***
Всю свою сознательную старший близнец Унно справедливо считал терпение одним из своих самых ценных качеств. Не исключительное трудолюбие, не несвойственную юношам с его внешностью смелость, не даже его особые умения, те, что он унаследовал от отца или доставшиеся ему нежеланно и случайно. А именно терпение, без которого Рокуро бы не продержался на службе у Санады Юкимуры и одного дня, того самого, что к его неудовольствию накрепко зацепился в памяти. Хотя и признавал его определенную пользу, ибо только сидя в отнюдь не кристально чистой жиже рисового поля, куда тебя забросил твой господин, начинаешь понимать, что сохранить свое достоинство поможет только терпение и умение вовремя промолчать. Если бы не терпение, тщательно и, можно сказать, любовно взращиваемое с самого детства, он бы в какой-то момент сдался, не смог бы завоевать расположение хозяина и привыкнуть к проявлениям его упрямства и собственничества, к его неожиданным решениям, так похожим на бредовые, к его эгоистическому легкомыслию и отчаянному сумасбродству. Однако же, Санада Юкимура обладал многими качествами, к которым не было необходимости привыкать и тем более, не было надобности их терпеть - гордиться острым и подвижным умом своего хозяина, его недюжинной физической и моральной силой, его верой в правоту принимаемых им решений и готовностью идти в их достижении до исключительно победного конца Рокуро никогда не уставал. Как и восхищаться его привлекательностью, которую не портила даже легкая неряшливость, которую он поддерживал в порядке принципа, энергичностью его мужской сущности и неутомимой изобретательностью, когда дело касалось близости. На этой мысли Рокуро прервал свои утренние раздумья, посчитав, что и так слишком много времени потратил на бесполезное витание в облаках, а ведь ему еще столько всего сегодня предстоит сделать. К тому же, воспоминания о том, чем таким непристойным и прекрасным и с какой интенсивностью Юкимура занимался с ним по ночам, да и не только, стабильно будила в Рокуро цепочку реакций, неизменно приводящих к характерной тяжести внизу живота, и напоминала о его собственной неугомонной чувственности, которую ежедневно приходилось нещадно глушить в связи с невозможностью обеспечить ей разрядку. Глушить получалось не всегда. Можно было проклинать природу и яростно усмирять свое естество, как учили их с братом, но если бы это хоть немного помогало. И иногда, когда он был точно уверен, что все спят и не смогут застать его за столь недостойным занятием, Рокуро закрывал глаза и ласкал себя, подстегивая воображение самыми откровенными воспоминаниями, и в финале, едва сдерживая стоны, мечтал только о прикосновении рук своего хозяина. Физически становилось немного легче, но весь день он затем проводил неудовлетворенным и раздраженным, ведь подобным простым актом проблема никоим образом не решалась, а ощущение собственной ненужности и бесполезности своего тела лишь усиливалось. Доселе Рокуро никогда не чувствовал себя столь непривлекательным и нежеланным, и будь у него больше свободного времени, он бы уже успел потерять рассудок от этих мыслей. Сегодня его тело вело себя на удивление мирно, и Рокуро был откровенно рад этому. Он легко поднялся с футона, все еще слегка растрепанный и сонный - и некстати вспомнил, что Юкимура любил видеть его таким и часто уверял его, что смотрел на Рокуро спящего всю ночь, только чтобы не упустить момент его пробуждения. Конечно же, это не было правдой, ибо ленивая хрипотца в голосе выдавала Юкимуру, и все это время он крепко спал, по-собственнически прижимая к себе своего слугу. Но Рокуро нисколько не отрицал, что слушать эти небылицы было не менее приятно, чем доставлять удовольствие своему хозяину, и даже позволял себе улыбаться в ответ на них, прежде чем начать выпутываться из цепких объятий. Рокуро прогнал это воспоминание, отмахнувшись от него рукой, как от мошки, затем быстро, но тщательно оделся и тихо вышел. В этой семье он всегда вставал раньше всех, чтобы успеть подготовиться к новому дню и встретить его во всеоружии, будучи уверенным, что у него все под контролем, начиная от собственного внешнего вида и заканчивая вопросами обеспечения поместья. Сейчас, правда, его утро проходило несколько в ином ключе. Хотя, нет. Оно просто было другим. И оно ему не нравилось. Его хваленое терпение помогло ему свыкнуться с новой жизнью, поверить и принять ее необратимость, осознать, что как прежде уже не будет, а если и будет, то разве что благодаря чуду, на которое он не смел надеяться. Снова пришлось привыкать - к маленькому охраняемому сараю в Кудояме вместо величественного замка в Уэда, отсутствию надежды на какое-либо будущее и ноющему чувству одиночества. Все степени одиночества, как и другие состояния Рокуро за последние пятнадцать лет полностью отражали состояние его отношений с хозяином и проявлялись особенно остро с тех пор, как Юкимура променял все, что ему было дорого, на бутылку сакэ. С самого начала их ссылки в Кудояму он отгородился от остального мира самым легким и доступным способом - усердно топил свое отчаяние в алкоголе. А учитывая, сколько ему было необходимо, чтобы захмелеть, расходовалось спиртное с гигантских масштабах. Юкимура беспробудно находился либо в пьяном делирии, либо забывался крепким, но отнюдь не праведным сном, а в редкие моменты трезвости отчаянно рефлексировал. Рокуро, исчерпав свой ресурс выдержки, уже не знал, каким образом воздействовать на своего господина, точнее, на то, что от него осталось, и к своему недовольству в общении с ним все чаще срывался на крик. Стоило ли говорить, что Юкимура не только перестал адекватно реагировать на все попытки Рокуро вразумить его и привести в чувство, но и за все время ни разу не изъявил желания утешиться в объятиях своего слуги, хотя раньше избавлялся от беспокойства и излишка любовной энергии только так. С одной стороны, это расстраивало Рокуро - он тосковал по вниманию, ему до боли не хватало теплых сильных объятий, жадных поцелуев, от которых кружилась голова, и упоительных ласк, которыми его щедро одаривал Юкимура. С другой же стороны, Рокуро не был уверен, что хотел бы близости со своим хозяином именно сейчас, ибо страсть на поверку могла оказаться лишь пьяным угаром и только унизила бы его. К такому он был совершенно точно не готов и предпочитал мучительное воздержание. Да и как можно было вообще думать о близости с мужчиной, которого ты только вчера отходил метлой? При мысли о вчерашней ссоре, которую он затеял, не в силах больше выносить безнадежный запой младшего господина Санады, Рокуро нахмурился и расправил плечи. Тяжело было признавать, что он уже ничего не может изменить, но раз уж так произошло, возможно, пора уже с этим смириться. К тому же, работа не ждет, а физический труд не помешает продолжить мысленные изыскания резервов по осознанию и принятию своего нынешнего положения.***
Каждый раз отправляясь к полю под внимательными взглядами охранников, Рокуро чувствовал себя неуютно, даже несмотря на то, что в кои веки он носил самую простую крестьянскую одежду, к слову, довольно закрытую, и вообще вел себя довольно скромно и не привлекал лишнего внимания. Если не считать его перебранок с нетрезвым ссыльным господином, конечно же. Охранники, однако же, демонстративно разглядывали его, когда он уходил в поля и возвращался с них, а один даже как-то набрался наглости и решил его досмотреть, поскольку он заподозрил, что Рокуро мог что-то спрятать в одежде, в которую тот кутался, несмотря на теплую погоду. Досмотр, разумеется, сводился к долгому вдумчивому ощупыванию и сопровождался скабрезными улыбочками. Рокуро в такие моменты старался сместить фокус внимания на что-то еще и старательно отметал мысль, что давненько он не пользовался своей особой техникой, да и на близком расстоянии еще не было шанса опробовать ее. Процедура охраннику понравилась, и с тех пор Рокуро подвергался ей не только по возвращении, но и когда отправлялся в поля, каким бы ранним ни было утро, что вовсе не добавляло юноше хорошего настроения. Рокуро безусловно любил мужское внимание, но только если оно исходило от достойных кандидатов. Мерзко ухмыляющийся охранник, явно не без удовольствия водивший своими большими и, судя по всему, вспотевшими руками по его телу, к этой категории никак не относился. К тому же, поддавшись минорному настроению и давно перестав ассоциировать себя с тем цветущим Унно, сопровождающим видного правителя Уэда, он уже откровенно не понимал, что же там такого можно было щупать из раза в раз, не стесняясь обильного слюноотделения. Из-за недоедания и не прибавляющего здоровья физического труда он похудел и растерял былой лоск, отчего сильно переживал и глотал вязкий комок в горле каждый раз, когда приходилось туже затягивать пояс, чтобы одежда держалась как надо. Но судя по тому, что досмотру подвергалась по большей части нижняя часть его тела, похоже, что на ней никакие невзгоды не сказались. Сегодня же, помимо охранника, ему на пути снова попался высоченный детина, которого Рокуро регулярно видел работающим на рисовых полях и которого он немного побаивался в силу своей субтильности. Бойкий и широкоплечий крестьянин совершенно определенно был первым парнем на деревне, и почему-то при виде Рокуро молодой человек останавливался, чем бы не занимался до этого, молча не мигая смотрел, а затем чинно кланялся, приподняв козырек своей амигасы. Рокуро подозревал, что жест мог быть элементом некой шутки, поскольку все крестьяне в округе были в курсе, кто сейчас отбывает ссылку в их краях, и кто-нибудь из них вполне мог воспринять эту новость с иронией. Особенно зная, как проводит время некогда влиятельный самурай. Как бы то ни было, о своих догадках Рокуро предпочел умолчать, дабы пореже пересекаться с человеком в три раза больше себя, и в ответ на его жест скупо кивал и возвращался к работе. Сегодня же, раздраженный особенно тщательным досмотром, он чуть было не сдержался, всерьез собираясь спросить молодого человека, что ему, собственно, нужно, поскольку после привычного поклона крестьянин еще какое-то время шел поодаль, однако через какое-то время отстал. Рокуро только выдохнул, сбрасывая с плеча увесистую мотыгу и серп, который тщательно наточил еще вчера вечером, и приступил к расчистке травы на своем участке, отгородившись от внешнего мира нерадостными размышлениями. - Хорошая погода сегодня, не находите? - за спиной раздался знакомый, чуть насмешливый басок. Рокуро разогнулся и приветственно улыбнулся немолодому крестьянину, который неспеша приближался к нему. Этого коренастого мужичка Рокуро шапочно знал еще с юности, тот еще давно работал в Уэда, а после перебрался в местечко, как он выразился, потише и поуединеннее. По забавному стечению обстоятельств, этим местечком оказалась Кудояма. Да уж, тише некуда. - Как себя чувствуете, прелестное создание? - поинтересовался крестьянин, с кряхтением усаживаясь на корнях развесистого дуба. С тех пор, как он узнал, что Санада Юкимура отбывает здесь наказание, он частенько наведывался к Рокуро, располагался к тени дерева и ненавязчиво беседовал. Точнее, просто болтал, пока Рокуро работал, а тот и не возражал. - Вашими молитвами, Сантаро, - отозвался Рокуро, не прекращая работать серпом. - А Ваш господин? Все также не просыхает? - добродушно засмеялся старик. - В раю без изменений, - едко обронил Рокуро. - Эх, это ж надо было опростоволоситься, - присвистнул Сантаро, промакивая пот со лба и аккуратно складывая платок. - Позволил захватить свои земли, подвел столько людей. А ведь если бы не его брат, не сносить ему уже головы. Редкая удача. - Вы удивитесь, но я в курсе. В Рокуро со всего размаху влетел огромный жук, отрикошетил от лица и полетел дальше по своим делам. Юноша заторможенно потер щеку и вспомнил, что до сих пор не успел отблагодарить господина Нобуюки за то, что он сделал для них. Он не знал, чего именно стоило спасение их жизней лично для старшего Санады, но всему выходило, что задача была не из простых. И Рокуро очень надеялся, что у него еще появится возможность выразить благодарность как за себя, так и за своего господина, который не удосужится сделать этого. - Не ворчите, прелестное создание. Что взять со старика? Сижу тут да брюзжу потихоньку. Нас тут новостями редко балуют, вот и обсуждаем. - Что ж тут обсуждать, раз все уже случилось, - буркнул Рокуро и чертыхнулся под нос, когда наткнулся серпом на кочку. - Как - что? А поговорить? - простодушно хихикнул старый крестьянин. Рокуро, к своему изумлению, тоже тихонько засмеялся. А ведь действительно, чем простым людям здесь поживиться? Тем более, когда есть, что обсудить - ссылка самого Санады Юкимуры, как спасение от смертной казни, это ж ого-го какая новость. Грешно не посплетничать. - Туго Вам здесь приходится, - неожиданно серьезно сказал Сантаро. - С чего Вы так подумали? - А чего тут думать? Сослали Вас в глушь, господин Ваш не смог поместье свое спасти, и Вас с собой на дно потянул. Я же помню, каким он был! Настоящий самурай! Хитер, как лис, неуловимый проныра, голову всегда гордо нес, никого из своих в обиду не давал. А сейчас что? Пьяница беспробудный, неудачник. Трус. Сдался, поди. И Вас я тоже помню, как Вы красиво одевались, и холеный такой, и статный рядом с ним были. - У господина сейчас сложный период, он не может пережить свою потерю. - Так что ж переживать-то? Надо что-то делать! Вернуть, так сказать, былое величие. - Он вернет. Обязательно. Просто ему нужно немного времени. - Вы так в него верите? - От меня в его жизни больше ничего не требуется. - Ох, прелестное создание, Вашими бы устами... Вы хоть от помощи нашей не отказывайтесь. А то в одиночку, знаете ли, под деревом тут окочуритесь, вон тощий какой, небось кушаете, как птичка. По сторонам поглядывайте, к ребятам нашим присмотритесь. Мальчики-то у нас здоровые, бодренькие, Вы ж если что, не стесняйтесь о помощи их просить-то, они всегда готовы. Рокуро поморгал глазом и покачал головой. Это кто еще здесь проныра, скажите на милость? - Подождите, так значит, тот молодой человек... - А, это племянник мой. Он на Вас давно заглядывается, только подойти стесняется, Вы ж неприступный такой. Не, Вы ничего такого не подумайте, у него девушка есть. Просто слабость у него к таким красивым и несчастным, как Вы. - Сантаро, - Рокуро выпрямился и вытянул спину, услышав, как хрустнул, вставая на свое законное место, позвонок. Затем очаровательно улыбнулся и продолжил. - Мне кажется, или приближается время обеда? А Вам еще до деревни идти. - Ой, так точно же! - суетливо подхватился старый крестьянин. - Точно-точно, спасибо, прелестное создание, напомнили старику. Вы уж простите, заболтался что-то. Побегу, а то жена наругает. Вы уж там про племянника моего не забудьте, будет желание, подойдите, пообщайтесь. Ему приятно и Вам развлечение. - Всенепременно, - помахал рукой Рокуро. Проводил глазами семенящего по тропинке старика, покачал головой и взмахнул серпом. - Красивые и несчастные, значит? Ну, спасибо на добром слове... По правде говоря, подобные разговоры Сантаро затевал со стабильной периодичностью. По крайней мере, примерно раз в неделю он вот так сокрушался по поводу взятия Уэда и падения Санады Юкимуры, который по его мнению превратился из невероятно важной политической фигуры в отброса, который не сумел отстоять ни свое поместье, ни свою фамилию, ни приближенных к нему людей. Он откровенно жалел Рокуро и всячески старался предложить свою помощь, иногда пытался переводить его на участки попроще и частенько подсовывал еду, приготовленную женой. Рокуро была приятна его забота, но гордость не позволяла ему проявлять слабость, да и в течение всей своей недолгой жизни он настолько привык со всем справляться сам, что вовсе разучился принимать чью-либо помощь. Об этом пожилой крестьянин тоже часто разговаривал с ним, недоумевая, что Рокуро не в курсе той простой истины, что в принятии помощи нет ничего зазорного, если эта помощь бескорыстна и предложена от чистого сердца. Рокуро упрямился в лучших традициях семьи Унно, утверждая, что если он не принимает помощь, то лишь потому, что не любил быть должным, а так он вполне успешно справляется со всей работой сам. Сантаро почесывал лысину, признавал, что в словах юноши есть резон, но в следующую встречу затевал нравоучительную беседу по-новой. Когда старый крестьянин понял, что Рокуро не поддается, подключил, что называется, тяжелую артиллерию, уговаривая не стесняться и стрелять глазами, точнее, глазом, мол, слуга Санады настолько хорош собой, что из желающих подсобить ему уже очередь выстроилась из молодых энергичных крестьян, у которых будто своих дел не было. Теперь вот и племянника привлек. Вот что за морока? И непонятно же, как реагировать. И от унизительного чувства, что он отвратительно жалок, а вовсе не прелестное создание, как его называл Сантаро, уже избавиться никак не получалось. К вечеру разговор подзабылся, поскольку когда он работал, он целенаправленно сосредотачивался на задаче, которую ему было необходимо выполнить, и обязательно доводил ее до завершения, не позволяя никаким внешним факторам или ненужным эмоциям отвлечь себя. Но когда зыбкое солнце начало клониться к закату, он раздраженно воткнул в землю мотыгу и обреченно сел на землю рядом, не в силах пошевелить и пальцем. Как же он устал.***
Возвращаясь обратно своей излюбленной тропинкой, по которой, как правило, никто кроме него не ходил, Рокуро вновь увидел того молодого человека. Вспомнил слова Сантаро, совершенно искренне не собираясь придавать им значения, хотел просто пройти мимо, даже не удостоив того ответным кивком, но вдруг почувствовал себя настолько уставшим и неспособным даже выпрямить до конца задубевшую от напряжения спину, что просто вздохнул и остановился. Крестьянин, верный своей традиции, все также стоял и смотрел на него, слегка щурясь от закатного солнца. Рокуро снова вздохнул и подошел ближе. Осторожно извинился и сказал, что встречает крестьянина слишком часто, чтобы принять за совпадение, и не будет ли он столь любезен объяснить, что он от него, Рокуро, хочет. Попутно он понял, как глупо он выглядит - крестьянин был намного выше него, так что Рокуро пришлось задрать голову, и с такого положения состроить строгое лицо оказалось невыполнимой задачей. Крестьянин несколько мгновений молчал, а затем широко улыбнулся, сверкнув двумя рядами крепких белоснежных зубов. - Помочь хочу, - коротко ответил он неожиданно приятным низким голосом, продолжая улыбаться и подкупающе по-доброму смотреть на Рокуро сверху вниз. И этот туда же. Разве так бывает? - Благодарю, - удивленно отозвался Рокуро, моргнув глазом. И по-детски добавил. - Но я сам. - Нет, - мотнул головой парень. - Я ж вижу, что устали. Ждать какой-либо реакции от него крестьянин не стал, сначала отобрал у Рокуро серп с мотыгой, а затем подхватил самого Рокуро и усадил себе на плечо. Рокуро тут же вспыхнул, то ли от стыда, что его подняли на руки, как домашнюю зверушку, то ли от смущения, что к нему прикасаются. Разобраться в своих ощущениях он не успел, настолько он растерялся, и зачем-то вспомнил, как много лет прошло с тех пор, как его вот так брали на руки. Разве что в юности, когда в Уэда приглашали цветник армии города, и солдаты с удовольствием катали его на плечах по очереди, передавая друг другу, как куклу, и задорно смеясь, когда он щекотал их лбы кончиком хвоста. Крестьянин тем временем зашагал по дороге, выбирая наиболее ровные участки. Серьезно? Вот так просто? Пришлось поверить. Выбора у него особо не было. И, в сущности, ему даже было все равно, куда его несут - он настолько вымотался, что не чувствовал ни рук, ни ног, ни поясницы. А на плече этого богатыря было вполне удобно. Так и пошли. Точнее, шел молодой крестьянин, бережно придерживая на плече Рокуро, и поигрывая инвентарем в другой руке, словно это были бамбуковые палочки, шел размашистой, легкой походкой, будто сам не гнул спину весь день в полях, а Рокуро чувствовал, как перестают гудеть ноги, а внутри что-то приятно щекочет в районе солнечного сплетения и даже хочется чуть-чуть улыбаться. Попутно разговорились - молодой крестьянин оказался общительным и даже галантным, насколько позволяла его деревенская выучка. По крайней мере, прямых и завуалированных комплиментов по свою душу Рокуро услышал достаточно, что даже перестал краснеть. Он рассказывал об их жизни в деревне, своей девушке и дяде, который цепко держал в памяти события многолетней давности, но постоянно забывал о том, что делал еще утром. Поведал и о том, как местные жители судачат о ссыльном господине Санаде, его семье и подвигах, за которые он так жестоко расплачивается. Сплетничали и о самом Рокуро, причем мнения забавным образом разделились - прекрасная половина, как выяснилось, поголовно завидует его хорошенькому личику и тонкой фигурке, а молодые люди, не стесняясь в выражениях, ругали его господина за слабость и неспособность выполнять свой долг, и в том числе за то, что позволяет такому хрупкому слуге одному работать за всю семью. Рокуро не знал, плакать ему или смеяться от того, что, оказывается, его жалеют всей деревней, но в итоге выбрал последнее, не преминув, однако, отвесить молодому человеку подзатыльник за то, что тот назвал Санаду Юкимуру дураком. Крестьянин смеялся и утверждал, что ничего не почувствовал, потому что у Рокуро слишком легкие руки, и что людям с такими руками в полях делать нечего. Рокуро чувствовал себя странно. Слишком много времени прошло с тех пор, как он ощущал себя таким, как говорил этот крестьянин, легким и хрупким, слишком давно он не получал и малой толики вот такой простой заботы, так просто и бескорыстно. Возможно, он просто разучился. Возможно, Сантаро был прав, когда говорил, что в помощи нет ничего постыдного. Только, к сожалению, эта установка в его нынешней жизни ничего изменить не могла. Ему сейчас никак нельзя быть слабым. Он не знал, как объяснить эту уверенность, но чувствовал, что так было целесообразно. Лишь неподалеку от ворот у их ссыльного домика крестьянин остановился и очень осторожно, даже как-то неохотно опустил Рокуро на землю, отдал обратно его инвентарь и нехорошо покосился на охранника. - Если будут к Вам приставать, только скажите, я им морды отрегулирую, - очень серьезно сказал он и поиграл мышцами, сжав кулаки. Рокуро хихикнул и безнадежно махнул рукой. - Вы очень непосредственны. Отрегулируете одного, на его месте появится другой, и так до бесконечности. - А кому сейчас легко? - пожал плечами крестьянин. - На всех Вас не хватит. И все же, благодарю Вас за помощь, я давно с таким удовольствием не возвращался с работы. Рокуро глубоко поклонился и, подумав долю секунды, улыбнулся той самой особенной сияющей улыбкой, перед которой, как правило, мало кто мог устоять. И, не дожидаясь ответа на эту улыбку, круто развернулся и направился к воротам. Крестьянин не уходил еще очень долго, стоял, улыбаясь каким-то своим мыслям, затем сдвинул амигасу на лоб и, насвистывая простенькую песенку, очень неспешно направился в свою деревню. Его вечер явно задался. А тот самый охранник воздержался от вечернего ритуала и более досматривать Рокуро не пытался.***
Как водится, именно в этот вечер всем обитателям дома потребовалось вылезти на свежий воздух, так что довольно эффектное прибытие Рокуро на плече у богатырского вида крестьянина не рассмотрел во всех деталях разве что ленивый. Рокуро невероятно смутило наличие нескольких пар внимательных глаз, оценивающе рассматривающих высокого крестьянина и определенно строящих предположения, откуда он такой взялся и как Рокуро позволил себе такую несусветную вольность. Он очень ясно почувствовал исходящую от кого-то из присутствующих волну осуждения и досады, и судя по окраске этой волны, он попал в немилость прямиком к своему хозяину. Рокуро немедленно подобрался, до глубины души пораженный тем фактом, что Санада Юкимура в этот вечер был абсолютно трезв. И будучи уверенным, что это событие ничего хорошего ему не сулит, он решительно направился ко входу, не удостоив господина даже взглядом. - Развлекаешься, пока я тут такой невменяемый, да? - прищурившись поинтересовался он у Рокуро, когда тот проходил мимо, чтобы пристроить серп и мотыгу в нишу. - Конечно, господин, - легко откликнулся Рокуро, удаляясь внутрь дома и быстро принимаясь за наведение порядка. - Чем здесь еще заняться? Я же только и делаю, что разнузданно развлекаюсь. - Язвишь, - задумчиво протянул Юкимура. Рокуро мог даже представить выражение его лица в этот момент. Остановившийся взгляд, пустые глаза, недельную щетину и скорбную складку у рта. Смотреть на это ужасно не хотелось, и он продолжил уборку. Но Юкимура сегодня, похоже, был настроен общаться. - Я говорил тебе, что когда ты язвишь, ты становишься похож на Цукиёми? - Я и есть Цукиёми, господин, неужели забыли? - Рокуро сказал первое, что пришло в голову, попутно прикидывая, хватит ли запасов еды для ужина. - Допустим, забыл. - И кто, по Вашему, в этом виноват? - Рокуро, выйди ко мне, мне неудобно разговаривать с твоей спиной! - капризно прикрикнул Юкимура. - А мне неудобно разговаривать с Вами, когда от Вас пахнет сакэ, - отозвался на это Рокуро, придирчиво окидывая взглядом комнату. Сойдет. Хорошо бы переодеться, но похоже, что Юкимура ему это сделать не даст. - Сегодня я трезв. Думал, ты оценишь. Рокуро хотел сказать, что именно он бы оценил. Но понимая всю бесполезность этого желания, глубоко вздохнул и вышел на энгаву, одновременно развязывая платок, которым покрывал голову, когда работал на солнце. Юкимура подошел к нему вплотную и после недолгих колебаний Рокуро взглянул ему в лицо, цепко и строго ощупывая его взглядом, зная, как Юкимура этого не любит. Юкимуре нравилось, когда его слуга смотрел на него вопросительно, и можно было начать рассказывать, или предупредительно, и можно было сразу понять, от чего он хочет уберечь хозяина, или с хитринкой, и можно было попытаться понять или вытрясти из него, что же он задумал. Как угодно, но только не так - прямолинейно и укоризненно, когда так не хотелось признавать, что он прав. Занятно, но того пустого взгляда, от которого сводило зубы, и мерзкой скорбной складки Рокуро на лице хозяина в этот раз не нашел. Его господин выглядел, конечно же, не лучшим образом. Грязные всклокоченные волосы словно устроили бунт без шансов на распутывание, грубая щетина вытягивала и так уже слегка осунувшееся лицо, губы упрямо сжаты. Но глаза, как ни странно, вновь стали ясными, поблескивали шальными искорками и хитро щурились. Это вселяло надежду хотя бы на то, что его господин не заспиртовал окончательно остатки своего некогда блистательного разума, и рано или поздно придет в норму. Юкимура тем временем протянул руку к самому лицу Рокуро, прихватил за прядь челки и потянул. Рокуро от неожиданности неосознанно дернул головой и отступил от него на шаг. - Паук, - хмыкнул Юкимура и указал глазами на свои пальцы, по которым непонимающе металось светло-рыжее насекомое. - Перепутал твои волосы со своей паутиной, наверное. Рокуро уставился широко распахнутым глазом на паука, которого Юкимура продолжал невозмутимо гонять по своим пальцам с таким видом, будто нашел в волосах своего слуги жемчужину. Просто великолепно. Наверное, по закону жанра он должен был растаять, но настроения для этого не было вовсе. И чем больше Рокуро рассматривал пальцы Юкимуры, тем сильнее в нем закипала глухая злость, что у Юкимуры такие чистые руки и ему не приходится каждый день невероятными усилиями избавляться от вездесущей грязи, которая забивалась под ногти и намертво въедалась в кожу, и попутно он испытывал безумную тяжелую тоску от того, что эти руки, которые он обожал и о которых мечтал чуть ли не каждую ночь, так давно не дотрагивались до него, не радовали своим теплом и ласками. Это было как минимум нечестно. - Ты от меня уже шарахаешься, - с мрачной усмешкой констатировал Юкимура, стряхивая паука на землю. - Вы в последнее время вечно пьяны. И от Вас дурно пахнет, - Рокуро вздернул нос, впрочем, с неудовольствием замечая про себя, что он как будто оправдывается. - Приятного мало. - Ну да, ну да, - покачал головой Юкимура и почесал щетину. - С кем не бывает, пару дней не мылся. - Неделю. - Что? - Вы неделю не мылись. - А что я делал? - Пили сакэ, спали, грустили, ругались со мной, затем снова пили сакэ и спали. - Ну вот видишь, столько дел было, я просто не успевал помыться. - Юкимура-сама! - Ладно-ладно. Я тут шутить пытаюсь, а ты такой злой, Рокуро. Так ты приготовишь мне ванну? Рокуро тяжело вздохнул, кивнул и решил, что сейчас Юкимура вполне обойдется без его традиционного "слушаюсь". Прикинул по времени, во сколько ему встанут вечерние бытовые хлопоты и дополнительные водные процедуры, которые возжелал осуществить этим вечером его хозяин, и пришел к выводу, что иного выхода, как все успеть у него просто нет. - Рокуро, - окликнул его Юкимура. - Да, господин? - Рокуро нетерпеливо обернулся. - Вот это, - Юкимура многозначительно указал подбородком в направлении ворот. - Чтобы больше я такого не видел. Заметил-таки. Недоволен. Рокуро почувствовал, что начинает предательски краснеть под давящим прищуром хозяина, как и каждый раз, когда он замечал, что его слуга позволил кому-то постороннему дотронуться до себя. То настроение теплой солнечной легкости, что поселилось в его разуме во время возвращения и которое почти полностью лежало на совести простодушного крестьянина, медленно испарялось, уступая место свинцовой усталости, которая потянула за собой и уже позабытое с утра ощущение ненужности, и переживания по поводу своей внешности, которая по мнению Рокуро, в ссылке страдала еще сильнее, чем репутация семьи Санада. - Слушаюсь. Рокуро отвернулся и мельком взглянул на свои руки, вспомнив, что не успел их толком отмыть, и тут же сжал кулачки, пряча пальцы. К горлу поднялся горький ком, который пришлось в очередной раз задавить, смять внутри себя, пока он не прорвался и не обжег ядовитым привкусом. Сколько еще изъянов появилось на его теле за время этой ссылки? Ему казалось, что его кожа покрылась язвами и трещинами от сухого воздуха и палящего солнца, как выжженная потрескавшаяся земля, что руки стали грубыми и шершавыми, некогда горделивая осанка пропала, а вокруг глаз появились морщины. Он не знал наверняка, так ли это, ведь у него не было здесь даже зеркала, поэтому он накручивал себя и страдал авансом. И это при том, как он гордился своей внешностью, принимая ее как дар свыше и считая ее одним из важнейших факторов привлекательности для своего хозяина! Так быть может, дело как раз в этом, а не в пьянстве Юкимуры? Выходит, это Унно Рокуро стал настолько безобразным, что даже глубоко нетрезвый мужчина на него не позарится? Открытие жгуче полоснуло его по открытой ране, хорошего настроения как не бывало, и практически весь остаток вечера Рокуро не проронил ни слова, несмотря на все попытки Юкимуры разговорить его, лишь изредка бросался ворчливыми репликами и ждал только, чтобы его оставили в покое. Ему очень хотелось остаться одному, он страшно устал и был жутко недоволен собой. Вместе с физической усталостью на него грузно давило чувство стыда, что он позволил себе забыться, так легко поверив в незамысловатые комплименты этого крестьянина, который на деле просто пожалел его, и вовсе не в его красоте и легкости рук, не созданных для физического труда, было дело. Наверняка он сейчас настолько ужасно выглядит от изнуряющей работы, недосыпа и переживаний за своего господина, что вызывает желание только приободрить его из жалости. Эти мысли ворочались внутри, перемалывая в пыль его самооценку и гордость, и вызывая желание разве что забыться сном, ведь иные способы по известным причинам были ему недоступны. Забыться, однако, ему никто давать не собирался. Его внимания требовал протрезвевший Юкимура, которому хотелось есть и разговаривать, Дайскэ уже который день скромно просил позаниматься с ним каллиграфией и было неудобно отказывать, и еще его крайне беспокоило состояние господина Масаюки, который сильно сдал с того момента, как их приговорили к ссылке. В конце концов, Рокуро решил, что для жалости к себе он выделит другое время, коль уж сама обстановка обязывает его снова забыть о собственных переживаниях. Ведь если рассматривать их в глобальном масштабе, как любил говорить господин Нобуюки, они и вовсе не имеют значения. Второй раз за день весьма некстати вспомнив о господине Нобуюки, его строгом лице и громогласном голосе, которым он подробно расписал бы Рокуро, насколько непозволительно тот себя запустил, юноша нервно передернулся и вспыхнул от новой волны стыда. Затем поглубже закутался к юкату, наспех пригладил волосы и отправился на помощь Дайскэ. Все ж таки, у Юкимуры растет наследник, и если отец, пусть и приемный, не в состоянии дать ему образование, то с этой обязанностью справится Рокуро. По крайней мере, это ему точно по силам. Дайскэ отметил его легкую рассеянность и прозрачный румянец, и спросил, не заболел ли он. Рокуро раскраснелся еще больше и сказал, что скорее всего работал на солнечной стороне и его лицу немного досталось, попутно мысленно пробегаясь по своему телу, чтобы понять, действительно ли никакая болезнь еще не успела подкосить его, ведь в противном случае будет некому работать. Недугов не обнаружилось, но легкий жар, рассеянность и еле заметная дрожь в руках не проходили. Он просто отмахнулся от них, как от всего того, что мешало ему в выполнении его обязанностей. Наверняка он просто перегрелся на солнце, вот и результат. Конечно же, он все успел. Не было и дня в его жизни, когда он не справлялся со своими обязанностями, какими бы они не были, сколько бы сил не отнимали и сколько бы времени не занимали. Унно Рокуро всегда делал свою работу настолько хорошо, чтобы ему самому было не к чему придраться. Вместе с Дайскэ они сделали серьезный прорыв, закрыв разом несколько непонятных для него тем, ведь Рокуро хорошо умел объяснять, лаконично и доступно. Состояние господина Масаюки все также продолжало его беспокоить, но пожилой господин держался молодцом и уверял, что Рокуро зря волнуется, и потребовал к себе Юкимуру. Посвежевшего, вполне сносно выглядящего и относительно сытого господина предъявлять было уже не стыдно, поэтому препроводив хозяина в комнату к его отцу, Рокуро с чистой совестью посчитал все необходимые дела этого дня завершенными, чтобы, наконец, остаться наедине с собой. Он был рад, что пережил этот день и считал, что по праву заслужил сон. От свинцовой усталости его мутило, а беспокоящий его жар все не проходил, раздражая его звоном в ушах и головокружением. Как не вовремя. За что ему все это?***
Рокуро искренне полагал, что получив возможность уединиться, он сможет провести какое-то время в тишине и бездействии, а затем незаметно уснет спасительным беспокойным сном, больше похожим на забытье. Он надеялся, что его ангел-хранитель сжалится над ним, позволив ему дать отдых телу и разуму, но уже заходя в отведенную ему комнату, крошечную темную каморку без окон и освещаемую лишь одной тусклой свечой, он осознавал, что просыпаться утром ему предстоит уже разбитым и уставшим. Он уже не обращал внимание на ноющую боль в спине, которая больше раздражала, нежели беспокоила, не обращал внимание на слабость в конечностях - мало ли кто вынужден выкладываться физическим трудом и недоедать, а кому сейчас легко? Только вот тот самый назойливый жар все нарастал, заставляя его то дрожать, как от озноба, то покрываться испариной от несуществующей духоты. Он задыхался, когда ритм его сердца сбивался на бешеный галоп, а зрение теряло четкость и расфокусировалось, отчего он воспринимал окружающий его мир как сквозь толщу воды. В голове то плавала вязкая пустота, которой он едва успевал обрадоваться, ведь она могла помочь ему уснуть, то снова переполнялась мириадами образов, от немыслимого количества которых его разум начинал терять контроль. В моменты, подобные этим, он ненавидел свой беспокойный разум, который не принадлежал ему, и презирал свое бренное тело, которое отказывалось подчиняться, а ведь столько сил он вложил в то, чтобы обуздать его, научиться управлять своей горячей кровью, и воистину устал бояться того, что может случиться, если он даст себе волю, сбросит все путы и оковы со своей сущности, больше похожей на огненные реки, сжигающие все живое на своем пути. Он мог разве что переждать, тихо надеясь, что его собственная кровь однажды попросту сожжет его и избавит от страданий, о которых он даже поведать никому не имел права, настолько постыдными они для него были. Никто не знал, кроме матери, которая предостерегала его, учила особым техникам, заставляла зубрить мантры и аффирмации так, чтобы он в любом состоянии мог вспомнить их, потому что порой только они и помогали. А иногда ничего не могло утихомирить его и оставалось только ждать или надеяться на удачу или чудо, потому что если рядом был тот, кому он поклялся служить до конца своей жизни, тот единственный, кому он мог позволить дотронуться до своего разума, кого он чувствовал, кому он был готов отдать всего себя - этот человек мог догадываться, мог знать, мог разделить с ним это пламя. Ведь когда его хозяин был рядом, целостный, осознанный, монументальный, как стена, Рокуро чувствовал себя в безопасности. Только его хозяин мог разглядеть огонь внутри и направить его на себя - со свойственным только ему отчаянным стремлением к высшему наслаждению, бездумным легкомыслием и возведенной в культ уверенностью, что у удовольствий нет предела. И только Юкимура догадывался, что порога наслаждения у Рокуро нет, существует только искусно возведенная плотина в его чувственности, тщательно им удерживаемая, поскольку его откровенно страшила та часть, что притаилась с ее обратной стороны. Юкимура не разделял его страха и сам хотел однажды открыть ее, подбирался с разных сторон, превосходил себя в ночные часы, но Рокуро продолжал упрямо держать свой разум в узде и всеми силами старался избегать близости с хозяином в моменты, когда кровь начинала сжигать его изнутри, откровенно опасаясь, что не справится с ней. Он искренне недоумевал, как ему могла достаться стихия воды. Донимал своих родителей бесконечными вопросами, не ошиблись ли они, не проглядели ли. Как он мог олицетворять собой воду, когда внутри него живет своей жизнью непокорный, опасный огонь? Они разводили руками и уверяли, что ошибки быть не может, что звезды и шаманы не могли обмануться, а ведь они сошлись во мнениях. Его сила дарована ему Цукиёми, а все, что происходит с его телом, это земное и низменное, и к божественной силе не имеет никакого отношения, и только в области его ответственности лежит умение управлять этим телом. Рокуро соглашался и, сгорая от стыда и гнева, шел преодолевать себя. Нельзя, нельзя, нельзя. Один сплошной запрет. Он не разрешал себе даже касаться себя, зная, что как бы ни старался, он не сможет удовлетворить свое желание, и клубящаяся дымкой пустота в его разуме красноречиво говорила ему о том, кто ему был для этого нужен. И сейчас он проклинал свою способность чувствовать своего хозяина и позволять ему входить в свой разум, потому что эта мнимая близость сводила его с ума - вроде он был здесь, в его голове, ближе некуда, а вместе с тем своей физической оболочкой он был недосягаем. ...Санада Юкимура. Его господин. Его хозяин. Неужели все настолько плохо, что зрение подводит его, выдавая желаемое за действительное? Неужели его разум дошел до своей точки кипения и теперь все, на что он способен, это галлюцинации? Но вскоре он осознал, что никаких галлюцинаций нет, а Юкимура на самом деле здесь - целостный, осознанный и монументальный - и почувствовал его яркую, пронзительную ауру и его запах, настоящий и естественный, запах решимости и голода. Даже в полумраке он видел, как пристально и изучающе смотрит на него Юкимура, и осознал, что так и продолжает сидеть у стены, бледный, с нездоровым румянцем и лоснящийся от испарины, сжимая колени и стискивая в пальцах полы юкаты, и как нелепо он выглядит со стороны - так выглядел бы страдающий от смертельной болезни человек, не находящий себе места, только его болезнь звалась похотью, она была настолько постыдной и отвратительной, что он не желал, чтобы даже Юкимура сейчас видел его таким. Но у Юкимуры блестели глаза, и было видно, как ходят желваки на лице, придавая ему хищное выражение охотника, который так удачно напал на след своей добычи. Он придвинулся ближе, и ощущение лишь усилилось, во всем его облике, слабом запахе его тела, напряженных мышцах, без труда угадывающихся под небрежно накинутой юкатой, было что-то опасное и звериное. Неужели понял? Неужели нутром почуял, что творится сейчас с его слугой? Или же попросту решил скрасить свои невеселые ночные часы, когда его разум в кои веки не замутнен алкогольным туманом и так удачно встрепенулось либидо? Когда Юкимура потянулся к нему, Рокуро скорее инстинктивно оттолкнул его руки, затем снова и снова, но Юкимура лишь молча перехватывал его запястья, сжимал их с силой, способной даже без усилия переломать его кости. Рокуро хотел назвать его по имени, просить уйти, оставить его, умолять не прикасаться к нему из сиюминутной прихоти, но не нашел свой голос, не смог выдавить из себя даже слабый шепот, только затравленно дышал и в упор смотрел на хозяина, стараясь вложить во взгляд свою мольбу, раз уж не был способен высказать ее. Юкимура видел, Юкимура понимал. Но его мольбе он не внял. Даже если бы Рокуро обладал достаточной силой, чтоб отбиваться от него дальше и пытаться прогнать, даже если бы он кричал, его господин не был бы менее настойчив. Юкимура сейчас был слишком серьезен, слишком настроен на достижение поставленной цели - и в данный момент его цель была перед ним, упиралась и брыкалась. Ведь когда Рокуро будил в нем желание, Юкимура был неумолим и шел до конца, пока не удовлетворял свою страсть, пока не выжимал из своего слуги все соки, сполна насладившись его телом. То звериное и жадное, чем так ярко и насыщенно переливалась аура Юкимуры, было ничем иным, как его воспрянувшим мужским духом, ответом на зов тела, который не удержал Рокуро в попытках закрыться от него. На сопротивление, и так слишком слабое, чтобы возыметь какое-либо действие, и вовсе не осталось сил. Тем более, что Юкимура, невзирая на молчаливые протесты Рокуро и попытки его ослабевших рук остановить его, уже подмял его под себя и несколькими выверенными движениями разобрался с его юкатой, широко раскрывая ее и подставляя воздуху его разгоряченное тело, отчего юноша непроизвольно выгнулся. Ему сразу стало неловко за этот порыв и он смущенно закусил губу, отводя взгляд - он был уверен, что увидев его исхудавшее тело, его хозяин испытает разве что разочарование. Он со страхом приоткрыл глаз, убеждая себя, что терять ему уже нечего и он готов увидеть на лице господина что угодно, даже отвращение. Но Юкимура смотрел на него, как раньше - таким живым горящим взглядом, словно его слуга был божеством, томящимся в человеческой оболочке, не меньше. И Рокуро позволил себе непростительную вольность, обещая сам себе, что если потребуется, он понесет за нее наказание - на краткий миг он коснулся сознания своего хозяина, только чтобы увидеть себя его глазами, понять и, желательно, поверить, что же такого он видит сейчас, что его глаза не просто блестят, а мечут шальные молнии, что его дыхание учащается и руки начинают подрагивать. Он увидел. Одного мгновения, мимолетной вспышки в глубине сознания ему оказалось достаточно, чтобы ответить на свой вопрос. И поверить в ответ. Поразительно, но Юкимура видел его иначе. Юкимура видел гармоничное тело, ставшее еще тоньше и изящнее. Юкимура видел узкие щиколотки, длинные стройные ноги и крутые бедра, которые нисколько не растеряли прежних очертаний, оставаясь чуть тяжеловатыми для юноши, но никогда не переставали считаться его господином соблазнительными. Юкимура видел глубокий рисунок ключиц, сияющую кремовую кожу, шелковистые смоляные волосы и пылающее личико с высокими скулами и чувственными губами. Неужели его хозяин действительно видит его таким даже сейчас, после всего, что случилось? Неужели он воспринимает его столь красивым, даже когда он такой, бесконечно уставший и изнуренный от работы? Пораженный новым знанием, Рокуро не сразу заметил, что Юкимура уже совсем близко, на расстоянии вздоха, давящий близостью своего тела и неотвратимостью своего желания, чувствовал на лице тяжелое дыхание, а затем и долгожданное прикосновение - Юкимура убрал в сторону его челку, пропуская волосы сквозь пальцы, медленно огладил лицо, потер большим пальцем скулу и нежно коснулся губ. Рокуро, несказанно истосковавшийся по прикосновению своего господина, нетерпеливо ткнулся в ладонь, послушно приоткрывая губы, чувствуя, как жестковатый палец медленно скользит по ним. Он осторожно лизнул его кончиком языка, нежно поцеловал, чтобы затем прихватить губами и, услышав знакомую хрипотцу в учащенном дыхании господина, продолжил целовать его руку, уделяя внимание каждому пальцу, касаясь их языком и слегка посасывая. Руки хозяина были его слабостью, вызывали в нем трепет, теплый и благоговейный, и сейчас Рокуро надеялся, что радость и облегчение от прикосновения большой и уютной ладони к его лицу позволят хоть немного отвлечь его бунтующее естество от пожирающего его пламени. Но в этой комнате помимо него был еще один человек, исходящий той же жаждой единения, и в отличие от Рокуро, отвлекать себя или своего слугу от своих намерений он не собирался. Юкимура гладил его тело, спешно и жадно, ощупывал все его линии и выступы, словно возрождая их в памяти, чтобы потом задержаться на животе и бедрах, гладкость и мягкость которых особенно нравилась ему. Он смотрел так пристально и в нем так явно читался неутоленный голод, что его взгляд можно было осязать - и так выразительно он смотрел, как Рокуро извивается под его рукой и как он воодушевленно ласкает его пальцы. Рокуро чувствовал, как начинает мелко дрожать от этого взгляда и от уверенного прикосновения прохладной руки к его пылающей коже, как вновь становится нечем дышать и зрение плывет от бьющей в голову крови. И именно в этот момент Юкимура зажал ему рот одной ладонью, а другой обхватил его плоть, растирая большим пальцем каплю прозрачной жидкости по головке, а затем мягко задвигал рукой, ускоряя темп и крепко сжимая кольцо пальцев у основания, помня, что Рокуро таким образом может прийти к разрядке в считанные минуты. Рокуро выгнулся разом нахлынувших ощущений, потянулся к нему всем телом, цепляясь непослушными пальцами за ворот юкаты хозяина, и застонал, громко и бесстыдно. Только тогда Рокуро понял, как сильно он был возбужден все это время, что не смог подавить рвущийся из груди стон и был благодарен своему хозяину за то, что предусмотрел это. Рокуро обычно старался быть тихим во время близости с ним, но порой Юкимура делал все возможное, а порой и требуя, чтобы его слуга отбрасывал свою сдержанность, ведь ему нравилось слушать его голос. Разумеется, Рокуро подчинялся, отчасти смущенный, что его стоны, которые Юкимура называл мелодичными, и финальный крик, которого Юкимура неизменно добивался, доводя своими ласками до исступления, были отчетливо слышны во всем замке. Наутро Рокуро приобретал самый что ни на есть отрешенный вид и старался не смотреть по сторонам, по-прежнему обеспокоенный тем, сколько человек вокруг во всех подробностях слышали, как Юкимура занимается с ним любовью. Юкимура, конечно же, вел себя совершенно иначе, находя в данной ситуации лишь повод для гордости своей сексуальной мощью. Возбуждение, которое терзало его тело болезненным напряжением, под умелой и жесткой рукой Юкимуры постепенно отпускало его, превращаясь в знакомое, тягучее удовольствие, и теперь уже он сам нетерпеливо толкался бедрами в большую приятную ладонь, по которой так тосковал он сам и его готовая вот-вот излиться плоть. Юкимура не заставил его ждать, и спустя несколько мгновений Рокуро ощутил, как его накрывает оглушающая волна наслаждения, намертво сплетенного с облегчением и радостью, что это наслаждение дарит ему его хозяин, как награду за долгие одинокие ночи, что можно прижиматься и держаться за него, не сдерживать голос за надежным укрытием его руки. Он кричал и хватался за Юкимуру и за его восхитительную руку с железными мышцами, стискивал в кулачках ткань его юкаты и задыхался, пока его тело сотрясали сладкие судороги. И краешком сознания замечал, что Юкимура уже широко разводит его бедра и устраивается между ними, и от предвкушения, что будет дальше, кровь снова бросилась к лицу и перехватило в горле. Юкимура наконец убрал ладонь с его лица, и Рокуро глубоко и шумно втянул в себя воздух, и следом его вдох замер на высокой напряженной ноте, потому что Юкимура погружает в него пальцы. Рокуро пытался собрать мысли во что-то целое, чтобы сказать господину, что нет нужды терять время, что он уже готов, но в то же время не видел смысла отказываться от удовольствия ощутить в себе эти пальцы, почувствовать, как они по-особенному ласкают и растягивают его изнутри, подготавливая к чему-то еще более прекрасному - не зря же он так любил руки своего хозяина. Краем зрения Рокуро заметил, что Юкимура все одет в свою юкату, несмотря на то, что стараниями его беспокойных рук она практически сползла с широких плеч. Это показалось ему неправильным, ведь ему хотелось чувствовать тело хозяина, прижаться кожей к коже, зная, что Юкимура обязательно заберет часть изводившего его жара. Повинуясь этому желанию, он не без усилия избавил Юкимуру от ненужной одежды, с дрожащим вздохом обнял за обнаженные плечи и прижался лбом к прохладному плечу. Он слышал, как Юкимура часто и жарко дышит, касаясь губами виска, чувствовал, налитая силой, сочащаяся плоть хозяина прижимается к животу и понимал, что ждать больше не хватает выдержки. Когда же он хотел сказать об этом Юкимуре, тот поцеловал его, раскрывая губы языком и требовательно выманивая его собственный язык из-за кромки зубов. Рокуро отозвался с готовностью, больше похожей на несдержанность, которую вечно запрещал себе, следуя какому-то абсурдному шаблону, заложенному в его голову так давно, что он даже не помнил, чьими стараниями это было сделано. Какая бессмыслица, престранная нелепость. О чем он вообще думал, когда заставлял себя сдерживаться, когда Юкимура целовал его так? Как можно было помнить о какой-либо осторожности вместо того, чтобы ответить на поцелуй, которым Юкимура буквально пожирал его? Ему стало неловко за все те случаи, когда он намеренно выдерживал некоторое время прежде, чем отозваться на ласку губ и языка хозяина, но он сразу же простил себе эти маленькие безобидные ужимки, поскольку никоим образом не мог упрекнуть себя за отсутствие горячности и ответного желания. Юкимура внезапно отстранился от него и одновременно убрал пальцы, оставив Рокуро ощущение холодной пустоты вместе с чувством потери, но это длилось только миг, поскольку их место заняла изумительно твердая и горячая плоть его хозяина, который не стал ждать, пока Рокуро привыкнет к ней, и сразу же начал размеренно и напористо двигаться. Он застонал, отчаянно и как-то жалобно, вспыхивая по-новой диким обжигающим жаром - от долгожданного единения, саднящей боли, смешанной с наслаждением, от мощного и властного проникновения, раскрываясь полностью, чтобы принять своего хозяина как можно глубже. Впился пальцами в напряженные мышцы, чтобы прижаться еще крепче, слиться с ним. Он хотел поскорее забыть о боли, чтобы она не мешала ему отдаться всем своим существом потрясающему ощущению неутомимой пульсирующей плоти внутри него, ритмичным движениям бедер Юкимуры, с каждым толчком возносящих его все выше к блаженству, его шумному загнанному дыханию, обжигающему лицо. Внутри него кипела вся его невысказанная за месяцы одиночества страсть, скручивалась в тугой жгут, сводила судорогами закаменевшие мышцы, делала тело непослушным и в то же время податливым. Вожделение, бурлящее в крови, отключало его разум, оставляя только оболочку из рефлексов и инстинктов, и он продолжал сходить с ума. От властных рук своего хозяина, от близости его сильного мускулистого тела и внушительного ствола внутри, чувствуя нутром каждую его жилку, каждый выступ. Когда боль ушла, оставив лишь исчезающий след, его чувствительность обострилась до предела, закружила в водовороте переполняющей истомы. Он всегда шалел от этого ритма, от его напора и неумолимости. От того, как Юкимура смотрит на него в своем неистовстве, сковывает взглядом, подавляя и подчиняя, лукаво просит, чтобы Рокуро поласкал себя, ведь у него самого заняты руки, и Рокуро не может возразить ему, хоть и сгорает от смущения. И от того, как крепко, а порой даже грубовато Юкимура держит его за бедра, методично насаживая на себя, а после могли остаться синяки, как воспоминание об очередной насыщенной ночи. Рокуро не стеснялся этих отметин, их никто не видел и не знал об их существовании, кроме Юкимуры, поскольку хакама удачно их скрывали. Он сходил с ума от счастья, что этой ночью прервалась бесконечная череда его тоски, от страха, что назавтра она настанет вновь, от жгучего стыда, что в этом маленьком доме с бессмысленно тонкими стенами слышен каждый шорох, вот и сейчас каждый, кто этой ночью еще не успел уснуть, отчетливо слышит их приглушенные стоны, шелест тканей под их телами и хорошо узнаваемое мерное соприкосновение кожи от размашистых толчков. Рокуро порядком утомило постоянное напоминание себе о необходимости придерживать рвущиеся из горла стоны, хотя именно сейчас он как никогда хотел отпустить себя. А Юкимура уже и вовсе не задумывался об этом, ему было все равно, даже если бы они перебудили всю округу, он бы просто отмахнулся и предложил им завидовать дальше. Рокуро слишком хорошо знал, что когда его хозяин бесконтрольно ускоряется, лихорадочно и прерывисто дышит, а его взгляд становится совсем диким и словно проваливается внутрь себя, он находится в шаге от пика своего наслаждения, и не продержится слишком долго. Так и случилось, и вскоре он уже слушал утробное, звериное рычание, которым Юкимура всегда сопровождал свой финал, ощущал пульсацию плоти и как она наполняет его горячим семенем, и чувствовал, как Юкимура со сведенным лицом судорожно вытягивается, вламываясь так глубоко, как только может, до синяков впивается пальцами в его бедра, чтобы затем обессиленно рухнуть вниз. Стук его бешено колотящегося сердца, посаженный на шум морских волн в ушах и безуспешные попытки надышаться воздухом, которого постоянно недоставало, красноречиво говорил ему о том, что Юкимура снова победил, и Рокуро не помнил, что когда-либо был настолько рад этому. Увидеть его таким энергичным, почувствовать его в себе, ощутить его власть - Рокуро ждал этого так долго, что почти отчаялся. Медленно потекли минуты, наполненные постепенно успокаивающимся дыханием в сумраке, запахом влажной теплой кожи, жесткими волосами, покалывающими лицо, и приятной тяжестью тела хозяина, который вопреки ожиданиям вовсе не собирался плавно перемещаться из объятий Рокуро в мягкие лапы сна. Он все также лежал, щекоча дыханием его шею и бездумно водя пальцами по ключицам. Рокуро притих, боясь пошевелиться, словно малейшее движение могло заставить Юкимуру отстраниться от него. Он был уверен, что утолив свою единоразовую жажду близости, господин сразу же покинет его, оставив его снова наедине со своим вожделением, которое и не думало утихать. Что еще ему делать рядом со слугой, который как всегда удобно оказался под рукой, всегда готовый удовлетворить его вспышку страсти? Но Юкимура не уходил, он все еще был здесь со своим обволакивающим присутствием, продолжал легко водить пальцами по шее и груди, невзначай задевая соски, гладить живот, потирая большим пальцем бедренные косточки. Рокуро прикрыл глаз от удовольствия, стараясь ничего не упустить, млел от прикосновений, чуть подбираясь или вздрагивая, если Юкимура задерживал свое внимание на какой-нибудь особенно чувствительной точке, и сорванно выдыхал, если эта точка приходилась на его все еще натянутую, как струна, плоть, которая ждала своей следующей разрядки. Ощущения медленно нарастали, собираясь внизу живота в пылающий сгусток, по мере того, как ласки Юкимуры становились все более настойчивыми, возбуждение снова душно и жарко накатило на него, сдавливая грудную клетку и порождая пустоту в голове, которая сразу же наполнилась одним всеобъемлющим желанием снова отдаться хозяину, почувствовать его в себе, горячего и пульсирующего, познать ласку его ладони, уносящую его высоко вверх к самому центру упоения. Он обхватил Юкимуру за поясницу, притягивая к себе настолько, чтобы дать себе место для маневра, скользнул рукой между их телами, чтобы нащупать его набирающее твердость естество, и зажмурился от его теплой тяжести, с восторгом отмечая про себя, что его господин уже вновь в боевой готовности. Юкимура лишь усмехнулся, с любопытством поглядывая на него, и затем долго и основательно целовал. С готовностью отвечая на ласку его губ и встречая движения языка, Рокуро ни на миг не прерывал своего занятия, ублажая обеими руками своего хозяина именно так, как ему нравилось, широкими массирующими движениями ласкал ствол, который не помещался в его маленькие ладони, ощущая как он все больше наливается твердостью, нежно перебирал пальцами тестикулы, отчего Юкимура хрипло стонал и подавался к нему бедрами. В какой-то момент Юкимура остановил его, приподнимаясь, и потянул его наверх. Взглянул на него хитро и выразительно, так, что Рокуро сразу понял, что он хочет и уже сам поцеловал его, быстро пробежавшись языком по краю солоноватого, чуть пересохшего рта, прежде чем опуститься вниз и принять эту плоть губами. Жмурясь от того, как она моментально увеличилась и стала воодушевляюще упругой, он захватывал ее все глубже и ласкал языком, выгибался и сводил лопатки, когда Юкимура дрожащей рукой гладил его по спине и массировал затылок, прихватывая в кулак волосы. От одной внезапной мысли, неожиданно возникшей среди царствующей там пустоты, ему захотелось улыбнуться, но он был занят слишком важным делом, чтобы сделать что-то подобное. Юкимура же любил смотреть, как Рокуро ласкает его именно так, сверху вниз, как и часто любил брать его сзади, прихватывая волосы на затылке, и заставлял прогибаться как можно сильнее - чтобы вволю насмотреться на изгиб его спины, держать за талию, которую он мог обхватить двумя ладонями почти полностью, гладить поясницу с ямочками и держаться за его округлые бедра. Юкимура всегда любил смотреть и трогать. И большая часть этой чисто мужской привычки приходилась на долю Рокуро. Так с чего же он удивляется, что его господин видит его красивым? В его прикосновениях ничего не изменилось за все это время, они так и остались жадными и требовательными. Его неутомимость никуда не исчезла, она осталась прежней, и его все также не остановить, если он вознамерился удовлетворить свою похоть, и не успокоится, пока Рокуро не потеряет счет своему экстазу и не обессилит полностью. Так что с чего же Рокуро решил, что господин покинет его так скоро? В конце концов, Рокуро решил для себя, что ошибаться порой бывает очень приятно - особенно если речь идет о глубокой интимной связи со своим хозяином, который вновь и вновь раскрывает его для себя, ловко вонзается в его тело, так упоительно двигается, и он такой родной, большой и горячий внутри, что ему остается лишь задыхаться от блаженного восторга, изгибаться в его объятиях и плавно толкаться к его большую руку, которой он себе помогает, чтобы Рокуро присоединился к нему в их одном на двоих наслаждении. Так не бывает. Но и в это придется поверить.***
Этой ночью Юкимура так и не дал ему уснуть, обнаруживая неиссякаемый темперамент и неисчерпаемый ресурс энергии, позволяющий утолить свой сексуальный голод во всех вариациях и позах, какие мог вспомнить, а Рокуро, несмотря на то, что подозревал, в какой-то момент просто не выдержит такой настойчивости, продолжал охотно откликаться, познавая все больше и больше чувственных радостей под его руководством и не уставал дарить хозяину ответные ласки, превосходя весь свой предыдущий опыт. В свете упадка их жизни на данном этапе это было как минимум удивительно, но Рокуро не хотел задумываться над этим, боясь спугнуть плотное и осязаемое состояние счастья, которое укрепляло его уверенность в том, что если господин ни на йоту не растерял своей мужской силы, то и в других сферах его жизни подъем не заставит себя ждать. Этот порыв подарил Рокуро надежду, что все еще может измениться, а веры в своего хозяина ему и так хватит на несколько жизней вперед. Рокуро даже успел испытать некую неловкость за то, что усомнился в нем, за повседневными заботами позабыв, кто есть Санада Юкимура, как он способен возрождаться и как умеет удивлять. Он непростительно забыл о том, что Санада Юкимура - собственник до мозга костей и любвеобильный проходимец, он же хитрый прощелыга и вечный пьяница, он же бесстрашный самурай и непобедимый воин, уверенный в том, что если кто и способен найти точку опоры, чтобы перевернуть мир, так это только он. И уж о чем действительно глупо было забывать, так это о том, что Санада Юкимура подозрителен, вспыльчив и дьявольски ревнив, и вот уже более пятнадцати лет одним из важнейших и ценных объектов его ревности для него является его слуга. И Юкимура этой ночью наглядно продемонстрировал Рокуро, кто был и остается его хозяином. Кому Рокуро принадлежит и будет принадлежать всегда. Кто распоряжается его телом и единолично владеет разумом. Конечно же, Юкимура простил его. Так он сказал. Рокуро слегка запутался, повелся на пьяный бред, решил, что господин утратил себя. Да и кто бы смог держаться с гордо поднятой головой после такого поражения, такой потери? Но именно Рокуро не переставал в него верить и терпеливо ждать, сцепив зубы и не жалуясь. Взвалил на свои хрупкие плечи эту скорбную семью и тащил, покуда хватало сил. Рокуро - его единственная отрада. Его божество, заточенное в человеческом теле. Его драгоценность. Так он сказал. А еще он сказал, что устал от этих стен и уже в деталях распланировал их побег. Потому, что Рокуро его вдохновляет. Рокуро улыбался, не пряча сияющего взгляда - он был счастлив, что его хозяин вернулся.***