Асекс

Это было лето 2014 года, когда я ещё думала, что собираюсь подыхать нецелованной девственницей. Не то чтобы это было не совсем правдой, но всё же. Я не любила людей. Я не любила детей. Можно уж не говорить, что я не горела желанием ехать в лагерь? Это было странно, это отдавало каким-то советским прошлым, когда на тебя повязывали красную тряпочку и говорили "носи с гордостью", ожидая, что ты тут же сделаешься со всеми окружающими друзьями на век. Моя смена была странной. Мы все такие ещё маленькие, но уже считавшие себя взрослыми пятнадцатилетние лбы приехали в первый раз в лагерь, и наша вожатая закатывала глаза и билась головой о стену, потому что мы считали тупостью — пытаться рассказать что-то о себе незнакомым людям. Дискотеки раздражали меня, от эффекта молнии и вовсе начинало тошнить. В те года у меня не было телефона, который мог бы выйти в интернет, и я пиздила мобильник соседки по комнате за умеренную плату. Обязательные тихие часы нервировали, какие-то мероприятия утомляли. Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое. Это же нормально, да? Хотеть быть в покое. Но смена в лагере не может пройти незаметно. Её звали то ли Рита, то ли Карина, я уже не помню. Она была огненно-рыжей (крашеной блондинкой) и постоянно всем врала. Она не была красивой — какой-то острый подбородок, слишком большой нос, — но и она не была уродиной. Она была обычной настолько, насколько могут быть подростки. Она мне не нравилась. Ни как человек, ни физически. Но я просто подумала — почему нет? Мой первый поцелуй был на слабо. Она просто высунула язык с призывом, что я не смогу до него дотронуться своим. А я смогла, потому что я не трусиха. И потому что это ничего не значило. Где ещё можно было найти людей достаточно близких к тебе, чтобы попробовать сделать что-то, но потом полностью ушедших из твоей жизни? Она улыбнулась нервно, воскликнула и тут же убежала из комнаты. Мне было немного плевать. Второй раз она полезла сама, видимо, за день решив, что это довольно забавно. Мы валялись на кровати, она тёрлась об меня (тоже считая, что изображать кошку — это мило, и это скорее забавляло в своей нелепости, чем милости), а потом просто дотронулась своими губами до моих, тут же отпрянув и снова убежав. На самом деле, это не было "тут же". Наверное, прошло несколько секунд, прежде чем она весело засмеялась. Я думала, что ощущу что-то особенное, что эти губы другие, что они не должны мне понравиться или что должны понравиться, должна была ощутить хоть что-то. Но внутри просто что-то легонечко и невесомо перевернулось с осознанием, что это был поцелуй. И её губы были точно такими же, как мои, и я не ощутила ничего, кроме физического тепла. Зато я ощущала обман. Разве первый поцелуй не должен быть по взаимной симпатии? Разве я не должна чувствовать что-то особенное? Поэтому я не хотела ехать в лагерь. Что-то, но случится первый раз, когда вы загоните кучу подростков в одно место и оставите там жить без родительского надсмотра. Наверное, это было самым отвратительным, но. Мы продолжали это делать. Это стало поцелуем на ночь — она или я отлавливали друг друга, когда рядом никого не было, и прикасались губами, иногда языками друг к другу. Кротко, быстро, заливаясь нервным смехом, ощущая адреналин от того, что мы это делаем. И в голову закрадывались мысли: что будет, если сделать это, когда на нас смотрят? Что другие об этом скажут? Как сильно это заставит их ненавидеть нас? Уважать нас? Тыкать пальцем в нас? Тогда я впервые прикоснулась своим языком к её губе, пытаясь раскрыть её рот, но она взвизгнула, и её жидкий рыжий хвостик подпрыгнул вверх. Она уехала раньше всех. Она никому не нравилась — запомнилась скандалами с подвожатой, вечным враньём и надоедливыми историями о том, какая она крутая и единственная из трёх девочек учится в академии конного спорта. Мне она запомнилась девочкой с жидким огнём на голове, веснушками на щеках и желанием оставить какой-то секрет, чтобы чувствовать себя особенной. Шло время, и это оставалось моим единственным опытом. Образы затирались, обрывались, оставаясь обрывками: запах плавленой пластмассы, жидкого мыла; краска на руках от волос и язык напротив меня. Но чувство разочарования росло, росло, росло, пока не превратилось в наплевательство, а потом и в грусть. Почему мне было всё равно? Почему меня не волновало, что это женские губы? Почему они не отличались от мужских? Почему я осталась равнодушна к этому? Вопросы наслаивались, наслаивались, пока не превратились в клубок запутанных эмоций и суждений. В конце концов, я окончательно ушла в себя, боясь лишний раз к кому-то прикоснуться, и это было точно так же отвратительно, как первый поцелуй из желания эксперимента. Нравятся ли мне мальчики? Нравятся ли девочки? Мне вообще кто-то нравится? А потом были старшие классы, и вроде бы всё должно было случиться. Прошёл десятый, и я узнала, что парень, с которым я дружила, был влюблён в меня. Но на него так пристально смотрел Сашка, и так одёргивал каждый раз, будто злясь на меня, что я не стала лезть в это. А ещё была В, и она была прекрасна, и я хотела сделать всё, чтобы она была счастлива. Думала, если это доставит ей удовольствие, то я с радостью прыгну с третьего этажа. И между нами было всё — и неловкие взгляды, и прикосновения слишком долгие, и потягивание носом запаха волос, и намёки-разговоры, но. Это бы не сделало её счастливой, и я просто отошла, потому что не понимала, что она имеет ввиду под своими разговорами, что она хочет получить от меня. А спросить — страшно до слёз. Потом выпускной, и кажется, ну вот сейчас-то надо напиться и трахнуться с кем-то. Хоть с кем-нибудь. Доказать себе, что ты можешь хотеть. Но я не напилась, не знала, к кому вообще можно подойти с просьбой "хочешь, отсосу тебе?", и В была рядом и далеко одновременно, и я стала жалеть, что не понимаю, хочу ли её. Хоть пострадать бы могла нормально. Вернулась я домой трезвая, в четыре утра и с недовольным лицом и кучей шаров, которые не захотела отпускать в небо. Потом было восемнадцатилетие, и я всё ещё не знала, что я хочу. Моими единственными поцелуями обладала какая-то завравшаяся крашенная девка из лагеря, чьё имя я не помню и чьи губы мне были безразличны, а моей девственностью завладели мои же пальцы. И я хотела не быть одна, и я хотела первой любви с держанием за руки и робкими прикосновениями, которые бы значили для нас обоих целую вселенную. Я попыталась напиться, и вновь не получилось, и мы сидели с В до ночи, обсуждая будущих одногруппников, человеческую тупость, выебоны родителей и место лгбтк+ в рф. В общем, депрессия. Потом были фестивали и парни, которые пытались познакомиться. Внутри — бешенство, что мешают мне, и отвращение к их настойчивости, к их желанию, что они испытывали ко мне. Потом — неловкость за резкие отказы и обманы, но там, до этого — трясущиеся руки от ярости, и я не понимала, что я ощущаю из-за этого всего. Ещё позже — друг-мальчик, который до сих пор безответно влюблён, и моё лаконичное "Мне жаль?" с неловким знаком вопроса на конце, и общий смех, от которого тошнило уже слишком буквально. Но это всё закончилось, потому что бац! — ты уже студент, и вот вы пьёте вместе и пускаете кораблики, а потом сидите на марсовом поле. В голову въелось желание с кем-нибудь трахнуться, и отчуждённость от остальных, которая точно со временем пройдёт, сделала тактильную голодовку настолько невыносимой, что ты уже просто хочешь хоть чего-то. Клубок всё ещё не распутан. Ты хочешь понять, но ты до сих пор не понимаешь, хоть тебе и восемнадцать. Ты начинаешь обращаться к себе в нейтральном тоне, отрицая "я" и иногда недописывая окончания глаголов. Ты (мы, я) хочешь определённости, чтобы повесить на себя хоть какой-то ярлык. Би? Лесби? Всё же по парням? Но затем что-то внутри щёлкает, ты охаешь и уже не хочешь узнавать ответ, который у тебя на ладони был всегда, с самого-самого первого разочарования. Ты не озвучиваешь его вслух, и перед собой, перед родителями стыдно до ужаса, и хочется плакать, и ты плачешь, чтобы наконец пожалеть себя, хотя до сих пор не говоришь этого вслух. Ты тискаешь кошку и думаешь, что она — идеальна, потому что ничего не скажет и ничего не ожидает, кроме кормёжки каждый день. Я впитываю В в себя каждый сраный день, потому что осознаю, что я неопасна для неё. Я ничего не сделаю её счастью, я не наврежу ей. Ты подводишь родителей к мысли, что не хочешь детей, и они могут шутить уже об этом, но всё ещё смотрят с осуждением и ожиданием. Я тискаю кошку и делаю реферат по истории, не ища взглядом кого-то красивого и тёплого. Потому что никто не нужен.