Н. Н. А.

То было… сотню лет назад? Две? Никто точно считать не захочет, больно мало нынче математиков. Однако, уверяю, что история эта брала свое начало в том веку, когда общество не признавало ещё равных людских прав, а делилось на «чернь» и «свят». Сегодняшний герой в тогдашний год носил титул очередного дворянского отпрыска, которому предначертано было пойти по стопам деспотичного отца. Но не все наши даже самые уверенные предсказания становятся явью. Изложенное мной далее — одно из подобных. Один из многих, наш герой практически никак не выделялся среди своих тринадцати братьев и сестер. Юный Николай рос, учился, познавал этот огромный мир и не проявлял в себе задатков гения. Мальчишка взлюбил активные игры, вкусную домашнюю еду и теплую, пусть и нечастую, атмосферу уюта в его большом доме, полном слуг и кровных родственников. Стоило бы уделить внимание нынешним владельцам родовой губернии: матери и отцу юного Николая. Матушка — как нежно называл ее мальчишка — стала самым ярким лучиком света в его жизни. Её нежные руки он был готов целовать днями и ночами; мягкие волосы так приятно лежали в его маленьких ладошках, отчего не хотелось отпускать их никогда; нежный взор любимых глаз столь ласково одарял его каждое утро, что раствориться, подобно кусочку сахара в горячей кружке утреннего чая, хотелось маленькому Коле в них. «О, моя любимая Матушка! — восклицал мысленно мальчишка, лишь бы не обрывать ее чудную игру на пианино — вот бы мог я остаться только с тобой на всю жизнь! Только с тобой!» Но не была жизнь их так сладка, как тот кубик сахара, растаявший в чае: поработивший каждого своего ребенка и жену деспот, заядлый игрок и по совместительству отец героя не давал в доме спуску никому. Своими деяниями над матушкой, над братьями и сестрами, над служанками и слугами этот человек заслужил откровенную и искреннюю ненависть от Николая. Мальчишка сам не осознавал, каких нечеловеческих усилий ему стоило сдерживать себя каждый миг за общим столом, чтобы не вонзить в спину отца нож для мяса. Вся ли абсурдность желания иль его опасность и бесчеловечность сдерживали тогда руки юного дворянина в цепких оковах — непонятно. Ясна была лишь одна очевидная до одури вещь: отец Алексей был не в своем уме. Ведь человек здравого рассудка никогда не поднимал бы руки на пятилетнюю малышку, всего лишь не сдержавшую слез при громком ударе молнии; не смог бы оставить недельную гематому на теле молодой жены за то, что та посмела перечить ему. Стоит ли подробнее рассказать об отношениях этого человека с крепостными? Бесчисленные неупокоенные души оставались на совести хозяина поместья, многие забранные незаслуженно. Жестокость и безразличие, с какими относился Алексей к своим ближним и слугам, горько прославили его среди запуганного народа. Дети Алексеевы как никто понимали всю суть своего родителя. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь из четырнадцати молодых дворян не получал болезненных физических увечий. Синяки и ссадины, а также бесконечные душевные страдания, являлись нормой для каждого живущего в отчем доме. Лишь теплые объятия и материнское плечо отчасти утешали. Николай был смышленым не по годам: ранняя закалка характера помогла мальчишке брать от родственников только лучшие качества. В основном, конечно, то были нюансы характера матушки, как, к примеру, любовь к чтению, писательскому делу, музицированию, а также безмерная доброта и щедрость души. С гувернантками и обыкновенными крепостными женщина обращалась куда человечнее супруга, однако Коля умудрился сию черту к себе не только перенять, но и приумножить. В перерывах между уроками мальчишка без зазрений совести сбегал в Грешнево, к сельским ребятам, так радостно принимавшим его в свои игры. Его своеволие, в связи с бесчисленной занятостью родителей и большим количеством детей в доме, оставались тайными, известными лишь Федоту, личному садовнику Алексея, который однажды и показал Николаю скрытый выход за тщательно охраняемые ворота. Сухой и бородатый, отставной в связи с сердечными проблемами сержант, завидев горящие глаза дворянского мальчишки, каждый раз не смел отказывать, чем тот не брезговал пользоваться. В один теплый сентябрьский день Николай вместе со старшими братьями без каких-либо нововведений глотал за обеденным столом горячую слащеную манку на молоке. Впоследствии вкус этой каши останется в памяти юноши как одна из составляющих счастливого детства, но пока… Коля пихает в рот остатки белой массы, одним махом осушает стакан с киселём и, взяв свою посуду, бегом пересекает широкую столовую, буквально влетая на кухню. — Николай Алексеевич! — смущённо возмущается повариха, — Полно вам убираться! Ваш батюшка для того Софию Павловну содержит… — Нечего Софии Павловне надрываться в ее возрасте, — спокойно отвечает Коля, оставляя в мойке посуду, — мне несложно. — Ишь, сорванец… — шепчет женщина, но ее слова уже не долетают до мальчишки: того и след простыл. В гостиной Николай встречается с Иваном, одним из младших братьев не по матушке. Мальчишка даже не помнит, кто принес к его отцу младенца Ивана, но почему-то чувствует в нем родную душу. — Николай! — радостно восклицает тот, бросаясь с поцелуями на братишку, — доброе утро! Столовая свободна уже? — Да, — отвечает мальчишка, припоминая, что по пути сюда никого из старших в помещении не застал. — Сегодня воскресенье, поедем в церковь с батюшкой… — несколько грустно произносит Ваня, понуривая голову и одаряя брата расстроенным взором карих глаз. Страх во взгляде прослеживается абсолютно четко. — А ты снова к Алёнке? Николай треплет мальчика по светлым волосам и коротко кивает. Секрет, который он рискнул разделить с Иваном. «Воскресенье… — проносится в голове юноши, — лишь бы не забыть». Коля убирает отросшую прядь волос за ухо, отправляет братишку на завтрак и продолжает свой путь, пролегающий к самой западной части дома. Там, в коридоре первого этажа, есть окно, через которое мальчишка привычно вылезает в сад. Среди цветущих деревьев и фигурно остриженных кустарников он находит в поте лица работающего Федота. Старик, завидев Алексеева сыночка, вмиг прекращает свою деятельность, отбрасывает тяпку и, обтирая лицо собственной кофтянкой от горячего пота, подходит к взвинченному мальчишке. — Николай Алексеевич, снова Вы? — ласковая улыбка расцветает на сухих губах; юноша одаривает садовника такой же. — Федотушка, милый, изволишь помочь мне и сегодня? Алёнка… — произнося имя подруги, Коля почему-то ощущает жар на щеках, — Алёна обещала сегодня показать мне нечто неописуемое! Я так ждал, так ждал! Пожалуйста, милый, помоги мне! Федот непривычно хмурится, осматривая барина с макушки до пят. — Сегодня воскресенье, всей семьёй молиться извольте. Уверяешь, что успеешь со своей подружкой распрощаться?.. — Она не подружка мне, а друг, Федот! — смущенно-возмущенно восклицает мальчик, — конечно, обязуюсь! Не веришь мне? Последняя фраза, сказанная с откровенным вызовом, подкупает старого садовника: старик вновь сморщенно улыбается на молодую разгоряченность. Момент ностальгии нападает на него, когда Федот всё-таки раздвигает нужный куст к подкопу под забором. — Эх, молодежь… Давай, пролезай, чертёнок, — подмигивание следует за этими словами. Ребенок на глазах расцветает и горячо обнимает старика и червем переползает на противоположную сторону массивного забора. Когда торопливые и аккуратные шажки юнца затихают вдали, садовник со спокойною душою позволяет себе хрипло рассмеяться. Вроде один из четырнадцати таких же, растет на равных условиях, а ведь такой простой, недворянский, словно рос в обыкновенной семье знахарки. Федот вновь берет в руки тяпку и приступает к незаконченным делам. — Дай Боже, чтобы у этого мальчика всё было хорошо… *** Горячий ветер обволакивает всё тело, а глаза закрываются от палящего солнца. Мальчик вытягивает руку вверх, прикрывая ладонью его свет. Тень от длинных пальцев падает на губы и румяные щеки ребёнка, всё-таки оставив вид на ярко-голубое небо открытым. — Скажи, Боженька… — чуть слышно лепечет Коля, закрыв глаза, — почему же люди разные?.. — Ты с кем тут разговариваешь? Смеющийся голос переливается подобно звону колокольчика словно с самих небес; юный Николай раскрывает глаза и ловит на себе затейливый взгляд кристально-синих очей. — Хей, рыжая, уйди, солнце загораживаешь! — Коля давит улыбку, вновь и вновь пересчитывая веснушки на загорелом лице подруги. — Для тебя Алёнка Батьковна, балда! — ее широкая улыбка, накрепко засевшая в душу мальчишки, не сходит с лица, даже когда он мягко толкает ее в плечо. Их чуждые для нынешних времён отношения друг с другом, пожалуй, займут в его памяти отдельную полку, — Поднимайся и пойдем скорее! Девочка встаёт с колен и протягивает другу руку, чтобы помочь подняться тоже. Николай с радостью принимает ее ладошку и встаёт рядом. Алёна — дочка кузнеца, одна из немногих деревенский ребят, кто принял Колю за своего. Другие дети боялись его влияния, что он пожалуется отцу-барину на их проделки и тот жестоко накажет. Мальчишка с горящим сердцем доказывал им обратное, но все оказалось без толку: лишь рыжая девчушка без отчества взяла однажды его тогда с собой на речку. Коля каждый день благодарил Бога, что обрёл такого друга, как Алёна. Добрая, честная неунывайка — она стала вторым солнцем после любимой матушки. Искренняя любовь переполняла мальчишеское сердце, когда она улыбалась ему. — Идём! — твердо сказал дворянский сын, уверенный в своём доверии к девчонке. Она взяла его за руку и потянула от луга, где до этого мальчик расположился, к первым деревенским домам. *** — Гляди-гляди! Длительный забег рука об руку закончился в овраге на противоположной стороне села. Там, в высокой траве, дети с трудом смогли отыскать небольшую яму, где расположилась пышная рыжая кошка со своими пушистыми котятами-комочками. Коля насчитал всего пять: четверо — как маленькие копии мамы, и лишь один — черный, словно февральская ночь. — Чудесные, правда? Скажи, что они прекрасные, скажи! — мягко поглаживая того самого пятого котенка, девчушка светилась счастьем. Но оно вдруг бесследно испарилось, стоило ей продолжить говорить. — Жаль, что скоро все помрут. — Почему же? — искренне возмутился Коля, не желая видеть на лице подруги такую вселенскую грусть. — Или собаки сгрызут, или сами от голода подохнут. У Мурки, глянь-глянь, молока-то нет почти… — А почему никто из сельских не заберёт? — Ишь, какой ты молодец, — Алёна хмуро осмотрела товарища, — думаешь, кому-то сейчас лишние нахлебники нужны? — Нет… А может?.. — остаток фразы остался где-то на языке; Коля краем уха услышал ропот лошадиных копыт, — ох, что же такое! Мальчишка подорвался с места и, не объяснив ничего Алёнке, рванул в сторону дороги. Оранжевое небо безмолвно указывало дворянскому сыну на откровенное опоздание. Мальчик скомканно, на бегу, попрощался с ничего не понимающей подругой и лишь мельком взглянул последний раз на кошачью семью. «Если бы я только мог спасти их… Нет, сначала бы не попасть самому». Но надежды Николая не оправдались. *** Когда он добрался до дома, у самых ворот стояла запряжённая лошадьми, но уже пустая карета. «Неужели они были в церкви без меня?!» — с ужасом осознал мальчишка. Идти через парадный вход Коля так и не рискнул, а пробрался через свой скрытый. Но Федота на привычном месте не застал. — Федот! — кликнул садовника Николай, — ты где?! Федот, милый! Я вернулся! Оглядев весь цветочный сад, мальчишка так и не смог отыскать старика. Шальная, пугающая мысль пронзила его сознание, но в мгновение ока Коля отогнал ее. «Нет…нет, невозможно». Однако тревожное чувство не покидало груди, вынудив юнца тихими шагами пробраться к парадному двору. И именно в тот миг до детских ушей донёсся нечеловеческий вопль… «Нет, пожалуйста, нет!» — взмолился Николай, рванул к тому месту, откуда доносился крик, и застал то, что до конца жизни после являлось к нему в ночных кошмарах… Прямо подле крыльца лежал Федот… Местами обнаженная плоть касалась грязной, запачканной горячей кровью земли; тощие ноги, скрытые остатками штанов, мелко подрагивали; руки судорожно закрывали голову, из-за своей худобы защищая только часть заплаканного лица Федота. Над полуживым телом ужасающей фигурой возвышался с окровавленным кнутом Алексей. — Батюшка! Что ты творишь, батюшка! — горькие слезы потекли по щекам Коли от такого вида старого товарища. Старик мутным взором посмотрел на мальчика и без звука, лишь красными от крови губами, промолвил: «Не нужно…». Николай, не разбирая от влаги в глазах дороги, помчался на родителя. Жгучая ярость поглотила весь его дух, и прямо сейчас с рук спали те оковы, что сдерживали раньше. Очередной удар кнутом прошёлся по спине садовника, оголив новый участок тела. Крик, пронзивший на миг наступившую тишину, ещё сильнее разъярил мальчишку. — Оставь его немедля! — Коля с первой попавшейся под руку палкой бросился на отца, однако, не успев даже пальцем его коснуться, сам отлетел в противоположную сторону с обжигающей болью в правой щеке. Головою он стукнулся о камень: в глазах всё поплыло. — Закрой свой поганый рот, мальчишка! — взревел помещик, поставив ногу на свежие раны крестьянина, — Эта чернь посмела перечить своему хозяину, а ты, неблагодарное отродье, пытаешься защищать ее! Хочешь оказаться на его месте? Хочешь? Так давай я предоставлю тебе такую возможность, чертёнок! Позор семьи! Подходи, обещаю, ты не посмеешь больше идти наперекор отцову слову! — гневная тирада Алексея походила на проклятие самого дьявола. Дрожащая рука слабо схватилась за лакированный сапог дворянина. — Пожалуйста, хозяин… Не трогайте… Николая… Убейте меня, но… Не трогайте… мальчика… — А? Ты ещё живой? Не смей указывать мне, грязь! Удары градом посыпались на тело старого садовника. Не в силах подняться на ноги, Коля смотрел на уходящую от доброго друга жизнь и глотал слезы. «Прости… Прости меня, мой милый друг… — успел подумать мальчик, когда последний вздох сорвался с губ старика, — покойся с миром». Стихли удары спустя аж три бесконечные минуты после последних мгновений жизни Федота. Алексей тяжело дышал и жутко улыбался. — Теперь ты, сынок… — хрипло проговорил отец, переводя взгляд прямо на Колю. Тело отказалось повиноваться голове и окоченело, стоило главе семьи двинуться в его сторону, — кто же твоя таинственная подружка? Этот скот продолжает молчать... Может, ты будешь хорошим мальчиком и скажешь сразу? Сердце юнца пропустило удар. Он говорил про Алёну? Откуда?.. — Не понимаю, о ком ты… — Не ври мне! — взревел отец на слабую попытку сына откреститься, — я знаю, что ты связался с крепостной девчонкой! Кто она, Николай?! Мужчина поднял ребенка за грудки над землёй и тяжело и смрадно дышал ему в лицо. Мальчик морщился, но не смел закрыть глаз. — Я ни за что не… — Говори! — взревел мучитель и бросил ребенка на землю. Тяжёлая нога сразу же припечатала тяжело дышащего и скорчившегося от боли мальчишку, надавив точно грудь. Коля молчал. — Ах так, значит… Алексей надавил сильнее, уже не способный сдержать кровожадную улыбку. Остатки кислорода покинули мальчишечью грудь, глаза поползли вверх, как вдруг… — Алёна! Её имя Алёна! Собрав в кулак остатки сил, Коля медленно повернул голову в сторону звука. На крыльце в ночной рубашке и босым стоял зареванный Иван: он со страхом и дрожа смотрел на отца. Вслед за ним выскочила матушка. — Батюшка, смилуйтесь над Коленькой, он не виноват. Я знаю эту девочку, он рассказывал мне. Она дочка кузнеца. Пожалуйста, помилуйте, Бога ради… Алексей убрал ногу с груди сына и наклонился, чтобы заглянуть в его лицо. Мальчишка откашливался, но злой взгляд, направленный на Ивана, выдал всю правду и без слов. — Вот оно, значит, как… Ну что ж, Николай, — неожиданно-спокойный голос барина резанул слух всем присутствующим, — скажи спасибо Ивану. Он спас твою трусливую шкуру сегодня. А теперь я любезно попрошу вас войти в дом: время ложиться спать. Стоило мужчине скрыться за дверью особняка, к Коле подскочила матушка и прижала израненное тельце к себе. Мальчишка обнял ее, уткнувшись носом в плечо, однако также быстро отстранился: вслед за ней подошёл брат. — Ты… — хрипло зашептал Николай. — Братец, я всего лишь не хотел твоей кончины! Пожалуйста, не гневайся на меня за это! — младший сын попытался обнять родственников, но юнец без промедления оттолкнул от себя его руки. Весь его вид излучал черную ненависть. — Из-за тебя он… её… — Николай, — твердо заговорила женщина, — Иван всего лишь хотел уберечь тебя от гнева батюшки. Он спас тебя. Не ругай его… — Но ведь Алёна умрет теперь, матушка! — жалобно взвыл в ответ Коля. — Она всего лишь кузнецова дочь. Она не стоит твоей кончины, Николай, — впервые матушка подняла голос. Иван виновато понурил голову, но согласно закивал на ее слова. — Да как вы… Почему… «Почему ее смерть не равносильна моей? Чем она отличается от меня? Почему, матушка, почему?» Коле не хватило сил произнести это. Он без сознания упал головой на плечо матери, не в силах больше спорить. Весь мир погрузился во мрак, и лишь один вопрос звучал в голове мальчика: «Почему?». *** Утро встретило дворянского сына бесчисленными синяками, болью в челюсти и пасмурной погодой. Сегодня он спал непривычно много: комната уже опустела, кровати были заправлены, а стрелки на часах стремились к одиннадцати утра. То ли из жалости, то ли из соображений совести никто не разбудил его сим утром, однако Николай чувствовал себя изрядно отдохнувшим. На мгновение его даже накрыло хорошим настроением, пока он не вспомнил события вчерашнего вечера. Тоска и страх сразу же перекрыли любые мелкие радости, отчего юнец не в силах был более сидеть в кровати. Мальчишка подорвался с постели, в спешке оделся и в таких же торопях умылся, после направляясь в столовую. Он надеялся в одиночку перекусить, а после предпринять попытку встретиться с Алёнкой, но… За столом сидел батюшка. — Доброе утро, Николай, — произнес Алексей, не отвлекаясь от своей газеты, — в связи с состоянием твоего здоровья, сегодня мы решили дать тебе поблажку. Будешь находиться под моим присмотром, а также Татьяны Евгеньевны. Будь любезен не покидать поместья, если желаешь вернуться в норму как можно скорее. А сейчас, изволь кушать. — на последних словах мужчина отложил газету и, скрестив руки на столе, оценивающе осмотрел скромно присевшего за стол ребенка, — София! Где ты шляешься, чертовка? Почему ты заставляешь Николая Алексеевича ждать? Напуганная гневными возгласами барина, совсем юная София почти бегом вышла из кухни и поставила перед Колей тарелку кушанья, на тех же скоростях вновь скрываясь. Скомканно поблагодарив её, мальчик приступил к завтраку. Наступает молчание, гнетущее и натянутое. Коля ест нарочито медленно, оттягивая момент и надеясь, что отцу надоест наблюдать за сим монотонным спектаклем, но надежды вновь и вновь не оправдывают себя. Когда тарелка мальчика становится наполовину пуста, Алексей снова подаёт голос: — Я принял решение поставить тебя в известность, что с завтрашнего дня ты переводишься на обучение в Ярославскую гимназию. Николай поднимает взор и пытается прочесть хоть долю комедийного подтекста на лице батюшки. Но оного не видит; кажется даже, что отец как никогда серьезен. — Это… Отличное решение, батюшка. — отвечает мальчик, хотя совершенно не рад этой новости. Перечить и спорить с отцом, особенно после произошедшего двенадцать часов назад — самоубийству подобно. Алексей удовлетворенно кивает и, наконец, понимается со своего места. — Выезжаем завтра утром. Будь готов. Но Николай не был готов. *** День прошел мимо. Сумерки уж сгущались за окном, а Коля так и не смог получить новостей ни об Алёнке, ни об умертвленном Федоте. За подругу мальчишка искренне переживал, ведь все равно надеялся, что батюшка не до того жесток, чтобы убивать неповинное ни в чем дитя. Только надежды, надежды и сомнения ещё грели в нем желание жить. Федот… ах, милый Федот! Его предсмертный взгляд ещё явится юноше во снах и видениях, до полусмерти пугая, но всей душевной доброты того человека Коля вряд ли сможет позабыть. Старик, заменивший по сути ему отца, никогда не покинет сердце Алексеева сына. И именно поэтому Николай желал ему человеческих, достойных похорон, а не бесчувственного тихого кремирования где-то в сухих полях, как батюшка всегда поступал с другими крепостными. Холодный рассудок возвращали мальчонку к суровой реальности. Вряд ли его даже сожгут. Скорее закопают где-нибудь в лесу как последнюю псину… Вселенская грусть и невыносимое чувство вины поглотили Колю, одновременно взывая к его решимости. «Я должен защитить её! Она ведь такая же, как и мы все!» — решил для себя Николай, подрываясь с кровати в полной уверенности сбежать из дома, дабы повидаться с дочерью кузнеца. В этот же момент с тихим скрипом отворилась дверь в его комнату, являя взору юного дворянина Софию Павловну, держащую в руках стакан с молоком. — Доброй ночи, Николай Алексеевич, — тихо залепетала девушка, заходя в пустую комнату и сразу закрывая за собой дверь. — Здравствуйте, София. Я не просил ничего… — Пожалуйста, извольте выслушать, Николай Алексеевич. — Коля неуверенно кивнул, приготовясь слушать, — Это очень личная информация для вас и я могу поплатиться головой за это, но… — девушка вдохнула, — сегодня я была отправлена вашей матушкой в село за домашним молоком. Там меня узнал продавец овощей, который, как вам полно известно, имел связи с любовницей кузнеца. Она передала ему, что старший сын ее ненаглядного просил донести до вас, Николай Алексееви, сие письмо. — на этих словах София протянула мальчику чуть смятый конверт, — пожалуйста, Николай Алексеевич, бога ради прошу вас! Раскрывайте это послание подальше от чужих глаз! И не сдавайте мой грешок хозяину, иначе не сносить мне… — Полно вам, София Павловна, — поспешил успокоить ее мальчик, сжимая в руках заветный конверт, — даю свое слово, что не раскрою вас. На словах Николая София лучезарно улыбнулась и, поблагодарив его ещё с десяток раз, мышью выскользнула из комнаты. Коля решил не медлить с прочтением письма: соседи по комнате обещались вернуться не раньше окончания вечерней молитвы. С тихим хрустом бумага поддалась ловким пальцам и совсем небольшая записка оказалась под цепким взглядом карих глаз. *** Всего три предложения окончательно разрушили старый мир Николая Алексеевича. Всего три предложения заставили одиннадцатилетнего отрока затапливать собственную подушку солёной влагой. Всего три предложения… «Алёнка пропала. Сегодня с утра нашли пуд серого песка и рыжую прядь волос под дверью. Мы переезжаем.» Всего одна записка в три предложения стала отправной точкой для другой жизни Николая Алексеевича. *** — Колька! Колька! Просыпайся, окаянный! Сквозь смрад сонливого тумана до Коли всё-таки доносится писклявый девичий голос. Безмолвный образ рыжей крестьянки пронесся перед его взором, отогнав вмиг остатки дрёмы. — А? Что такое? — мальчишка подрывается и не без удивления обнаруживает, что спал за партой на собственных локтях. — Пропустишь всё! Пойдем! Коля опускает взор в помятую тетрадь. На почти пустых страницах одиноко красуется небольшое четверостишие, коими всё чаще и чаще забивались тетради по математике, французскому, славянскому… Все, если быть честным. Воспоминания о доме, семье и давней подруге с самого приезда в гимназию всегда отныне выливались в стихотворения — то, чем жил теперь юноша. Науки, исключая литературу, откровенно не давались мальчишке, за что он практически каждый божий день получал втык от преподавателей и каждую неделю — в письмах от батюшки. Последний свой год — пятый — Николай отсчитывал по часам. Пускай будущее его уже было прописано от и до, пускай после гимназии его ждёт столь ненавистное военное дело… Лишь бы уже сбежать из Ярославля в величественный Петербург… — Коля, ну хватит спать! — девочка устает ждать, пока одноклассник поднимется сам, поэтому хватает его за руку и тянет за собой, — уедет ведь! — Да кто, кто уедет, Мария? — искренне недоумевает Алексеев, но послушно следует за собеседницей. Белокурая красавица, дочь чиновника, завидная невеста… Мария П., без причины обратившая внимание на нелюдимого Колю. — Он! Писатель! — нетерпение волнами исходит от нее, но почему-то не задевает Николая. Писатель?.. Почему мальчишье сердце не щемит от мыслей о столь великом человеке? Наверно потому что не столько он и велик: не носит великой фамилии, не известен запрещенными книгами, даже находит время на посещение гимназий… Однако же, встретиться с ним было бы отчасти интересно для юноши. Ведь все чаще его посещают думы о посвящении себя писательскому делу, о продвижении своих нравов в массовую аудиторию. К шестнадцати годам Коля действительно понял, чего хочет оставить после своего существования — равенство. Потеря двух дорогих друзей по причине их неблагородного происхождения, а также откровенное высокомерие всего нынешнего окружения, оказали сильнейшее влияние на молодого человека. Но что может сделать сын военного? Что может недоросль? Лишь выливать свои неординарные для нынешних времён мышления в собственное рукописное творчество, которое лицезреть не дано никому, кроме самого юного поэта. Мария вдруг останавливается посреди зала и, чуть припрыгнув, куда-то вдаль тыкает пальцем. — Dévisager, Nikolas! — Коля морщится от такого обращения, но все равно послушно вглядывается в толпу учеников: в самом эпицентре возвышается массивная мужская фигура. Девочка тащит одноклассника в самую толпу и, благодаря врождённой упертости, они практически вплотную подходят к местной «знаменитости». У Алексеева появляется отличная возможность осмотреть писателя. Мужчина сорока-пятидесяти лет отроду, «счастливый» обладатель лишних килограммов, что, несоразмерно с внешним видом дорогой, фрак выглядит на нем детским. Масляная шевелюра с ухоженными усами вкупе с приторным парфюмом создавали впечатление хлестаковщины. Рядом с мужчиной ютилась миниатюрная девушка ростом ниже многих присутствующих; Коля отличил ее от учеников лишь по потрепанному багровому платью и откровенно-уставшему виду. Взор грустных серых глаз был устремлен в пол, в тонких руках покоилась толстая-толстая папка, до верха набитая листами бумаги. Вид этой пары взыграл в груди подростка жалостью. Непонятные смутные чувства накрыли его, но остались проигнорованы; Коля постарался вслушаться в скрипучий голос писателя и уловить суть его лекции. -…только лучшие достойны этого! Лишь люди высокого ранга, люди образованные, способные рассуждать и фила́ствовать (прим.: «Философствовать», нарочная ошибка в грамматике слова) смогут понять глубину моего дела! Да, дети, я ещё не популярен так же, как Пушки́н Александро, но, уверяю вас, что путь мой ведёт прямо к воротам его сознания! — от речи гостя у Николая зазудело под ложечкой, но окружающие его товарищи по каким-то неизвестным причинам дивились и восхищались каждому сказанному слову, — нет, главное в моем деле — стремиться к лучшему! Я стану выше, лучше каждого в России. Как думаете, что необходимо для этого? — Слава! — Бумага и ручка? — Признание царевны! — Тяжёлый труд. — среди потока слов и предположений пробился голос Алексеева. Именно на него после обращает внимание писатель. — Нет, мои юные друзья, — на пухлых губах расцветает омерзительный для взора Николая оскал, — нужны деньги и связи. То, что вам и мне даст наше будущее. В наше столетие никуда без статуса. Чтобы заслужить признание мало быть талантливым, как я. Запомните, что такие, как она, — мужчина тыкнул пальцем на крестьянку, что стояла подле него — не смогут подняться выше зверей. Такие люди созданы, чтобы прислуживать нам, высшему сословию. И вы должны уметь пользоваться своим титулом, чтобы добиться успеха! С этими словами мужчина небрежно махнул рукой и не без лишней силы толкнул девушку. Та пошатнулась, словно пшеничная тростинка, но удержалась на ногах, всего выпустив из рук папку с бумагами. Белые листы снегом расстелились по полу. Девушка с тихим выдохом упала на колени и принялась молча собирать раскиданный материал, но следующую минуту в ее бок с размаху прилетела нога писателя. Она с тихим стоном повалилась, схватившись за место удара. По толпе прокатился сначала дружный вдох, а после — волна хихиканья. С задних рядов доносился смех даже некоторых учителей. Мария, держа Колю за руку, также влилась в атмосферу всеобщего веселья. И лишь юноша испытывал иные чувства. — Прекратите! — в неконтролируемом приступе ярости взвыл Алексеев, расталкивая перед собой вмиг затихнувший народ, — что же вы творите?! Она же ничем не провинилась перед вами! Николай не успел подойти к крестьянке. Он застыл на месте, в безмолвном гневе наблюдая, как писатель с силой давит ногой на спину лежачей девушки. — Надо же… Защитничек нашелся, — в улыбке мужчины Коля невольно видит улыбку собственного отца. Воспоминания о самом бренном дне своего детства яркими вспышками проскакивают перед глазами, после чего юноша уже не может отделаться от ощущения дежавю, — она — моя собственность, и я могу делать с ней то, что пожелаю. Жалобный стон вырывается из приоткрытых девичьих губ, когда очередной пинок настигает ее бок. — Не трожь ее! — глаза мальчишки заволакивает дымка: он не видит уже ничего, кроме собственного кулака и чужого пухлого лица. — А не то что?.. — похабная ухмылка не сходит с лица писателя. Коля замахивается и уже готов обрушить на мужчину град ударов, однако некто невидимый вдруг хватает его за ухо. — Николай Алексеевич, извольте прекратить! — учитель физики с силой оттягивает подростка от писателя, на что тот в ответ болезненно скулит, — пожалуйста, Андрей Владимирович, продолжайте. А ты, чертёнок, живо к директору. Скорость, с какой меняется тон преподавателя, поражает воображение; пожилой физик намертво вцепляется в плечо юноши и буквально тащит к противоположной части помещения, однако Коля все равно успевает услышать часть от продолжения монолога этого Андрея Владимировича: — Да-да, будьте любезны убрать этого буйного. И объясните, наконец, ребёнку, кто же прав, любезный. А для вас, дети, вот следующая истина: столь гениальные люди, вроде меня, несут в мир только прекрасное. Мои романы всегда… — Ты несёшь в мир одну ненависть, Дьявол! — из последних сил надрывается Николай, окончательно загубив свою адекватность в глазах преподавателей и товарищей. Даже взгляд Марии с напуганно-расстроенного вдруг меняется на небрежно-разочарованный… Да и черт с ними! Пускай его накажут розгами! Пускай оставят на голодовку! Плевать! Пусть лишь невинные больше не страдают из-за чужой глупости… Николая возвращают в классную комнату. Мальчишка, весь путь выслушивая агрессивные нотации физика, с удовольствием выпутывается из его пут и плюхается на закрепленное за ним место. Кровь все ещё бушует в венах, а горло болит от неконтролируемого последнего крика. Учитель начинает рассказ о предстоящем Николаю наказании, но юноше откровенно плевать: он глубоко и надолго уходит в свои думы, изредка кивая на вопросы физика. «Все ли люди искусства становятся такими, как этот?.. разве он прав? Только дворяне способны менять мир? Только дворяне доносят свои помыслы до народа? Почему? Как же много вопросов, и как мало ответов…» Физик ударяет ученика длинной линейкой по плечам, вынуждая выпрямить спину, и, бросив небрежное «жди», покидает помещение. Коля молча кивает, так и не вникнув в сути чужих слов. «Нет. Не может так продолжаться, я должен, должен… Должен изменить это! Я принесу в мир то, что нужно! Дворяне должны уже понять, что крестьяне — люди, такие же, как они сами! Неправильно! Мир неправильный! Мы все разные, но заслуживаем по своим поступкам! Так почему же тогда место в жизни определяют достижения предков?.. Крестьянин ты аль дворянин — это не должно решать твою судьбу. Народ должен, наконец, прийти к этой истине.» Юный, неглупый и рано прозревший Коля… Так жаль, что в свои шестнадцать ты постиг то, что Великая Российская Империя осознает спустя аж двадцать три года, а народ — и того десятком лет позже… В миг, когда розги рассекали твое молодое тело, ты смог принять нужное решение. И пусть тогда оно казалось мизерным, нереальным, но только оно помогло тебе пойти по нужной жизненной тропе. *** Очертания людей вдруг становятся расплывчаты, а загадочный голос в голове растворяется в потоке мыслей. Смутный свет пробивает сквозь зановесу тьмы и возращается, наконец, чувство осязания: начинают болеть затекшие плечи, шея, спина… Николай открывает глаза. Старая гимназическая привычка засыпать за работой на согнутых руках в его-то возрасте аукается искривлением позвоночника и постоянными болями в мышцах. Мужчина откидывается на спинку стула, массируя собственные плечи, и осматривает место сна. Рукописные рифмы красивым полотном укладываются на листах, сложенных массивной стопкой, которая и послужила писателю альтернативой подушки, пока остальные канцелярские принадлежности небрежно раскиданы вокруг. Свечка давно потухла, не отдавая больше своего тепла, и оставила за собой лишь полный подсвечник грязно-серого воска. Николай отодвигает его в сторону и, закончив небольшую зарядку, поднимается с насиженного места. За окном вновь теплое сентябрьское утро. Ласковые лучики солнца несмело пробивались сквозь слой тонкого тюля, освещая девичье тело, жадно распластавшееся по двуспальной кровати. Николай подходит к своей молодой любовнице и немедля целует в нежные губы. Вопреки сказкам, дива не просыпается, продолжая мирно посапывать. — Фёклушка… Моя соня… Острым клинком Николая пронзают смутные воспоминания о первой мальчишеской влюбленности. Нежный детский голос шепчет вдруг «Алёнка», стоит взору поэта задержаться на лице своей избранницы. «Бред… Не проснулись вы, Николай Алексеевич, ещё. Сны откликаются. Надо бы прогуляться, проветрить разум…». Петербург словно вновь зацвёл. В столь ранний час ни единой души ещё нет на улицах в воскресное утро, лишь маячащие в окнах лица незнакомцев не дают забыть, что город всё ещё жив. Николай Алексеевич неспешно шел по улице, глубоко вдыхая прохладный утренний воздух. В мозгу воцарилась вдруг блаженная тишина, позволяя, наконец, забыть поглотивший мужчину ночью кошмар-воспоминание… — О чем пригорюнился, Николай Алексеевич? Поэт выныривает из своей эйфории и оборачивается на басистый голос. В белокуром мужчине средних лет он с трудом узнает старого товарища. Крепостной, за чью судьбу писатель также однажды вступился. — Ох, Владислав! Ты ли это? Не узнал, изволь, богатым будешь… Каким чудом занесло тебя сюда? — Да как же, как же, Николай Алексеевич! А я, видите ли, свое дело открываю — торговать овощами буду. Сейчас же, ишь, не можем работы по силам найти, потому, понимаете, занимаемся, чем придется, а здесь мне бывшая подруга бывшего барина моего благоустроиться помогла. — Так разве ж плохо это? — Извольте, выбирать не приходится. — А как живётся-то тебе вообще, Владислав? Лет осмь не видались ведь. — А кому, Николай Алексеевич, на Руси жить нынче хорошо? — Николай прокрутил эту несколько грустную фразу в своей голове ещё два раза, — Как придется, так и выживаем. Ваши-то как дела идут? Наслышан, что ждёт народ вашу новую поэму. — Да, видите ли, пишется. Никак, вот, озаглавить ее не могу… Глядишь, выйдет в свет безмолвной. — Ну, с этим-то, я думаю, вы управитесь, с вашим-то рассудком… Владислав остановился. — Позвольте, Николай Алексеевич, здесь мне откланяться. Смею пожелать вам удачи в деле. Бог даст, так свидимся ещё. — Премного рад был свидеться, Владислав! Prends soin de toi! Владислав скупо улыбается и сворачивает в проулок меж домами. Николай стоит на месте ещё с минуту, провожая мужчину взглядом, а потом разворачивается к своему дому, окрылённый внезапным вдохновением. «Вот оно!» — стрелой проносится в голове. Шаги ускоряются. Стоя в пятидесяти метрах от своего дома, поэт вдруг слышит глухой стук. Тем оказывается упавший наземь седой сухой старик, которого безжалостно толкнул массивный мужчина в безмерно ярком одеянии. До Николая не долетают слова ругани, адресованные старику, но и без того легко можно понять, что сий дуэт — проявление непослушания Крестьянской реформе. Старик-крепостной, угнетенный своим хозяином-барином. Столь классическая картина, что раньше порождала в Николае жгучую ярость, сейчас взывала лишь к жалости. К пятидесяти годам Алексеев сын все же обрёл такие понятия, как «совать нос в чужое дело» и «безрассудно влезать в драку». Да, в тот момент его могли бы осудить за бездействие, но являлось ли оно плохим? Ведь от защиты бедный старик мог огрести в два раза сильнее, стоило бы им отойти подальше от «защитничка», а это уже не считалось бы божьим поступком. Николай последний раз взглянул на развернувшуюся на противоположной улице картину, одарил обоих сочувствующим взглядом, да так и ушел, ничего не произнеся. «Я не способен изменить каждого. Однако… Когда-нибудь все поймут ценность людской жизни.» Дома его вновь встретила спящая красавица. Глянув на нее ещё раз, в груди Николая Алексеевича защемило от нежности: такой юный цветок полностью посвятил свою жизнь ему, одинокому, бескровному почти старику… Многого стоила любовь этой бывшей крестьянки. Николай бесшумно прокрался к своему рабочему месту и снова сел за стол. Прикусив кончик ногтя, мужчина ещё раз обдумал свое решение и в очередной раз мысленно согласился с ним. Достав с низов бумажной стопки чистый лист, Николай Алексеевич по самому центру вывел в будущем великие слова: «Н. А. Некрасов. «Кому на Руси жить хорошо» Петербург словно вновь зацвёл.