13 аллея

13 Аллея, Хайгейтское кладбище Мистеру Оливеру Гордону

«Здравствуй, Оливер! Согласись, как иронично то, что первое письмо от меня ты получишь уже мертвецом. Обычно это ты распылялся на огромные баллады, полные бессмысленных пышных фраз и мутных сравнений. Интересно, а в ответе ты нуждался? Жаль, я этого уже никогда не узнаю наверняка. Что-то заставляет меня думать: послания от меня тебя бы все равно не интересовало, даже если бы я ответил. Ты был слишком напыщен и тщеславен, наверняка думал, что мне нечего сказать. Я всегда читал твои письма с усмешкой на лице, а после наслаждался, когда языки пламени жадно облизывали тонкую бумагу, испещренную крупными витиеватыми буквами. Кстати, твои письма Аннет весьма трогательны. Я даже пару раз рассмеялся, пока читал их. Она бережно хранит смятые, исписанные клочки бумаги и увядшие цветы, которые ты ей присылал и оставлял у двери дома. Садовник рассказывал мне, что не раз находил надушенные письма, лежащие у калитки, а сверху на бумаге сорванный неподалеку бутон. Ваша забава была прекрасна. Жаль, что вы не стали великими актерами. Так ловко и хитро себя не обманывал ни один из моих знакомых! В Голландии я знавал многих уличных прохвостов и дешевых девиц, они были мастерами вранья и лжи, но перед собой всегда были честны. А вы так трогательно разыгрывали пьесу времен Шекспира, что мне пришлось трагически ее закончить, чтобы ваш труд не канул в Лету. Ваш спектакль удался на славу благодаря мне. Стоит признать: я и сам с интересом наблюдал за развитием сюжета, ожидая развязку. Но когда ты собрался увезти прелестную героиню от злого монстра, которому она была обещана, и лишить меня удовольствия быть почетным зрителем ¬– я рассердился… Вы могли бы сбежать и жить в нищите и любви, затем ты бы заболел тифом и умер, а Аннет, потерявшая былой блеск и лоск, лишенная наследства и чести, с грудным младенцем на руках вернулась бы в город и молила бы о моей помощи и покровительстве. Все это было бы возможно, не узнай я о ваших планах. Но я, как всегда, был на шаг впереди. Но вы были так самоотречены! Так жарко целовались под окнами ее дома после моего ухода! А как часто ты брал ее за руку в моем саду, после того как я уходил к гостям? Ах, это было прелестно! Ты был таким пылким влюбленным юношей, что я ожидал не меньше страсти от тебя в сражении. Ты меня разочаровал и разбил прекрасное сердечко нашей очаровательной Аннет. Кстати, я выкупил поместье Гордонов у твоей сестры. Признаться: более отвратительной женщины мне не приходилось знавать. Ее походка лишена малейшего намека на грацию, черты лица грубы и некрасивы, когда она разговаривает, то постоянно плюется, а смех ее похож на визг поросенка! К тому же во взгляде ее кишат похоть и алчность, а желтые зубы обнажаются в сахарной улыбочке при любом уместном и не очень случае. Мне кажется, что вся она насквозь и рядом соткана из грязи и липкого сиропа. Стоит снять с нее безвкусные тряпицы, грозящие разойтись по швам – она растечется лужицей дерьма и никто – ни один человек на свете! – не испытает жалости. Я даже не хочу представлять, как ты ее терпел! Я бы удушил такую очернительницу рода собственными руками еще в колыбели! Да, она отвратительная женщина, но встречи с ней стоили твоего особняка. Милисента запросили за него немалую цену и не сбросила и шиллинга. Анна боится малейшего шума или неловкого скрипа половиц, она постоянно заливается слезами и держит тяжелые портьеры закрытыми – словно лучи солнца могут причинить ей вред! Боюсь, скоро мне придется отправить ее жить в подвал, если все продолжится в том же духе. Кстати, она беременна. И молись, чтобы у ребенка были мои черты лица, а не твои. В противном случае, ей придется лишиться еще одного близкого человека, а газеты запестрят заголовками об очередном несчастье, настигнувшем семейство Сайрусов. Они даже понятия не имею, что это Я единственное проклятие моей семьи. Ты бы сейчас не узнал нашу очаровательную малышку Аннет: лицо ее осунулось, под глазами залегли темные круги, даже волосы потеряли былую мягкость. На место заразительного смеха пришли редкие, каркающие смешки. К тому же она взяла привычку кричать во сне, поэтому мне пришлось переехать в другую комнату. Она меня достала, и не будь между нами столько всего гнетущего и бешенного – я бы смог ее отпустить. Но увы, воспоминания не выбросить, не сжечь вместе с давнишним письмом, не искоренить из своей души. Каждый раз, замирая на лестнице ведущей в подвал, я гадаю, как мы выглядели в ее глазах в момент твоей смерти. О, я убежден, Гордон, что смерть только прибавила шарма и очарования твоему образу. Никто не верит в счастливые финалы, хотя все их ждут. Трагедия – вот что любит зритель! Аннет не исключение. Теперь ты навсегда останешься героем в ее душе. Она больше не вспомнит о твоих промахах, недостатках. Ее сознание никогда не посетит мысль о том, что в скором времени ты бы женился, завел детей. Боже, как же глуп я был, что позволил себе на миг расслабиться и прикончил тебя! Этим поступком я воздвиг величественный монумент в твою честь, написал чудесную симфонию и создал бессмертную поэму! Нужно было купить нам огромный дом и наделать ей кучу детишек, чтобы она не имела возможности даже думать о тебе. Необходимо было стать для нее настоящим дьяволом, чтобы она ощутила на себе все горести и страдания этого мира. А когда бы вы встретились в следующий раз, она взглянула бы на тебя с высоты собственного горя, и в ее душе проснулось бы отвращение. Моя слабость отвратительна мне самому, но исправить я уже ничего не могу. Анна тогда совсем не понимала, что играет с самой смертью, впрочем, как и ты. Вы всегда были наивными мечтателями, закрывшимися в своей нафантазированном мире и не обращающими внимания на реальность. Меня бесила твоя тупость, ее жалкие попытки манипулировать мной, собственная игривость в эти моменты. Я дико желал подчинить ее себе и добился этого. Собственноручно сотворенный шедевр разочаровал меня, но избавиться от него будет глупо. Столько сил потрачено впустую. Даже если она хотя бы раз взглянет на меня без страха, если ее голубые глаза осветятся былым лукавством – я никогда не смогу прикоснуться к ней. Она живое напоминание всех моих ошибок – мертвый призрак моей души. Дамиан Сайрус, 18 Сентября, 1891» Мужчина промокнул бумагу пресс-папье, небрежно сложил лист и поместил его в конверт. Ненадолго задумавшись, он с ехидной улыбкой надушил конверт без подписи. Сладкое облако мгновенно осело в комнате, пропитывая все окружающее удушливым цветочным запахом. Дамиан поморщился и отворил ставни окна, впуская прохладный влажный воздух в кабинет. Огонек свечи заколебался, но не погас. Мистер Сайрус надел теплое пальто, перчатки, сунул письмо в карман и, задув свечу, вышел из помещения. На мгновение остановившись в холе, он задумался: не стоит ли сообщить Аннет о том, что он уходит? Перед умственным взором тут же встала картина, как хриплый голос из-за балдахина постели со страхом спрашивает: «Кто здесь?». Как презрительная улыбка расползается на сероватом лице, когда Аннет понимает, кто в комнате. Мужчина вздрогнул и поспешно покинул дом. Только на улице он спокойно вздохнул и, оглянувшись на мрачный фасад, криво усмехнулся себе и исчез в хитросплетении темных улиц. Он то замедлял шаг, о чем-то задумавшись, то вдруг вскидывался и поспешно, чуть ли не бегом пускался вперед. Не раз на его пути встречались знакомые, несмотря на поздний час. Некоторые возвращались с пышных торжеств, другие выныривали из многочисленных переулков, чтобы тут же скрыться в грязных притонах. Дамиан оставался равнодушным к пейзажам внешнего мира, полностью погруженный в собственный котел страсти. Он очнулся лишь перед коваными вратами кладбища, усмехнулся и провел ладонью по холодным завиткам, украшающим металл. Рядом с внушительными большими воротами приютилась малозаметная калитка, скрипнувшая на несмазанных петлях, когда мужчина ее отворил. Во мраке ночи отчетливо проступали громады могильных скульптур, между которыми нитками извивались аллеи. Звук стремительных шагов Дамиана эхом разносился по кладбищу и отражался от памятников. Мужчина остановился перед неприметной могилой и ухмыльнулся, запустив руки в карманы пальто. - Здравствуй, Оливер, - голос был низким и хриплым. Мистер Сайрус еще несколько томительных мгновений стоял в тишине, устремив безразличный взгляд в беззвездное небо. Вздрогнув от холода, забравшегося под одежду, Дамиан вынул недавно написанное письмо и, повертев его в руках, положил на небольшой холмик перед собой. Достав из другого кармана портсигар и дорогую зажигалку, с выгравированными инициалами «DS», мужчина прикурил сигарету и с наслаждением затянулся, ощущая знакомый горький вкус во рту. Присев на корточки перед постаментом, мужчина с болезненным интересом рассматривал плотную бумагу, лежащую на пожелтевшей, скукожившейся траве. Будто со стороны он видел, как подносит зажигалку к письму. Бумага начала медленно тлеть в уголке, черное пятно становилось все больше и больше, пока посмертное послание не вспыхнуло ярким огнем. Трава вокруг письмо начала темнеть и извиваться, словно живая. Дамиан дождался, пока бумага рассыпалась пеплом, притоптал ногами дымящуюся траву, отбросил в сторону окурок. - Прощай, Оливер. Пожелай мне удачи, - улыбнулся Дамиан могильной скульптуре и заспешил в ночь.