Чаклунка

      Сложен мир мавок, запутана жизнь в озере, речках и лесах, запутанна сильнее тины в волосах. Свой мир, удивительный, со своими правилами. Казалось, что среди мертвецов не может быть столько условий да нареканий, но все порой жестче, чем на земле родной.       Плачу я безутешно, роняю слезы горючие на землю, скрытую зеленью летней. Не могу я жить в мире этом, ни на земле, ни в воде. Не принимают меня мавки, знающие мой секрет, как не принимали меня люди и на земле. Жестоко мачеха расправилась со мной, знала она ужасы страшные, тягу мою к делам грешным.       Жизнь тягучая да невыносимая, когда должно скрывать ото всех правду души своей. Вместе мавки держатся, танцы плетут да ловушки, вот только с пор недавних меня шипеньем да глазами горящими изгоняют из круга своего. Нельзя содомитке среди них жить спокойно. Нельзя своими извращениями воду портить. — Вот где ты прячешься, паршивка! — гулкий голос раздался из-под воды, и на берег выпозла Анна, ранняя мавка, сгибла сама от ненависти родительской да проклятья их. — Не прячусь я, сгинь с моих глаз, — утерла глаза я да посмотрела в сторону, словно и не замечая сестру насильную. — Горюешь все по любви своей? — усмехнулась Анна да посмотрела с презрением, того и гляди набросится да позовет всех мавок вновь издеваться. — Не твое дело, чего пристала? — негодующе я траву в руках сжала да зашипела. — Да я помочь пришла, а ты уж гонишь, — зажурчала Анна голоском водным, игриво глазами сверкнув. — Помочь. Так я тебе и поверила. Отстань уже, оставь меня в покое.       Сбежать хочется, только некуда — везде мавки достать могут. Везде издеваться будут да дразнить, нет мне жизни спокойной. Проклята я навсегда. — Не веришь — и не надо. Я не с мольбами пришла, а с помощью, — запустила ноги мавка в воде да коснулась руки моей. — Что тебе надо, зачем томить? — Раз ты все сердце сковала жинкой Данишевского, то про самого него знать должна, — с огоньками в глазах заговорщицки прошептала Анна. — Ну знаю я его, и что? — слезливо я прошептала, но глаза утерла сразу. Не пристало среди мавок коварных слабость проявлять. — Есть у него дар волшебный. Рассказывал, что оживлять нас может, но плата страшная. В ад после смерти попадешь, жуткая гибель тебя ждать будет, да огонь вечн.       Сжалось сердце мое — ужель это и взаправду так? Смогу ли я жить спокойно да смогут ли люди видеть меня? Сможет ли она, родная моя Лизонька заметить, сможет ли выслушать? — Оживлять? — не выдержала я, не смогла боле ждать, все равно мне на смерть души, и так жить тошно. — Ты уверена? — Помнишь Хавронью, душеньку несчастную, которая все заглядывалась на Темного? — Конечно помню, как такую несчастную забыть? — вздохнула да посмотрела взволновано: — Не томи уже, рассказывай. — Так она по земле ходит, да Темный видима. Не принял он ее, сама знаешь, увлечен он той же, что и ты. Вот и ходит она по Диканьке. — Как же Данишевского мне найти… — начала я шипеть, чуть руки не заламывая от волнения недюжинного. — Дослушать и понять не хочешь, Оксана. Неужто тебя не пугает пламя вечное? — мавка улыбнулась хитро. Сразу видно, что все они ждут, пока исчезну я и будут они спокойно жить да путников заманивать. — Не пугает меня ничего. И не смей мне зубы заговаривать! Где найти Данишевского можно? И как он вообще видит нас? — Связан он с силой нечистой, видит каждую из нас да разговоры вести может. Ежели действительно хочешь погубить душу свою, то приходи в полночь следующую. Ходит он здесь часто, никто не знает зачем. Прокляни же себя сама навечно!       Вскрикнув это, мавка нырнула под воду, и тут же след ее пропал. А у меня внутри словно бы волны большие ходить начали — страшно, страшно мне стало. Сильна была моя любовь, даже и не думала я отказываться, только пламя вечное мелькало перед глазами.       Вдруг исчезло пламя в мыслях моих, и заменил его образ Лизоньки. Локоны белокурые да глаза умные и красивые. Много я за ней следила, часто видела ее. Радовалось сердце мое, когда смеялась она, книги свои читая во дворе, и разрывалось, когда бежала она в объятья Темного.       Лизонька, счастье мое, создание безвинное, спрятанное в тюрьме дома Данишевских. Никогда не хватало мне храбрости зайти в ее дом. Никогда не могла понять, как дать о себе знать.       Но сейчас нельзя более медлить. Я упала на самую бездну и падать более некуда. Не будет любви Данишевской — ад будет спасением от смерти-жизни в воде мутной.

***

      Ночи здесь холодные. То и гляди — промерзнешь насквозь. Не страшно это, когда ты и так холодное тело мертвое, а вот станешь живым — и будут пугать тебя холода местные. Скоро и я стану кутаться в одежды разные, забуду про летник тонкий да спину кровавую.       Слышатся шаги да шелест травы, а я как уселась на земле промерзшей, так и обернуться не могу. Принять судьбу готовлюсь, прогоняя от себя все мысли с сомнениями. Нельзя уже сомневаться, пора пробудиться от сна долгого мертвого и пойти к Елизавете. — Что сидишь, мавка? Что же не резвишься с подругами своими верными?       Голос раздался сзади, я ждала его, но пробежала дрожь по телу, и я резко обернулась. Стоял передо мной Данишевский с глазами своими темными и хитрыми. Не будь я проклятой жизнью, никогда бы не встречалась с этим дьявольским отродьем. Весь вид его выдавал человека пропащего да озлобленного. — Да говорят, ты оживить можешь. — И кто же говорит? — брови его поднялись, а сам он усмехнулся. — Все говорят. Оживи меня. — Я поднялась на ноги да подошла так близко, что он мог меня коснуться в любую секунду. — Готова ли ты... — В аду страдать вечность, знаю! Готова. Я готова, оживи! — я сжала руки, оглядывая его с ног до головы.       Рассмеялся Данишевский только и плечами пожал. Подписал он мне приговор смертный в своей голове. — Приходи в особняк к рассвету. — К рассвету? А разве не в полночь должно проводиться? — замялась я, не зная, как и обозвать это заклинание. — Весь день под особняком проведешь. А ночью уже и оживешь, мавка дерзкая.       Не успела я ничего спросить, как исчез Данишевский, словно бы в тумане сгинул.

***

      Всю ночь я кружила как птица хищная вокруг дома Данишевских. Здесь я оживу, здесь и любовь моя живет. Не это ли знак мой? Или желаю многого и не получу ничего, лишь ад вечный?       Услышала я шелест рядом и замерла. Прямо рядом со мной ветер открыл окна и играл звуками ткани. Лиза сидела около окна со свечой, словно бы и не боясь, что та затухнет. В руках лежала книга, и на конце страницы виднелись ее холеные пальцы.       Вздрогнула я и сделала шаг навстречу к окну. Между нами было так мало места, что я могла за пару мгновений оказаться рядом и коснуться ее волос, вдохнуть ее запах и запечатлеть ее приманивающий образ навсегда.       Обернулась Елизавета на упавшие листья да замерла. Смотрела она во двор, да смотрела как будто сквозь меня. Или…       Я выдохнула и шагнула еще раз ей навстречу. Казалось, что она видит, она все понимает. Неотрывно она смотрела во двор, и всему моему нутру хотелось закричать ей, чтобы она сказала мне что-то, чтобы пришла ко мне, чтобы видела меня. Я могла бы жить в реке, я могла бы не смотреть на издевательства мавок, только бы видела она меня! Дай она мне знак, шепни хоть слово — я бы бросилась обратно в воду да забыла про ритуал нечистый.       Отвернулась Лизонька и продолжила глазами скользить по книге в руках.       Настала пора идти.

***

      Оставил меня Данишевский привязанной к камню в пещере под особняком. Тянулись минуты, и с каждой новой тревожило меня место это. Темно тут было, да кровь везде виделась. Взаправду он колдуном оказался.       Не знала я, насколько близок ко мне ритуал, не знала я положения солнца и луны. Мне начинало казаться, что вечность уже наступила. Может, бросил меня здесь Данишевский да решил использовать как-то?       Вдруг послышались голоса. Не могла я голову поднять да увидеть, но слышалось все хорошо. — Ты нашел Воскресшую? — голос Лизы звучал так близко, что я не могла поверить. Она знает обо мне? Она ищет меня? — Даже двух. Одна сейчас в Диканьке, она держится около Темного да не упускает его из виду. Найдешь Темного — найдешь Хавронью.       Не могла все понимать я, что происходит. Как была замешана в этом Хавронья? О чем все это? — А вторая? — голос Лизы не был похож на ее обычный голос. Она звучала строже любого казака, властнее Бинха. — Оксана, мавка простая, как и Хавронья.       Наступила тишина, а я не могла дышать. Я дернулась, пытаясь высвободиться, но необычными веревками связал меня Данишевский. Сбежать хотелось да нырнуть в воду, где все было понятно. Что говорила Лиза? Зачем им мы? — Оставь Оксану, — Лиза говорила немного запутанно, словно не ожидая это услышать. — Это… почему? — только и спросил Данишевский.       Горло сдавило, и я еле-еле могла вдохнуть. Все тело дрожало, а глаза становились мокрыми. Почему она так? Что она знает обо мне? Что они затеяли?       Она меня и вправду видела? — Оставь ее мне. Оживи ее, — Лиза говорила все тише и тише, так, что следующих слов я уже не слышала. — Она здесь. Оживить сейчас? — Она… здесь? Она слышит нас? Дурак, что ты наделал! — воскликнула Лиза, а следом послышались быстрые шаги.       Я не могла ничего увидеть, глаза застилали слезы, как вдруг моего лица коснулись тонкие нежные руки. Я дернулась, но меня схватили, и Лиза мягко утерла слезы с моего лица. — Что ты здесь забыла, мавка? Зачем тебе оживать? — зашептала девушка. Я уже и не знала, кем считать ее: ангелом али демоном? — Что ты делаешь, Елизавета? Зачем я тут? — я зашипела на нее. Мне все равно было сейчас на чувства свои грешные. Елизавета Данишевская была лишь опасностью.       Елизавета остановилась и мановением руки приказала мужу уйти. Да что у них вообще происходит? — Ты тут, потому что хочешь ожить, — постаралась успокоить меня она, но я мотнула головой. — Не лги мне! Почему ты так поступаешь? Зачем тебе Хавронья? Что ты знаешь обо мне? Почему ты вообще меня видишь?       Мороз по коже пробежал, я зубы обнажила и оскалилась, убирая вид весь невинный. Кем бы она ни оказалась, я чудовище водное. Как бы я ее ни любила, она тоже не так проста, как мне казалось. — Успокойся, Оксана. — Ее голос стал жестче, но я все еще видела волнение в глазах Данишевской. — Успокойся, ты мне не нужна. Можешь идти на все четыре стороны, только молчи обо всем. И среди своих мавок тоже. — Даже не убьешь? Уж жизнь ты мне явно не даруешь! — с ядом в голосе проговорила я и горделиво взгляд отвернула.       Ничего мне не ответила Елизавета, лишь принялась веревки распутывать. Не могла понять ее, не могла угадать, как поступит, а это всегда сбивало с толку. Могла она в следующий миг обернуться милой графиней, а совсем позже демоном во плоти. Неужто она замешана в делах этих нечистых? — Иди, мавка. Иди отсюда, — устало проговорила она.       Обидно мне стало и больно. В душу она мне забралась, в самую душу, съедал образ ее сердце мое, да только что толку, коли я совсем не знаю ее? Зачем мне сдалась вся эта идея безумная. — Жди меня, — голос мой раздался как шелест, я поднялась и вмиг отшатнулась от Лизоньки. — Зачем? — графиня подняла брови и осталась стоять в недоумении. — Узнаю я все про тебя, графиня, узнаю. И смертью ты мне не пригрозишь!