Broken heart

Акаши говорит — не смей, но Императору безразлично мнение слабого. Акаши говорит — не надо, но Император только беззлобно улыбается — его персональная слабость почти взмолила о пощаде. Акаши говорит — прости, Сацуки, и закрывает глаза, заведомо зная — ему не избавиться от тех образов, что видят гетехромированные глаза и они будут вечно преследовать его, а ещё — не одно извинение не залечит ран Сацуки и ему не вымолить прощение, даже если в его распоряжении будет вечность. Император удовлетворён тишиной в подсознании — его слабость замолчала. Император удовлетворён видом — Момои привлекательна от природы, а Момои, что оставила на пороге комнаты всю свою легкомысленность и озарилась страхом перед ним, привлекательна вдвойне, и кажется редко цветущей дицентрой. Император увидел этот цветок лишь единожды, поначалу — ничего необычного, но если подойти и присмотреться, то запомнишь его на веки вечные. Он запомнил. Дицентра — разбитое сердце. Разве это определение не подходит Момои Сацуки? Император склоняется над Момои, целует, но больше губами и зубами, чем языком, а Сацуки рада была бы упереться ладонями в грудь и оттолкнуть, но если она не воспротивилась его воле в первый раз, то теперь противиться поздно — Акаши вошёл во вкус, а страх Сацуки перед ним только усиливается с каждым днём и парализующим ядом гуляет по венам, как и его руки по её телу. Император беспрепятственно стягивает с Момои нижнее бельё, очерчивает контур сведённых стройных ног и оставляет ненужный элемент одежды подле кровати. Момои олицетворяет собой смирение и покорность. Это — почти совершенство. Однако всю композицию рушит — почти. Почти — его не удовлетворяет. Император отстраняется, садится на кровати и начинает неторопливо стягивать с себя верхнюю одежду — пиджак, галстук и рубашка отправляются аккуратной стопкой к белью Момои — кладёт подле кровати. Император никогда не раздевается до конца и Момои тоже не раздевает полностью — убирает лишь мешающую ткань под юбкой, но юбку, рубашку и пиджачок игнорирует — оставляет на ней. В присутствии одежды есть что-то привлекательное и будоражащее воображение, а возможно, ему просто не хочется видеть Момои без одежды или знать, как она без неё выглядит. Он сам до конца не разобрался. Император разводит ноги Момои, удобно устраивается между ними, а Сацуки закрывает глаза, представляет, что столь неосторожно действует Тецуя. Это — почти грязно, порочить образ любимого грешными действиями Акаши, но это — почти спасение, представлять его в такой отчаянный момент. Вот — Тецуя целует её в губы: немного неумело, немного неопытно и, столь непохоже на него, с тонной власти, а она отвечает ему взаимностью, целует также неумело и неопытно. Однако оба — подростки, а это — простительно. Вот — Тецуя толкается в неё… Сацуки вскрикивает, будто в первый раз, сжимает одеяло в кулаках — борется с желанием оттолкнуть Акаши, а воспротивиться его воле будет означать… Она не знает, что это будет означать — ещё ни разу она не противилась ему и его разноцветным глазам — им просто невозможно сопротивляться. — Акаши-кун… — тихо зовёт Сацуки, но её рот накрывает ладонь и в ухо горячо шепчут: — Молчи. Сказано, и всего секундами позже Император кусает неприкрытую ничем беззащитную шею Момои до крови — наказывает за вскрик, наказывает за то, что заговорила. Он снисходительно отнёсся к этому в первый раз — это было даже простительно для неё, но не в последующие. А Сацуки теперь больно вдвойне и нет возможности представить, что это — Тецуя, даже если закрыть глаза, даже если вспомнить его запах, даже если Акаши смягчится и начнёт действовать деликатнее. Образ Тецуи опорочен с головы до пят грешными действиями Акаши. Император начинает дышать хрипло, и это — добрый знак. Это значит — мучения Момои Сацуки скоро подойдут к концу, и она сможет отправиться домой. Хорошо, хорошо, осталось немного. Вот — следуют знакомые быстрые толчки. Вот — её колени разводят шире и входят глубже. Вот — Акаши покидает её, вздрагивает и тихо-тихо мычит. Император отстраняется, спускает ноги с кровати, но собираться не торопится — любуется Момои, поправляет сбившуюся юбку, неосторожно немного задравшуюся блузку и сводит полы пиджака вместе. Картина завершена. Акаши из подсознания говорит — ублюдок, и вновь затихает, проигнорированный Императором, а Император собирается — неторопливо надевает рубашку, завязывает галстук, но пиджак оставляет без внимания — понесёт в руках. А потом за ним тихо закрывается дверь, но Сацуки всё равно не смеет пошевельнуться — вся комната настолько пахнет Акаши, что кажется — он всё ещё здесь, наблюдает из сокрытых уголков, чтобы убедиться, исполняет ли его волю Момои Сацуки? У которой Акаши Сейджуро не вымолить прощение за поведение Императора, даже если у него в распоряжении будет вечность.