нет. Не хочу, — взгляд Бёнквана перетекает с пальцев Сэюна на косточки запястий, выпирающие под кожей, и останавливается на очертаниях татуировки, — рисунок на твоей руке совсем не похож на те, что у тебя в альбоме. — Ты прав, — Сэюн выпрямляет руку, поворачивая её так, чтобы Бёнкван мог рассмотреть изображение полностью, — татуировку делал не я. Хотя определённую лепту внёс. — Можно? — пальцами одной руки Бёнкван обхватывает запястье Сэюна, другая же зависает в нескольких миллиметрах над скрытыми под кожей чернилами. Молчаливый кивок служит ему ответом. Испытывая необъяснимый трепет, он прикасается кончиками пальцев к набитому на чужой коже дереву. Проводит по ветвящейся кроне, в ветвях которой запутались сияющие звёзды. Ведёт ниже, по мастерски выписанному стволу, и опускается к переплетению корневой системы, набитой поверх бьющихся под кожей вен. Именно среди корней пальцы Бёна натыкаются на что-то странное, грубое и шероховатое. Бёнкван прикасается ещё несколько раз, чтобы убедиться. — Это…? — Да, — Сэюн отвечает на не заданный вопрос, и голос его словно бы звучит чуть глуше, — можно сказать, моя первая работа. — Зач… — Бёнкван вовремя прикусывает язык, не позволяя полному бестактности вопросу сорваться с губ. Вместо этого он спрашивает лишь, — ты жалеешь, что сделал это? Сэюн задумчиво мычит. Делает глоток горячего шоколада из своей кружки. — Скажем так, я не жалею, что меня спасли, — в конце концов произносит он, вылавливая зефир из своего напитка. — Такую татуировку ведь не доверишь кому попало. — Ну да. Это работа моего близкого друга, Юджина, — взгляд Сэюна заметно мрачнеет, — он и эскиз разрабатывал, и набивал. — Это тоже его рукам принадлежит? — спрашивает Бён, указывая на шею. Сэюн отвечает кивком, делая ещё один шумный глоток горячего шоколада. — Что это? — Розмарин. — Он имеет какое-то символическое значение? — Имеет. И я, к сожалению, очень хорошо знаю, какое, — Сэюн горько усмехается, ставя кружку на стол. Бёнквану больно видеть лягушонка таким. Он проводит по скрытому среди корней древа шраму, жалея, что не может забрать себе его боль. Сэюн же от этого прикосновения вздрагивает и тяжело выдыхает, прикрывая глаза. — Знаешь, у нас с ним вроде как любовь была. Правда, я не уверен, что равнозначная, — голос лягушонка звучит надтреснуто, и Бёнкван находит его ладонь и переплетает их пальцы. Сэюн крепко сжимает его руку, — думаю, он тоже это осознавал. Потому и исчез два года назад, оставив мне на память эту татуировку. «Мне очень жаль», произнесённое на выдохе, повисает в воздухе. Лягушонок выглядит таким поникшим и одиноким, что у Бёна сердце разрывается, а руки сами собой тянутся, чтобы сжать его в объятии, разделяя боль на двоих. Но Бёнкван не уверен, дозволено ли ему это… Сэюн сам решает его дилемму, неожиданно опускаясь на колени. Берёт обе его ладони в свои, крепко сжимая. — Скажи, ты останешься со мной? Я могу предложить тебе не так много — только этот салон и моё покрытое шрамами сердце, — произносит Сэюн, и Бён видит переливающийся оттенками чёрного страх в его глазах, — но это — всё, что у меня есть. Бёнкван не тратит на раздумья и секунды, произнося короткое да. А после обнаруживает себя в крепких тёплых объятьях. Чуть позже, поедая тыквенный пирог, Бёнкван понимает две вещи. Во-первых, Сэюн просто божественно готовит. Во-вторых, теперь его милому образу, наконец, пришёл конец.