Слишком очевидно

Эйджиро считает себя хорошим другом: он принимает Кацуки таким, какой он есть, несмотря на бесконечное сквернословие и излишнюю вспыльчивость. В конце концов, сам Эйджиро тоже далёк от идеала со своими комплексами и порой дурацкими привычками. Правда, он очень-очень надеется, что он не настолько очевиден, как Кацуки, потому что иначе прописан провал везде и всюду. Первые признаки того, что Кацуки что-то мучает, проявляются почти в самый канун календарного Нового года — тот ходит угрюмый и молчаливый, шарахается от каждого звука и пару раз даже проигнорировал присутствие Изуку. Последний фактор, естественно, самый значительный, потому что это так же невозможно, как и спать на потолке (хотя такое Очако, например, вполне под силу). Кстати, об Очако. — Ты после Дня Рождения Урараки сам не свой, — Эйджиро падает на диван рядом с Кацуки, который в кои-то веки удосужился вылезти из своей комнаты. — Твой подарок ей показался отстойным? Или ты вообще ничего ей не подарил? — Этой извращенке многого не надо, — отмахивается Кацуки, зарываясь пальцами в вихрастые светлые волосы. Он угрюмо молчит и явно о чём-то старается не думать, но, судя по напряженным рукам и бесконечному потоку едва слышных ругательств, у него не получается. — Почему сразу «извращенка»? Урарака классная девчонка, я сомневаюсь, что она хотела тебя обидеть, — хлопает глазами Эйджиро, не шибко догоняя, что вообще случилось. Он смотрит, как алеют чужие скулы и уши, но то ли от злости, то ли от стыда. — Погоди-погоди, ты хочешь сказать, что она домогалась тебя? И как? Ты долго сопротивлялся? — Завали, Дерьмоволосый! — Эйджиро тяжело вздыхает: это ж Бакуго, он всегда орёт, независимо от эмоции. — Не было такого! Она поцеловала меня, хотя я не разрешал! — он подскакивает с места и уходит обратно к себе. Уже через Ханту Эйджиро выясняет, что Очако и правда поцеловала Кацуки в щёку в благодарность за подаренные перчатки, а тот охренел до такой степени, что даже не разговаривал до конца вечера. — Бакуго, какой же ты впечатлительный, — качает головой Эйджиро, осознавая, что сейчас на его глазах разворачивается нечто масштабное, но пока не поддающееся описанию. *** — Смотри-смотри, Бакуго-кун! Они такие мягкие и тёплые! — Очако кладёт свои ладони в новых перчатках Кацуки на щёки, мол, оценивай свой подарок. — Руки, Круглолицая! Вывались из моего грёбанного личного пространства! — шипит Кацуки, отворачивая голову в сторону, как строптивая лошадь с фырканьем. Эйджиро, чьи руки уже на грани того, чтобы активизировать причуду на случай внепланового спасения Очако, удивленно смотрит на друга и не может понять, каким образом количество нитроглицерина в его организме резко снизилось. Зима, конечно, тоже могла повлиять, но всё же… — Бакуго, ты что, сломался? — с недоверием спрашивает Эйджиро, глядя, как Очако умудряется легонько потянуть чужую бледную щеку и свалить со смехом в закат. — Вы с Ураракой мутите? Или ты только глаз на неё положил? Или что-то другое успел? — Сдохни, придурок, — рычит Кацуки, стаскивая зубами перчатку с правой руки. Короче, пришлось Эйджиро причуду-таки активировать. *** На лбу ещё не прошла шишка после последней стычки, но Эйджиро всё равно: он подбирается ближе к одной из тренировочных площадок, где идёт спарринг между Изуку и Кацуки. Хотя это больше походит не на простую тренировку, а на бой не на жизнь, а на смерть. Цементос-сенсей уже привычно установил защитные плиты во избежание травм у зрителей, но даже эти предосторожности вряд ли устоят против злого Бакуго Кацуки и целеустремлённого Мидории Изуку. — Что там по времени? — спрашивает Ханта, с трудом пробравшись к Эйджиро, не вызвав подозрений со стороны сенсея. — Это четвёртый бой за две недели, и если снова будет ничья, потому что время истекло… — Время истекло! Ничья! — громогласно объявил Цементос, не обращая внимания на вопли негодования со всех сторон. — Следующий спарринг! — …то нам пора искать бомбоубежище, — вздыхает Ханта, поправляя шлем, после чего идёт на площадку — его очередь. — Что за нахрен! Я замочу этого уёбищного Деку — хватит мне мешать! — орёт Кацуки, продолжая атаковать. Его ловят ленты Айзавы-сенсея ещё в полёте. Эйджиро даже не особо вслушивается в ругань друга — значительно любопытнее наблюдать, как он извивается змеёй и искрит, как фейерверк — Кацуки бы отлично справился с тем, чтобы украсить собой любой фестиваль. — Бакуго, будь любезен, умолкни и прекрати грызть ленту — она прочнее твоих зубов, чем бы ты там их не полировал! — Айзава отправляет нерадивого ученика в противоположную сторону от его соперника, не испытывая ни малейшего желания разнимать стычку на уроке. Ленты исчезают с чужого тела, и парню остаётся лишь повиноваться — каким-то чудом, он и правда умудряется придерживаться правил, несмотря на убийственный характер. От Кацуки все шарахаются, когда он проходит мимо, кроме одного единственного человека, явно возомнившего себя бессмертным, в лице Очако, которая быстрым шагом подходит к Кацуки и останавливается рядом с ним так близко, что Эйджиро в очередной раз начинает переживать за её безопасность. — Ты был крут, Бакуго-кун! — тарахтит Очако на одном дыхании; сжимает руки в кулаки и держит их у груди, выказывая всю свою решимость. — Ваш бой очень вдохновляющий, спасибо! Отмена! — она отменяет действие причуды и прямо ей в руки падает бутылка с водой. — Это тебе за хорошую работу! — она буквально впечатывает бутылку Кацуки в грудь и идёт к Ханте, с которым у неё спарринг. Вся её восторженная речь занимает от силы пару секунд, но Кацуки замирает на месте и молча держит в руках бутылку, забыв привычно ругнуться. Хотя его замешательство длится всего ничего: пластиковый предмет летит в сторону Изуку почти сразу же, со снайперской точностью попадая тому в голову. Изуку хватается за ушибленное место и искренне не понимает, почему Кацуки так сильно триггерится. Снова. Загадка всех времён и народов. — Спасибо, Урарака, пригодилось! — кричит довольный Кацуки и шагает на трибуны к остальным. Эйджиро очень хочет узнать, сколько зданий до этого Очако обрушила на эту буйную белобрысую голову, чтобы он перестал на неё кидаться и даже что-то смог принять с её рук. Это ведь можно считать проявлением симпатии? *** То, что Кацуки собрался на свидание, становится понятно сразу: его штаны сидят на бёдрах как положено, а не норовят сползти к коленям, да и сами штанины какие-то не больно широкие (Эйджиро почти уверен, что эта пара джинс была приобретена кем-то из родителей Кацуки, но никак не им самим). Джемпер по телу без мрачных принтов, высокие ботинки — кто этот парень и почему он торчит у Бакуго в комнате? Последней каплей становится то, что Кацуки перед тем, как нажать кнопку лифта, пересчитывает деньги и проверяет наличие кредитки, после чего нетерпеливо смотрит на часы. — Уверен, она не опоздает, — ободряюще хлопает его по плечу Эйджиро, пока они ждут лифт. Кацуки смотрит на него хмуро, после чего устало трёт переносицу. — Конечно, не опоздает — уже, блять, ждёт меня, — говорит он негромко, подтверждая все теории разом. — И ещё и права качает, мол, в кино сама за себя заплатит. Дурная совсем. Эйджиро фыркает, прекрасно понимая, что из всех девчонок такая принципиальная только Очако (хотя она и очень любит, когда её угощают, но тщательно это скрывает). — Ой, я забыл в комнате телефон — езжай без меня, — Эйджиро убегает к себе, не желая ставить друга в неловкое положение. Тот цокает языком и молча уезжает вниз. *** Когда на следующий день Кацуки ходит по академии с подозрительно довольной рожей, по которой расползлась мерзкая мечтательная улыбочка, в то время, как Очако напротив краснеет и смущённо улыбается, стоит ей посмотреть в его сторону, Эйджиро даже не хочет спрашивать, чем всё-таки закончился вчерашний вечер — и так понятно, что лучше некуда.