Две подушки у изголовья

Никс уворачивается от режущей кромки и сразу телепортируется под правую ногу противника, пробивая с помощью кхукри броню в районе лодыжки. Правый глаз режет всполохами света, солдату приходится уходить в кувырок. Легкая черная форма не выдержит удара этого амбала. Кто-то кричит. Он пускает клинок и переносится дальше, едва не протыкая подошвы об изуродованные переплетения несущих конструкций бывшего здания. Противник замахивается, Ульрик быстрее, он ставит блок, отступает, использует элемент огня и снова перескакивает во взрыве голубых искр вперед, отвоевывая крупицы территории для следующей серии атак. В нос бьет неприятный, но знакомый затхлый запах. Как можно не узнать запах дома? Мужчина вдыхает рвано и несдержанно, но вдох не получается сделать полной грудью: он уткнулся носом аккурат между подушек. Косичка щекочет щеку. Никс приподнимается на локтях и щурится, пытаясь разглядеть хоть что-то в робком освещении одного решетчатого окна. Он дышит размеренно. Терять дыхание — большая роскошь. Жизнь одного из сильнейших мужчин отряда не терпит роскоши. За нее всегда приходится расплачиваться с лихвой. Никс падает на спину. Над его головой трепещет подол серой майки. Сколько раз он отстирывал ее в маленькой раковине? Да и дела нет. Засаленная годами тренировок тряпица восстановлению не подлежит. Когда он последний раз ее надевал? В футболке — с семьей посидеть за пивом, форма — на заданиях. Никсу больше идти некуда. Деревянные прищепки с ржавыми пружинами оставили брызги охры на плечах. Пусть висит. Это — единственное ожидаемое воспоминание по утрам. Если не будет и его, то у Никса, и правда, нет никакой жизни. Дальше от майки — носки. Сначала правый, потом левый. Они не отличаются внешне, но Никс всегда помнит, какой где. Год за годом. Неизменно. На одно и тоже место. Справа — правый. Слева — левый.  Их некому путать. Может, стоит открыть хоть жалюзи на окне? Солдат приподнимается на локтях, бросает взгляд на свои ладони. Шрамы-молнии от магических атак испещряют руки, плечи, грудь, торс. Рисуют карту ошибок Никса. В голове мысли путаются, поэтому он загибает пальцы. Пытается успокоиться? За закрытым окном отклики ночной жизни. Год, когда убили сестру. Один. Год, когда он обрел семью. Еще пальцы. Год, когда его голову увенчали рога шлема, а в ушную раковину стал давить передатчик. Дошел до мизинца. Год, когда впервые назвали «Героем». Еще несколько пальцев. Год, когда он, Никс Ульрик, умудрился сравнять с землей часть Инсомнии. Он усмехается и загибает еще один. Никс путается в датах. Не запоминает годы по числам. Но помнит каждый. По сожалениям. По слезам, застилающим картинку перед глазами. По друзьям, потерянным в бою. По секундам, когда он преклонял колено перед Его Величеством. Он считает. Загибает пальцы и ужасается: Когда он успел разменять третий десяток? Что он успел за это время? Что нашел, кого потерял. Пространство его норы беззвучно. Никс любит тишину. Любит и ненавидит. Он подумывает купить вентилятор или громко тикающие часы. Потому что счета за постоянно включенный телевизор бьют по карману, лишая его лишней бутылки пива. А в полной тишине комнаты он скоро сойдет с ума. Никс смотрит на еще три загнутых пальца и успокаивается: не так уж и много. Он падает обратно и подгребает левой рукой одну из подушек у изголовья. Рваные шрамы, струящиеся по плечу и предплечью, к ладони, оказываются аккурат перед его носом, когда он прижимается щекой к мягкой белой ткани. Иногда ему удается обнять подушку и ногами. Она маленькая, но мужчине не привыкать спать как попало. Постель с белоснежными простынями куда удобней ледяных песков пустыни или перекрытий умерших зданий, которые становятся его укрытиями намного чаще, чем место с адресом его прописки. Был бы резон бывать дома чаще. Он заворачивает угол одеяла под ногу, утыкается носом в наволочку и делает резкий, грубый выдох. Полными легкими. Жмурится. Отстраняется и сразу ластится к ткани, устраиваясь на промятой поверхности как можно быстрее, пока тепло от его собственного дыхания не успело растаять.  В квартире снова тихо. Трепещет материя на бугристой веревке для белья. Одна алюминиевая кружка блестит на столе. Кресло повернуто боком. Так, чтобы не видеть доску с фотографиями, отвернуться от окна, но созерцать всю комнату. Подскочить в нужный момент, подхватывая со стола часы и направиться к двери, срывая тяжелую черную куртку с вешалки, оставляя несчастную стоять нагишом. Около решетки изголовья кровати лежать две подушки. Всегда парой. Тающей надеждой. Потому что в темноте плесневеющей квартиры ему тоже чертовски хочется кого-то обнять.