Со мной не будет любви, со мной погубишь себя
Чонгук курил уже года три. Начал ещё в старших классах. Тогда все курили, а он не любил выбиваться из толпы. Смолил по полпачки в день и подрабатывал местным дезинсектором, пуская столпы никотина в мечущихся мух на окне или на паутину в углу подоконника. Когда все насекомые оказывались убитыми, Чонгук проверял на стойкость местный цветок в горшке, который упорно выделял кислород, пока парень его загрязнял винстоновским смогом. Была середина осени, и серый уже стал писком природной моды. Закопченное оконное стекло придавало выглядывающему углу двора совсем мрачное настроение. Консервная банка была набита окурками, а подоконник запорошён пеплом и иссохшими тельцами мошкары. На лестничной клетке было пусто, как и обычно. Редко кого можно было встретить в такую рань, поэтому для сонного Чонгука захлопнувшаяся подъездная дверь и тяжёлые шаги по лестнице были чем-то непривычным. Он стоял, облокотившись на подоконник, и продолжал затягиваться первой и столь желанной утренней сигаретой, когда спустя некоторое время он заметил невысокого темноволосого парня с перекинутой через плечо небольшой дорожной сумкой. Тот, насупив брови, еле переставлял ноги и выуживал из кармана светлых джинсов связку ключей. Старше, чем Чонгук, но может усталость на лице добавляла ему возраста, куртка кожаная на пару размеров больше и затасканные кроссовки с треснувшей подошвой. Чонгук замер, силясь показать, что не заметил присутствие незнакомца, пока тот проходил мимо и поднимался по ступенькам мимо него. Шаги стихли, и послышался перезвон ключей в скудной связке. Рефлексы или простое любопытство побудили Чонгука повернуть голову и взглянуть на незнакомца, который стоял напротив квартиры с тёмно-серой дверью. Поникшие плечи, опущенная голова от переизбытка дум и пара нашивок на спине привлекли внимание, и Чонгук не сразу опомнился, когда вместо всего этого появилось бледное поцарапанное лицо и тяжёлый взгляд из-под бровей. И в глазах незнакомца читалась тревога и печаль, одиночество и злость побитого зверя, который просто желал забиться в угол и остаться там; чтобы ни одна живая душа не беспокоила и оставила одного. Чонгук резко отвернулся, и через пару мгновений послышался звук захлопнувшейся с силой двери, но ощущение чьего-то присутствия не покидало до тех пор, пока парень не поднялся наверх по ступенькам и не зашел к себе в квартиру, которая была рядом. Новый сосед первое время не совал и носа из своей обители, и не то чтобы Чонгук следил, просто полпачки в день — это как минимум пять походов на лестничную клетку, и за всё это время тёмно-серая дверь не выдавала миру того, кто живёт за ней. Чонгук не высматривал незнакомца специально, просто обзор на квартиру возле окна был хороший, а курить в одиночестве скучно. Пару раз он заставал курьера, который топтался на замызганном коврике «добро пожаловать» и вдавливал звонок в стену, пытаясь выкурить заказчика из квартиры. Дверь лениво открывалась, являя на свет тощую фигуру в футболке-оверсайз с какой-то стёршейся надписью на груди и простых трениках. Коробка с пиццей бралась незнакомцем, курьеру доставалась оплата, а Чонгук ловил мимолётный нечитаемый взгляд соседа после чего тот сразу же скрывался в квартире. Чонгук курил много и всякий раз ему казалось, что он не один. Словно кто-то невидимый стоял рядом, составляя компанию. Затылок чесался от чьего-то пристального взгляда, под ложечкой сосало, но спустя время это уже не казалось странным. Постоянное неосязаемое присутствие другого человека стало привычным. Чонгук назвал бы это «родным», если бы знал значение этого слова. Бабкина квартира, доставшаяся ему по счастливой случайности как единственному внуку — единственному адекватному из всех их семейки, состоящей из матери, что корячилась на заводе в две смены, а в свободное от работы время прикладывалась к бутылке; отца, что ушел в магазин лет двенадцать назад; дяди по материнской линии, что в принципе делал то же самое, что и его сестра, если исключить из этого списка работу как таковую. Чонгук перестал с ними общаться, когда те пытались уломать его на продажу квартирки в спальном районе, а тот отказался, так как знал, чем чревата такая большая сумма для такой семейки как у него. Зубную щётку в руку, шмотки в рюкзак и вперёд — во взрослую жизнь. Чонгук выкуривал по пачке в день, когда мать в очередной раз наведывалась в квартиру и тарабанила в дверь, как сумасшедшая; клялась всеми святыми, что засудит мальца, что прирежет то, что сама и породила. Проклинала своё чрево и неблагодарного сына, разбивала о его дверь бутылки и сетовала на сложную жизнь. Но Чонгуку надоело, ведь всему рано или поздно приходит конец. Он хотел любить мать, как это делали все остальные дети, но ничего кроме жалости не испытывал. И жалость та была из ряда презрительных, брезгливых; так жалели бродяг или обездоленных — смотреть больно, но касаться противно. Целлофановый пакет с токпокки шуршал в руке Чонгука, когда он через ступеньку скакал вверх через пролёты. Был поздний вечер, холодало, а парень решил добежать до палатки в чём был: любимом тёмно-зелёном худи и шортах по колено. В кедах хлюпала вода, грязь на подошве тащилась следом, словно ему своей в доме было мало, и чем ближе парень подходил к квартире, тем отчётливее слышался голос его матери. Всё такая же: куртка старая, правда дыр наспех зашитых прибавилось, те же чёрные волосы в жгуте на затылке, а свет мигающей лампочки серебрился на её висках. Бутылка в руке наполовину пустая, грязь на штанах и нескончаемый поток ругани, к которому соседи привыкли и попросту уже не обращали внимания. Чонгук вжался в щель между стеной и мусоропроводом и прикрыл глаза. Тепло от прижатого к груди пакета растекалось по телу, в нос ударял запах острого, а по ушам било высоким голосом с хрипотцой, звоном битого стекла и плачевными стонами. Парень жмурился, словно это помогало перекрыть перепонки, тёрся о грязные и вонючие стенки пытался вспомнить сколько сигарет у него ещё оставалось. — Ушла уже, — раздалось где-то рядом совсем тихо. — Можешь выходить. Замер, прислушался, шагнул из тени. Он в той же футболке с блеклой надписью и трениках, курил, выпуская никотин в приоткрытую форточку. — Не люблю, когда дымно, — сказал незнакомец и демонстративно потушил сигарету. — Открывай окно в следующий раз. Тощий, но крепкий. Руки большие с набитыми костяшками, царапин на лице почти нет, но та же тоска в глазах. Развернулся, чтобы уйти. Салютовал двумя пальцами на прощание и пошаркал в домашних тапочках вверх. — Эй, — Чонгук губу закусил и свёл брови на переносице, когда на оклик незнакомец обернулся как-то медленно и нехотя. — Что? — Он сжал руки в кулаки в карманах штанов и морщинка меж сведённых бровей явно намекала о дурном расположении духа. — Хочешь? — Чонгук показал пакет с остывшим поздним ужином и улыбнулся. — Лучше не надо, — ответил сухо и холодно и поторопился уйти. — Меня Чонгук зовут! — он не оставлял надежды развязать диалог и скакнул следом за соседом, поскальзываясь на пролитом алкоголе. — Я знаю, — ответил тот и покосился на дверь, исполосованную осколками разбитой бутылки. Теперь при встрече незнакомец хотя бы не делал вид, что Чонгук — это продолжение стены. Кивал едва заметно, когда проскальзывал мимо окна, где как и обычно Чонгук коптил стекло сигаретным дымом и едва заметно дрожал, ёжась от задувающего в приоткрытую форточку холодного ветра. Всякий раз парень протягивал открытую пачку Винстона, когда его сосед лениво шаркал по грязным ступенькам с пакетом наперевес. Чонгук видел, как яркие пачки лапши быстрого приготовления просвечивали сквозь тонкие стенки бледно-голубого целлофана из местного магазинчика, но на всякое предложение перекусить где-нибудь получал отказ в виде молчания и тяжелого усталого взгляда из-под бровей. Ещё через неделю, когда ноябрь решил, что он практически брат декабря и напустил снегу по всему двору и району, Чонгук как и обычно рано утром, перед походом на работу протирал локтями засаленный подоконник. — Привет, — сказал он, когда сосед, потирая заспанные глаза тылом ладони, пристроился рядом. — Ага, — ответил тот, вытаскивая сигарету из предложенной пачки. Чонгук дал прикурить спичками, так как считал, что зажигалки портили весь вкус, и вновь уставился в окно, где утреннее зарево пробиралось по выпавшей за ночь пороше. — Красиво, — спустя пару затяжек изрёк Чонгук, стараясь выдохнуть прямо в форточку. — Есть такое, — согласился сосед, цепляясь взглядом за чужой профиль. Они уехали ночью, и Чонгук точно знал, что эта машина не Юнги. Цепляясь за швы собственных джинсов, Чонгук метал взгляд от расстилающейся практически пустой дороги на Юнги, что говорил по телефону сдержано, почти шёпотом. Заднее потрёпанное сиденье грела сумка со скудными пожитками, состоящими из ноутбука, пары футболок и зарядки для телефона. Всё, что успел схватить Юнги, миновав шумную пьяную толпу. — Спасибо, — сказал он, стоя в гостиной возле большого платяного шкафа, сплошь покрытого пылью. — За всё. — Я с тобой, — выдавил из себя Чонгук, преграждая Юнги дорогу и хватая того за рукав. Юнги дышал прерывисто, распахнув глаза и внимательно вглядываясь в лицо Чонгука, словно старался запечатлеть в памяти. — Не, парень, — наконец, ответил тот, выуживая из кожаной куртки мобильный. — Блять… Он запихнул севший телефон обратно и вновь двинулся к выходу, но Чонгук, уперевшись рукой в чужую грудь, продолжал: — Возьми, — и протянул свой старенький самсунг. — И меня тоже.Наступает ночь, и остановиться на ней Будет лучше нам, поверь
Грязь с кроссовок оседала на замызганном коврике «добро пожаловать», а ладонь вспотела от тёплого днища картонной коробки с «Маргаритой». Он мялся на пороге уже добрых десять минут, но так и не решился нажать на дверной замок. Одиночки должны держаться вместе, так он считал, ну или просто цеплялся за соломинку, силясь найти хоть какое-то оправдание своим действиям. Ни имени, ни возраста. Больше, чем парой фраз не обмолвились. Мутный тип и скрытный до ужаса. Якшался с такими же непонятными типами вроде него, принимая и передавая ключи и свёртки с сомнительным содержимым прямо у порога квартиры, а когда Чонгук сталкивался с Юнги взглядом, всё же глубоким и тяжёлым, тут же хотел провалиться сквозь землю. Пытаться достать то, что давно осело на дне, когда о человеке толком-то ничего не известно — задача непосильная и не сулящая хорошего исхода. Чонгук и сам никогда больше положенного старался о себе не выкладывать. Демоны есть у каждого человека, а в его платяном шкафу, порой, не один скелет пылится. — Чего тебе? Чонгук отступил на шаг, когда дверь чужой квартиры перед его носом распахнулась и явила на свет временного владельца. — Пиццу п-принёс, — больше выстонал, чем сказал и улыбнулся, вытирая рукавом толстовки оттаявший после мороза нос. Рука Юнги сжималась на некогда покрытой золотым лаком дверной ручке, а желваки на его усталом лице играли и отбрасывали причудливые тени из-за блеклой лампочки над дверью. Натянутая на череп кожа с тёмными провалами на глазницах, редкая щетина сгустками и пятно от рамёна на вороте футболки. Видно, что волосы уже пару дней шампуня не видали, как, впрочем, и рот — зубной пасты. — Не надо, Чонгук, — на выдохе, вымученно и с толикой горечи ответил сосед, приваливаясь лбом к косяку. — Я не ищу дружбы. Чонгук проглотил комок скопившихся нервов и шепнул захлопнувшейся двери: — Я тоже.Посмотри назад, за тобою дверь. Так будет лучше нам, поверь
Там, за спиной, в его собственной квартире, басы сотрясали смог от сигарет и пар от вейпов. Толпа народу, наперебой кричащая и смеющаяся, разливала дешёвое пиво и водку по полу и лестничной клетке. Парочки лобызались где непопадя, стены этажа наполнялись надписями вроде «здесь был Ли» или «К+Т=<3», а то и вовсе изображениями детородных органов в масштабе 3:1. Чонгук в очередной раз стоял на пороге чужой квартиры, сжимая в зубах край одного пластикового стаканчика, до краёв наполненного мешаниной неизвестного происхождения, а второй, предназначавшийся для Юнги, держал в руке. — Ну же, пошли повеселимся! — кричал Чонгук, тарабаня кулаком свободной руки в дверь соседа, который больше кивка Чонгуку ничего не адресовывал. — Эй, Юнги. Выходи! Парень мялся на пороге до тех пор, пока оба стакана не опустели, но всё это время его не покидало ощущение чьего-то присутствия. Лицо так и плавилось под невидимым ему взглядом, а под ложечкой сосало. Чонгук ушёл тогда, чтобы снова наполнить стаканы, и не видел, как сосед, сжимая в руках мобильный с сообщением «места и времени» выскользнул из своей съёмной квартиры, едва макушка Чонгука затерялась в толпе.Нежный яркий цветок, нетронутый как дитя Наивная на любовь, солнечная вся
Мысли ласкали живот, порождали мечты, с того дня, как сосед очередным ноябрьским утром не просипел сонным ото сна голосом лаконичное: — Юнги. Чонгук едва фильтр не проглотил, вперяя в соседа взгляд человека, который, казалось, оговорился. Но тот продолжал так же отрешённо вглядываться в скудный пейзаж за окном и порошить пеплом замызганный подоконник.Дверь закрыл не с той стороны, и это было зря
На рукаве его любимого зелёного худи следы от чужой выпивки. Пальцы сжимали наполненные стаканы всё с той же неизвестной выпивкой, который принёс кто-то из гостей, но взгляд парня был устремлён к большому окну, возле которого, воровато осматриваясь, сидел он. Сжимая в руке горлышко схваченной со стола стеклянной бутылки, он выслушивал пререкания какого-то вусмерть пьяного парня и едва сдерживался, чтобы не проломить ею его черепушку. А Чонгук стоял, посреди своей небольшой гостиной, и смотрел на Юнги в его куртке, на пару размеров больше, со взъерошенными волосами и свеже-разбитой губой. Он сделал первый шаг, второй и замер, когда поймал ответный взгляд Юнги. Тот выпустил бутылку из руки и слегка подтолкнул парня в сторону, которого уже уводила какая-то девчонка. — Пришёл, значит, — сказал Чонгук, передавая стакан Юнги, чей взгляд обеспокоенно носился по толпе. Тот не ответил, а только притянул парня к себе ближе и залпом выпил содержимое, даже не поморщившись. Чонгук уловил нотки свежести, что принёс с улицы Юнги. Куртка всё ещё холодила пальцы, а в волосах не успели растаять снежинки. От Юнги пахло волнением и сигаретами, а лицо было бледнее обычного. Спину под худи обжигало тепло чужой ладони, а дыхание на шее поднимало дыбом каждый волосок на теле. Чонгук не хотел, но проследил за бешенным взглядом Юнги. Пара бугаев с бандитскими мордами, вклинились в толпу молодёжи, привлекая всеобщее внимание. Юнги приобнял Чонгука за плечи, притворяясь пьяным, и нырнул вглубь потных тел. Чонгук не спрашивал, не сопротивлялся. Шагал следом, кидая стакан с остатками выпивки прямо себе под ноги. Чонгук не стал оборачиваться, когда услышал женский визг и звук бьющегося стекла. Он не хотел знать, кого и за что ударили. Он семенил следом за сторонящимся людских глаз Юнги и сжимал в кулаке толстую материю чужой кожаной куртки.Дверью хлопнув беги, не оглядывайся назад Я уверен найдешь себе ты достойного паренька
Чонгук не помнил, как добрался до дома. Пешком ли, на автобусе или метро. Он просто брёл вперёд, не видя дороги. Два стаканчика с кофе оказались в ближайшей мусорке, когда Чонгук понял, что Юнги нет. Поднимаясь по лестнице и сминая в кармане кожаной куртки на пару размеров больше пустую пачку из-под сигарет, он слышал чьи-то грубые и взволнованные голоса. На стенах, где красовалась надпись «здесь был Ли» виднелись отпечатки от окровавленных ладоней. Дорожка из алых капель тянулась прямо от подъездной двери к квартире Чонгука через все лестничные пролёты. Он понятия не имел, чья это кровь. На встречный вопрос офицера полиции: где хозяин квартиры, когда Чонгук ступил на площадку своего этажа, он сказал, что не знает и что только что вернулся. Чонгук знал, что дверь квартиры его соседа не заперта; что там осталась пара футболок Юнги и незаправленная кровать. Его не волновало то, что уже через несколько минут полиция заявится сюда для допроса. Всё, что сейчас было ему важно, так это старая кожаная куртка на его плечах и расползающееся кляксами по стенам малиново-алое зарево закатного солнца.