Будто бы нам, студентам, в самом деле нечем больше заняться! Продирай глаза затемно, ходи себе в академию ежедневно, отрабатывай технику слепой записи, накрыв голову сумкой…
И всё это ради того, что бы услышать заветное «
автомат поставлю» в конце полугодия. И если на первом курсе по инерции еще стараешься, посещаешь каждый предмет, то уже на следующий год лениво позволяешь себе пропустить целиком очередной учебный день. И радостное «скоро Новый год, чувак!» начинает звучать как приговор.
Кому только пришло в голову организовать эту жуткую кару под названием сессия?!
А в школе говорили, студенческая пора — время романтики и любви. Побойтесь Бога, господа! Какая уж тут
amor, когда вместо того чтобы врываться пальцами в шевелюру любимого, твои руки «ласкают» страницы чужих конспектов?
Кто ж такое будет терпеть?
Сидя в тёмной комнате, прямо так, на полу, обливаемые теплом свежевкрученной лампочки, читаем тетрадь. Вдвоём. Товарищ сам напросился, аргументированно отчеканив:
— " На двоих мы соображаем лучше.»
Родные тёплые руки нежно обнимают мои плечи, сгребают в охапку, переливаясь выступающими канатами тугих мышц. Плавно, он не спеша теснит мою голову, потеревшись своей щетиной о нежную кожу.
Без намёка, без капли призыва к чему-то большему кладёт подбородок на плечо, глубоким сфокусированным взором проникая в текст.
— Кажется, я просил кого-то побриться. — Сдерживаясь, сухим голосом пытаюсь спровоцировать.
— А я просил кого-то побыстрее закончить тут и вернуться ко мне. Без тебя на кровати совсем пусто…
Заметив, как мои руки слегка дрожат и мешают ему нормально читать, он без злобы хмурится. Обвивает своими широкими горячими ладонями мои кисти, пальцами обхватывая мои льдинки.
Пытаясь проглотить застрявший в горле комок, кошусь на своего бородатого хищника.
Улыбается, гад. Доволен собой, а вернее тем, как ловко выкрутился из ситуации. Он ведь мне не мешает! Просто сидит рядышком. В одних трусах.
Всё в рамках треклятого, брошенного вскользь
»…только после того, как дочитаю!».
Ей-богу, в детстве мне такие условия ставила мама, когда не отпускала на улицу.
А теперь…
Спина ощущает, как вздымается при дыхании его грудь. Предательское воображение рисует картинки его жаркого тела, как жадно языки тени облизывают соблазнительный рельеф, забиваются в складки кожи. Прижавшись к нему всем своим существом, ощущаю, как бьётся его сердце, медленно, спокойно, почти — взвешенно. Этот ритм гипнотизирует, поглощает. Такт совсем не похожий на стук моего сердца, что мечется будто воробей в слишком узкой костяной клетке ребер.
В его тепле, в его руках так хочется просто
быть. Не привычно одиноко существовать, не отсчитывать часы до наступления очередного серого денька. Сейчас мой дух способен пожирать мгновения, и, будто бы в напыщенной просветительской речи, действительно ценить каждую секунду жизни.
Его тихий, но по-прежнему объемный голос заставляет почувствовать себя меньше. Душа плавно стелется перед этим тембром, таким знакомым, таким желанным. Ему хочется поддаваться и слушать ещё и ещё…
И даже неважно, что он всего лишь спросил, не устал ли я.
Как и не важно то, что я молчу, не имея никакой возможности ответить — вмиг пересохшее горло и онемевший язык отказываются подчиняться.
А он просто улыбается, добродушно и незатейливо. Нежно и в то же время по-хозяйски приобнимает за живот, шепчет в самое ухо, обжигая жаром своего дыхания.
— Совсем заработался, котёнок. Пора бы уже бааааиньки… — улыбчиво растягивает последнее слово. Какая…немыслимо наивная мысль, что я устал.
И вообще. С каких это пор меня в «котята» перевели?! У меня аллергия!
Непорядок.
Слишком заманчиво, мягко, но не допуская возражений, его руки тянут на себя, готовые по первому согласному кивку поднять свою добычу и унести в покрытое мраком логово.
Куда тут до сна?!
— Мы договорились, что ты дашь мне время. — шипя, пытаюсь оттянуть неизбежное.
Чувствуя в моём голосе знакомую неуверенность, он скалится, тихо рычит в затылок, разгоняя волосы почти пламенным дыханием. Знает, что я это люблю.
Обе его руки обвивают мой корпус, острыми ногтями невесомо царапая живот и бока, поднимаются выше по груди. Слишком лёгкие намёки, балансирующие на той опасной грани — когда еще не слишком очевидны, чтобы прямо призывать к большему, но уже не такие незаметные, что бы не значить вообще ничего!
В глаза упрямо кидаются чересчур яркие слова-подсказки, невесть откуда взявшиеся между экономическими определениями.
«Не», «сопротивляйся», «Просто», «кивни», «и», «я», «перестану», «мучить тебя», «Ожиданием».
Провокатор. Делает вид, что даёт мне право самостоятельно всё решить. Ага, не предвзято.
Губы дрожат, заставляю себя ответить:
— М-мне… завтра о-отдавать обратно… — а я точно сейчас
его в этом убеждаю?
Не слушает. Притворился глухим и трётся переносицей о шею. Ненавязчиво его колени стесняют бёдра, пока одна из ног по-хозяйски не перекидывается через мою.
В голове слышится только собственный пульс. Воздуха становится неожиданно мало для того что бы трезво думать. Часы зубрёжки спешно летят в тартарары. Вдруг через бьющийся в висках грохот проступает тихий шёпот чужих мыслей:
«Ты хочешь. Я чувствую.»
Закрыв на секунду глаза откидывая прочь чужую тетрадь. Конспекты помнутся, жалко…
Да кого я обманываю?! Пёс с ними!
Сзади кто-то удовлетворённо хмыкнул, разве могло быть иначе? Без разочарования, без злости потешаясь над своей жертвой, хищник аккуратно, зазывающе прикусил мочку уха, пробуждая шумный вздох. Но ему этого мало. Когда пальцы шаловливо царапнули сквозь ткань футболки соски, дыхание сбилось в жалобном всхлипе.
Ловким, быстрым и в то же время безболезненным рывком меняется со мной местами, нависая теперь сверху, вытянутой струной, облитый ореолом света. Мои запястья вдавлены в пол, накрытые его широкими ладонями.
На лице уверенная безэмоциональная, почти оценивающая мина. Губы слегка приоткрыты, демонстративно обнажает острые клыки. Вмиг забилась в конвульсиях наверху лампочка. Замерцала и погасла.
И только теперь, в полной темноте зрению удаётся различить, как сверкают собственным светом золотые глаза. На несколько мгновений ни остаётся ничего, кроме них. Два маленьких фонаря, заслонившие собой и эту комнату, и проклятую сессию, и даже вселенную.
***
Под ухом слышится вой телефона. Разлепляю сомкнутые веки и ненавистно осматриваю залитую утренним светом комнату. Произошедшее клеймом отпечатывается в сознании, во всех деталях и подробностях. Подавляя собственный вой, разгибаю одеревеневшую спину.
Очередной сон. Похожий на те, что были до него. Переплетённые руки, конспекты, сессия.
Какая нафиг сессия, когда на дворе сентябрь?! Хоть какая-то радость от пробуждения. И всё же…
Новое видение о том, чьего имени я даже не знаю. О странном парне, который поселился в моей голове. Тот, кого я никогда не видел. Не то какой-то призрак из прошлой жизни, не то «привет» из еще не произошедшей.
Как бы эзотерические размышления и чужие образы не забивали собой голову, а утро еще никто не отменял. Электрички до академии не ждут опоздавших.
***
Уже стоя на перроне, перелопачивая карманы сумки ищу социальную карточку, невесть куда запропастившуюся. Вдалеке мерцает жёлтый глаз «Ласточки», летящей в сторону платформы. Сердце замирает в панике.
Неужели опять забыл на кассе забрать? Вот точно, меня чуть не вытолкали из очереди, пока выгребал из лотка сдачу. Наверное, в спешке и забыл.
Балда глупая. Придётся возвращаться и надеяться, что её никто ещё не стащил. И потом стоять и мёрзнуть на холодном ветру в ожидании новой электрички.
Вдруг мои размышления плавно оборвались чужим окликом.
— Эй, друг! Ты социалку у терминалов уронил? — моментально разворачиваюсь смотря на протянутую в руке пластиковую карточку.
И вправду — моя! Довольный, улыбаюсь, поднимая глаза на обратившегося. Так и застываю, взявшись пальцами за край пластмасски, теряясь в знакомых золотистых глазах.
Он стоит, улыбается моему удивлению. А в голове звучит привычный поток чужих мыслей.
«Здравствуй, котёнок!»
