Такая, какая есть

Одиночество. Иногда мне кажется, что оно уже стало неотъемлемой частью меня. Сколько я себя помню, я всегда оставалась одна — что в детстве, что сейчас. Меня всегда обходили стороной, старались не смотреть мне в глаза, лишь иногда украдкой, почти исподтишка, скашивали свой взгляд на меня и как-то неодобрительно качали головой. Маленькой мне часто казалось это чем-то обидным, поэтому приходилось надувать губы и смотреть исподлобья в надежде получить ответ. Но от меня лишь отворачивались или быстро переводили тему. Тогда мне впервые показалось, что со мной что-то не так. Что я другая… От истины, как выяснилось, я была недалеко. В тот день я довела воспитательницу до белого коленья. Она кричала, ругалась матом и, кажется, била меня чем-то — чем не столь важно. Всё тело потом было в уродливых кровяно-фиолетовых синяках и, по-моему, местами даже виднелись полосы. Она била меня и била — я умоляла её перестать, почти взвизгивая и дёргаясь в рыданиях. Мне было страшно. Ужасно страшно, что даже стало тяжело дышать и шевелиться — кровь словно застыла в жилах. А потом я встретилась с ней взглядом… Тогда впервые в жизни я увидела неподдельное презрение и… отвращение. Она смотрела на меня вот так, совсем слетевшая с катушек, а потом вдруг ни с того ни с сего прекратила бить и еле слышно в сердцах произнесла: «Ну и мерзкое же ты отродье!» Отродье. Это стало моим клеймом на всю следующую жизнь. Особенно в школе. Нет! никто не смеётся надо мной, не оскорбляет в открытую, нет! Наоборот, меня даже избегают, обходят стороной, игнорируют. Но я прекрасно знаю, что меня обсуждают за моей спиной. Что говорят обо мне. «Патлатая эмо! Фу, ну и мерзкая же она! Выглядит как обросший пацан! Ведьма!» — я буквально слышу их шёпот у себя за спиной; слышу их насмешливые тона, которые словно въедаются в мой мозг и потом ещё долго продолжают звучать там. Они думают, что раз не слышу, то не знаю. Но я же вижу, как перекашиваются от брезгливости их лица, как они морщат свои носы и демонстративно отворачиваются. Словно напоминают мне, что я — ничто. Пустое место. Я отвратительна. Я — ОТРОДЬЕ. Как же… Как же, чёрт возьми, я их ненавижу! Ненавижу эту жизнь, этих людей, этот мир! Ненавижу эту себя! Забавно ли, но к своим шестнадцати годам я начала понимать, почему окружающие испытывают омерзение, когда видят меня. Что ж, стоит признать — я на самом деле уродлива. Иногда, когда я подхожу к зеркалу, мне действительно стыдно за себя. Оттуда на меня смотрит немного крупная болезненно-бледная девушка среднего роста. Сколько бы не осматривала себя, я раз за разом прихожу к одному и тому же выводу: я одно сплошное «СЛИШКОМ». Слишком жирная кожа, слишком курносый нос, слишком тяжёлые веки и потухшие глаза грязно-голубого оттенка. Лоб у меня слишком высокий, брови слишком асимметричные и густые, даже нижняя губа слишком полная. А про широкие бёдра и толстые икры и говорить-то нечего. Мне отвратительно всё во мне — не только моё тело, но и мои постоянно путающиеся короткие русые волосы, и мои толстые очки в чёрной оправе, и моя неуклюжесть, и сутулая походка, и… Как же хорошо, что у меня нет друзей! Наверняка они бы давно сгорели со стыда, если бы их друг был таким вот монстром. Отвратительно грязной, одевающейся во всё серое и чёрное жабой с мерзостно скрипучим и тихим голосом. Бывает, я спрашиваю себя в зеркале: «Почему я такая? За что?» Но отражение лишь выдавливает кислую ухмылку и не отвечает. Что ж, жизнь в одиночестве не такая уж ужасная вещь, правда? Ненавижу! Ненавижу! Почему она в зеркале — это я?! Уродка! Уродка! Я не хочу!.. Я хочу быть как все! Я хочу быть ДРУГОЙ! Пожалуйста… Ну пожалуйста… А потом к нам в класс переводится новенький. Когда он заходит в кабинет, кажется, половина девочек восхищённо выдыхает. Их можно понять — конечно, не красавец из глянцевых журналов и высокобюджетных мелодрам, но — всё же в нём что-то определённо есть. В его подтянутой и жилистой высокой фигуре и сильных руках, в его короткой каштановой стрижке-ёжике, в его глазах… Нет, особенно в его зелёных глазах. В которых так и плещутся солнечные блики и смешинки. А ещё у него необычно светлая и искренняя улыбка… Да, да, наверное, всё же стоит согласится с остальными девчонками, он определённо интригует. И лишь оторвавшись от его лицезрения, я понимаю, что он смотрит на меня. Его взгляд не читаем, но, кажется, он немного растерян и… мягко улыбается? Я поспешно отворачиваюсь, пряча глаза под спадающими на лоб прядями. Нечего выдумывать, просто показалось. Такой светлый. Кто ты? В этот же день он неожиданно подсаживается ко мне во время большой перемены. Он долго разглядывает моё лицо, а я удивлённо хлопаю своими ресницами и сидя пячусь спиной к окну. Возможно, он просто пришёл рассмотреть меня поближе — всё же не каждый день можно увидеть самого страшного человека на этом свете, но… Его непонятный изучающий взгляд определённо сбивает с толку. Пожалуй, это впервые, когда ко мне подходят так близко. Я даже могу увидеть морщинки на его сосредоточенно нахмуренном лбу. А ещё родинку возле правого уха, совсем незаметную, и… — Как тебя зовут? Его прояснившееся лицо уже находится на приличном расстоянии от меня, а сам он улыбается. Я растерянно смотрю на него — ко мне редко обращаются даже по делу. — Это не имеет значения, — как можно тише отвечаю я, пытаясь подавить нахлынувшее волнение и противный скрип своего голоса. Он оторопело смотрит в мои глаза, а потом еле слышно хихикает и снова улыбается. — Ты странная… Но забавная. Не хочешь дружить? Обескураженно вглядываюсь в зелень его глаз, но, не найдя в них ни капли насмешки, беспомощно отвожу взгляд в сторону и просто не узнаю свой голос: — Зачем? — он звучит как-то иначе, с неизвестными нотками мягкости и робости, которые я слышала только у красавиц из женских сериалов. — Почему я? И снова обезоруживающая улыбка. — Ты здесь единственная нормальная. Я… Он только что сказал, что я нормальная?.. Если бы ты знал, как я ненавижу себя! Ненавижу своё лицо, характер, привычки… Стал бы ты называть меня нормальной после этого? После нашего знакомства он начинает ходить за мной хвостиком, и это, если честно, немного напрягает. Я не привыкла, что со мной пытаются общаться, дружить. Мне неловко, когда он подхватывает мою сумку с тяжёлыми учебниками и провожает до дома или накидывает свою куртку на мои плечи, оправдывая это тем, что время позднее и уже холодно. Его беззаботная болтовня и сверкающая улыбка настораживают, заставляют искать в его действиях подвох и… разливают тепло по всему телу? Это так необычно — словно рой бабочек в груди неожиданно оживает и, расправив свои крылья, начинает легко порхать где-то в районе сердца. И почему-то, несмотря на сомнения и страх, безумно хочется доверять каждому слову этого парня. А он почти в припрыжку идёт рядом и ни о чём не догадывается. Такой удивительный и непохожий на других. — Кто удивительный? — он резко останавливается и внимательно смотрит на меня. Кажется, я случайно сболтнула это вслух. Ощущаю, как мои щёки начинают гореть — и зеркала не надо, чтобы понять, что я краснею. Наверняка это выглядит ужасно со стороны. Пытаюсь скрыть своё смущение и быстро отворачиваюсь. — Я про день. Он прекрасен, — да что вообще происходит с моим голосом?! Тихий и мелодичный, с толикой неуверенности и… приятный? Да ну! Это же невозможно! А парень смотрит слегка с недоверием, но потом театрально строит по-детски обиженную гримасу и в шутку сокрушается: — Вот как про день, так сразу — удивительный! А как про меня, то — «хватит за мной везде ходить» и «оболтус, забери свою куртку, люди и так на нас уже косятся»! В этот момент его надутые щёки с ямочками, наигранно выпяченная бледно-розовая нижняя губа и со скачущими в зелени бесенятами глаза выглядят настолько мило и трогательно, что внутри меня словно что-то щёлкает и я легонько тыкаю пальцем в его щёку. Он от неожиданности давится воздухом, и я не могу сдержать смех. Смех, который впервые за столько лет выходит звонким, лёгким и искренним. Парень как-то непонятно — снова не могу прочитать его мысли — пялится на смеющуюся меня, а потом, улыбаясь во все свои тридцать два зуба, заявляет: — И всё-таки ты странная… Но поэтому ты мне и нравишься. Н-нравлюсь?.. «Нравишься». Да, он прямо так и сказал… Но ведь я не могу «нравиться»! Я ведь другая, не такая, как мои красавицы-одноклассницы! Я же… отвратительна? Так ведь?.. Спустя несколько дней после того случая я всё же решаюсь посмотреть на себя в зеркало. Взглянуть страшно — не хочется снова лицезреть своё омерзительную внешность, но с другой стороны — всё же интересно узнать, что этот новенький — который уже три месяца не новенький, но мне плевать — нашёл во мне. При мыслях о нём на душе становится как-то легче и теплее, и я всё же осторожно поднимаю глаза на своё отражение и… замираю. Оттуда на меня смотрит совершенно незнакомая шестнадцатилетняя девушка среднего роста с вполне аккуратными икрами и объёмными формами. Это… это я?! Шокированная, подлетаю к зеркалу и лихорадочно начинаю осматривать себя. Действительно — я, только немного другая: кожа уже не выглядела болезненной и бледной, наоборот — её белизна придавала внешности некой аристократичности и визуальной мягкости; нос оказался вовсе не курносым, а прямым; и брови больше не нависали над глазами и их асимметричность куда-то пропала; и до этого безобразно выпирающая нижняя часть губ теперь предавала им естественный объём; и глаза… Они были другими — их больше не скрывали нависающие спутавшиеся пряди русых волос, которые сейчас казались пышными и в которых играли золото и солнечный блеск; они больше не выглядели тусклыми и серыми. Сейчас ярко-голубые, как безоблачное небо, глаза были такими большими и такими… живыми. В них бурлило столько эмоций: растерянность, потрясение, недоверие и осознание того, что это я. Настоящая я. В горле стоит ком, а на глазах выступают слёзы. Мне никогда никто не говорил, что я красива, и я всю жизнь думала, что отвратительна, что вызываю своим видом лишь тошноту и неприязнь. Я ненавидела и проклинала себя, других и свою жизнь, совершенно отказываясь принимать реальную себя. Заковала сама свою «я» в стенах одиночества из-за злобы и обиды одного человека, поверила в пропитанные гневом и желанием отомстить словами и этой верой отогнала других людей. Всех, кроме него. Человека, который не побоялся перелезть через эти стены, всё время пытался достать меня из пучины самоненависти и никогда не сдавался, даже если я посылала его на все четыре стороны. Он заставил меня посмотреть в глаза самой себе и осознать одну простую вещь: чтобы не говорили другие, я — это я, и только я решаю, какой мне быть. Отлипая от зеркала и вытирая тыльной стороной ладони слёзы, я облегчённо выдыхаю, чувствуя, как камень спадает с плеч и за плечами словно вырастают крылья. И на душе впервые за долгие годы становится спокойно. «Ты — это ты» — вот что ты так усердно пытался донести до меня. Твоё упорство спасло меня. Теперь я поняла… По школе я иду с прямой спиной и уверенной походкой, одетая в элегантную синюю юбку — оказывается, таковые ещё имеются у меня в шкафу — и белую блузку с длинными рукавами. В животе всё сжимается в узел от неизвестно откуда взявшегося волнения, а сердце ходит ходуном. Но я счастлива. Определённо счастлива. И за это нужно поблагодарить одного человека. И сказать ему ещё кое-что. Когда я захожу в кабинет, время будто останавливается и мгновенно воцаряется тишина. Мои одноклассники с раскрытыми от удивления ртами и распахнутыми круглыми глазами уставляются на меня. И он тоже. И мне становится неловко от их изучающих взглядов, хочется развернуться и выйти за дверь, а потом облокотиться на ближайшую стену и попытаться унять внезапно начавшуюся дрожь во всём теле. Но я пересиливаю этот порыв и, лишь слегка приподнимая уголки своих губ, под пристальным наблюдением одноклассников прохожу на своё место. Ну, что, дорогуши, знакомьтесь с настоящей мной! Поговорить с ним в учебное время мне так и не удалось. То учителя резко вспомнили о моём существовании, то одноклассницы захотели, чтобы я присоединилась к их увлекательной болтовне на перемене. Единственное, что мне оставалось, так это ловить адресованный мне его задумчивый взгляд — в нём проскальзывали и улыбка, и неожиданно появившееся восхищение, и ободрение, и лёгкая грусть. Последнее меня сильно тревожило и настораживало, поэтому после школы я решила обязательно разузнать об этом подробнее. И заодно поговорить. После уроков он, как обычно, вызывается проводить меня до дому. Но на этот раз мы идём молча. Искоса поглядывая на него, я замечаю, что он открывает рот в порыве что-то сказать, но потом почему-то передумывает. В воздухе весит напряжения, и мне не по себе. Настроение окончательно портится, когда он хмурится и стискивает зубы. Его лицо как-то непонятно искажается, и мне становится как-то больно. И почему-то я чувствую себя виноватой за его состояния, за его внутренние метания. А потом я вспоминаю тот день, когда он своими словами перевернул мою жизнь, и решение приходит само собой. — И всё-таки удивительный, — почти шепчу я непослушными губами, мягко касаясь своими пальцами его руки. Он обескураженно смотрит на меня, словно пытаясь понять, не послышалось ли ему, но затем как-то слишком нервно улыбается. — Ты опять про день? Мы останавливаемся, и я резко разворачиваюсь к нему лицом. Он непонимающе смотрит мне в глаза. Набираю в лёгкие побольше воздуха и почти выпаливаю: — Вообще-то про тебя! Ты самый удивительный и замечательный человек, которого я когда-либо знала! Ты добрый, заботливый и остроумный. Я очень ценю тебя. Благодаря тебе я много чего осознала и приняла. Спасибо тебе! Ты спас меня, понимаешь? И прости, если я вдруг тебя чем-то обидела! Я очень перед тобой виновата! Он, сбитый с толку, пристально смотрит на меня, и от его ошарашенного взгляда мне хочется спрятаться или убежать, лишь бы он не видел моего алеющего лица и усилий, которыми я сдерживаю подкатывающуюся от переполняемых чувств истерику. Стоически сдерживаю желание отвернуться и выжидающе смотрю на его реакцию. Его лицо сначала вытягивается и приобретает оттенок спелого помидора, а затем светлеет и он наигранно, как и тогда, по-детски надувает губы: — Я не обижаюсь, просто в следующий раз не забывай про меня, а то я, может, ревную. И да, больше не разговаривай как героиня какой-то дорамы. — Дурак… И прежде, чем я успеваю ещё что-то сказать, он притягивает меня к себе и заключает в объятия. Прижимаясь щекой к его груди, я чувствую биение его сердце, и внутри разливается такое приятное и естественное тепло, что хочется вот так просто стоять и никуда его не отпускать. Неуверенно пытаюсь просунуть руки и неловко приобнимаю его в ответ. Он кладёт свой подбородок на мою голову и пропускает пряди моих волос сквозь пальцы, перебирая. — И всё-таки ты странная, — еле слышно произносит он. И я с приятным удивлением улавливаю в его голосе нежность и очарованность. — Но ведь за это я тебя и люблю. Его слова заставляют трепетать моих бабочек в животе, и, расплываясь в счастливой улыбке и ощущая, что сердце вот-вот выскачет из груди, поднимаю своё горящее от смущения лицо — он же наклоняется так, что мы касаемся друг друга кончиками носов — и шепчу в ответ: — Я тоже. Мы смеёмся почти синхронно и легонько стукаемся лбами. Такие разные, непохожие… И такие счастливые. Спасибо, что полюбил меня такой, какая я есть.