забытое искусство

Алые пятна по стенам, собирающиеся в несуразные образы мифических существ, кляксами остаются, следы убийства нестертые, открытые, волей случая разбросанные, Лектер от деревянного пола ногу свою отдирает, к черным туфлям прилипает засохшая кровь, бордовой звездной пылью оседает на подошве, въедается, неосторожная работа художника, на поводу у страсти своей больной и обществом непринятой идущего, внимание забирает яркостью оттенков красного и масштабом, бордовый сентябрьскими листьями клена укрывает заклеенные стены, с узором из расцветающих пионов перехлестывается, образуя страшную картину, рассказывающую о безумии и боли, которые не вытравишь, они в душу вплетены, генетически переданы и воспитаны; хаос, разрушивший тихую жизнь невиновных людей, Ганнибала раздражает непродуманностью — каждый сантиметр может быть усеян уликами, он в каждом действии читает желание добраться до грани, почувствовать смерть кончиком языка и отпрянуть, обманув нагоняющее чувство конца. Лектер уважением, годами завоеванным, пользуется, акульи холодные глаза к себе притягивают вопреки всякой логике, люди тянутся не к мягким, они выбирают недоступных — затянутый в дорогие костюмы, в каждом слове наполненный культурой и тайной, Ганнибал подобен древним, покрывшимся незаметными издалека сколами, статуям, богоподобность в нем практически древнегреческая, трагичная и совершенно полая внутри; найти виновного не составляет труда, Романа он обнаруживает на школьной стоянке, ни в чем неуверенный, несобранный, в паутине эмоций и чувств запутанный, с матерью, желающей весь мир контролировать, он подходит — убийство на второй день после приезда выдает убийцу мгновенно. Оливия белое носит словно липовый флаг проигравших, прячет старый, затертый до дыр, образ эгоистичного манипулятора, она истинную натуру закрывает масками, рассказывает грустную историю про женщину, теряющую мужа, любовь к которому, мешает остаться в знакомом с самого детства городе; Лектер каждому слову внимает, отработанные годами приемы, жесты, сросшиеся с характером несчастной вдовы, ловит, представляет ее озаренное яростью лицо, красивые черты, изрисованные удовольствием давно желанного убийства, и прилипающие к рукам пятна; продуманная до каждой мелочи, на знании человеческой натуры основанная, с доведенными до идеальности реакциями Оливия слишком мелочна и холодна, чтобы убивать бездумно. Роман сигаретным дымом и взглядом пустым отражает безразличие и равнодушие — прием к психологу для разговора о глубоко скрытых чувствах кажется идеей, неподходящей Оливии, у него чувства угольно-черные, выжженные, разлагающиеся и все — для нее, которая ложью, смертью и властью живет, создает красивую иллюзию заботливой матери; он рассказывает о ее боязненном восприятии Шелли, криках, наполняющих дом, на смену непринятию приходит смирение, остатки искренней материнской любви, соскребанной с острых ребер, хватает только ему, разбитому до основания, но заботящемуся о своей сестре. — Ты когда-нибудь представлял, как убиваешь ее? — Роман взгляд бездонный от созерцания на туман сигаретного дыма отрывает, разглядывает Лектера, чье лицо — застывшее изображение, не выражает ни мысли, ни эмоции, серьезность вопроса Годфри под сомнение не ставит, психолог хранит собственные страшные тайны и читает его, в каждом нервном жесте разглядывает непригодность, поломанность, отрицание всякого смысла и путаницу, накрывшую жизнь; он положительный ответ выдает спокойно, рассказывает о заливающей шелк белых простыней, кровь, с которой и жизнь ее и вся ненависть — смерть матери во снах и навеянных алкоголем иллюзиях, в убийстве не знающей его имени пары, найденной неделю назад в собственном доме. Годфри мечтает о нереальном, невозможном, мать его и ведьма, и вампир, и дьявол — высшая степень выживаемости и адаптируемости, смешанная с непрекращающимся поисками личной выгоды, она из роскоши и изысканности, из тьмы, пустившей корни за грудиной, разросшейся до четырехкамерного, дающей только чистый яд; Роман контроль теряет, забывается, Роман в человеческие глотки вгрызается, представляя знакомый с самого детства облик. — Что вам нравится в убийстве? — Роман завуалированными фразами разговаривать не может, в нем эмоции страшные наружу рвутся, они за гранью, за человечностью и за личностью, они принадлежат зверю, Годфри изнутри сгорает и ненавистью собственной запястья выжигает; следующий раз настигает его у дверей соседки по парте, ее изуродованный труп находят в канаве спустя два месяца, снег добавляет сцене драматизма, Ганнибал наблюдает, обещает сделать все возможное и, добравшись до дома, номер промерзшими пальцами набирает — поломанный мальчик с собой не справляется. — Убийство — забытое искусство, оно может быть осторожным, детальным, говорящим или хаотичным, лишенным всякого смыла, — Лектер отвечает ему на заданный вопрос поздно, у Годфри сетка кричащих о недостатке сна и спокойствия капилляров в зрачках, он сигареты дрожащими руками достает, фокусирует внимание на них, пытаясь добиться порядка в мыслях; вереница одинаковых дней рвется, натянутые до предела вены расцветают болотной тиной под кожей, он теряется, боится, мельтешит перед глазами, рассказывая об разорванных человеческих глотках и накатываемом волнами убийств наслаждении. Роман боится, на части изнутри рвется, он из крайностей состоит и прокуренных легких, простуженный голос выдает волнение, ему в больную глубокую бездну собственного безумия хочется с головой уйти, раствориться в бешеном ощущении, ему хочется из крепкого обхвата собственных суждений вырваться, выблевать отравляющие внутренности чувства и колени разбивать в бессмысленных прощениях; никакими словами не вернешь забранных жизней. Ганнибал в испуганном Романе отблески Эбигейл находит, но разбитая до основания девочка была по большей части просто несчастной, борющейся с отцовским наследием, зарождающимся глубоко внутри, развитым Лектором, в Романе все дошло до острого края, переросло в перманентное желание, единственный смысл. Ганнибал в разбитом мальчике находит монстра, пугающегося собственного отражения, возможность прогресса, идеальную в своей неправильности личность, не уничтоженную окончательно, застрявшую в процессе выбора. — Оливия опоздает, — Роман появляется на тринадцать минут позже, не ожидает причин, знать о жизни матери ему не хочется вовсе, впитавшийся в кожу, легкие и одежду никотиновый запах привычно его окружает, Роман время проверяет и вздыхает устало; минутная стрелка часов добираются до двенадцати, Лектер подает новое блюдо, мечта становится явью — убитая Ганнибалом Оливия этим вечером выступает в роли ужина, Роман остается привязанным навечно, он в расставленные сети попадает и пропадает.